– Вот как. И вы в этом уверены?
– На все сто процентов. Я этого до самой смерти не забуду. Эта страшная картина до сих пор стоит у меня перед глазами. Нет, пистолета в студии определенно не было.
Вульф повернулся к Уэпплеру:
– Вы с ней согласны, сэр?
– Да. Абсолютно.
Вульф вздохнул.
– Что ж, – признал он, – теперь я вижу, что вы и впрямь попали в беду. Беру свои слова обратно.
Я заерзал в кресле, почувствовав холодок в спине. Надо вам сказать, что жить и работать в старом особняке Вульфа на Западной Тридцать пятой улице для всех нас очень увлекательно. Под «всеми нами» я подразумеваю Фрица Бреннера, непревзойденного повара и дворецкого; Теодора Хорстмана, который холит и лелеет тысячи орхидей в оранжерее под крышей; а также самого себя, Арчи Гудвина, чье поле деятельности – просторный кабинет на первом этаже. Естественно, свою работу я считаю самой интересной: у ближайшего помощника знаменитого частного детектива жизнь очень яркая и насыщенная. Каких дел мы только не расследуем – от кражи колье до хитроумнейших методов шантажа. Признаться, очень редко попадаются клиенты, которые заставляют меня скучать. Но есть лишь одна разновидность дел, которая вызывает у меня холодок в спине, – убийства. И если сейчас эта влюбленная парочка верно изложила факты, мы вновь столкнулись с убийством.
Два часа спустя Фред и Пегги собрались уходить. К тому времени я уже успел исписать два блокнота.
Если бы они все хорошенько продумали, прежде чем позвонить и договориться о встрече с Вульфом, то, пожалуй, не стали бы и звонить. Как образно выразился мой босс, эти двое попросту хотели луну с неба. Судите сами. Во-первых, они требовали, чтобы Вульф расследовал убийство четырехмесячной давности, сохраняя при этом втайне, что убийство вообще имело место. Во-вторых, нужно было доказать, что никто из означенной парочки не убивал Альберто Майона, а этого можно было добиться лишь одним-единственным способом: найти настоящего преступника. И наконец, в-третьих: если бы вдруг Вульф все-таки пришел к выводу, что убийца кто-то из них двоих, ему следовало немедленно об этом забыть и прекратить расследование. Правда, последнее не было сказано открытым текстом, однако догадаться об их пожеланиях было несложно.
Вульф изложил свою позицию четко и однозначно:
– Если я возьмусь за это дело и обнаружу улики, изобличающие в убийстве кого бы то ни было, я сам буду решать, как ими распорядиться. Я не считаю себя Немезидой, но и связывать себе руки тоже не желаю. Впрочем, если вы хотите отказаться от своей затеи прямо сейчас, пожалуйста, можете забрать чек. Блокноты мистера Гудвина мы уничтожим, а о вашем визите забудем. Ну, что скажете?
Они были буквально на волосок от того, чтобы встать и уйти, – мистер Уэпплер в особенности, – но так этого и не сделали. К тому времени я уже проникся к обоим симпатией и даже начал восхищаться, черт побери, той решимостью, с которой они готовы были вместе выбираться из ловушки, в которую угодили. Фред и Пегги переглянулись, и это было красноречивее любых слов. Сначала их глаза сказали: «Уйдем и будем вместе, любовь моя, и забудем об этом… Пошли же!» А потом: «Ах, это будет чудесно!» И наконец: «Да, конечно, но вот только… Мы ведь не хотим, чтобы эта чудесная жизнь длилась день или неделю. Мы хотим, чтобы нам всегда было чудесно вдвоем, однако мы знаем, что…»
Требовались недюжинные силы, чтобы вот так держаться друг за дружку: ах, любовь, любовь! – неудивительно поэтому, что и я, сам того не желая, расчувствовался, глядя на эту парочку. А также и на их чек, лежавший на столе у Вульфа.
Блокноты мои были полны самых разнообразных сведений. В них перечислялись тысячи фактов, которые могли оказаться (хотя и вовсе необязательно) существенными, например: обоюдная неприязнь между Пегги Майон и Рупертом Гроувом, импресарио ее мужа; инцидент с Гиффордом Джеймсом, когда тот прилюдно врезал Альберто Майону по шее; то, как отреагировало множество различных людей на требование Майона выплатить ему компенсацию за причиненный ущерб. Использовать сразу все эти сведения невозможно, да и Вульфу обычно бывало достаточно лишь нескольких ключевых фактов, так что я в своем рассказе буду избирателен. Конечно же, главным экспонатом всей обширнейшей коллекции был пистолет. Совсем новенький: Майон купил оружие на следующий день после того, как Гиффорд Джеймс набросился на него с кулаками и повредил ему гортань, – как он сам же и объявил, не с целью отомстить Джеймсу, а для защиты на будущее. Муж Пегги постоянно носил пистолет в кармане, а дома держал его в студии, на подставке с бюстом Карузо. Насколько было известно, из этого пистолета выпустили всего одну пулю – ту самую, что убила самого Майона.
Когда появился доктор Ллойд и Уэпплер отвел его в студию, оружие обнаружилось на полу, рядом с коленом Майона. Ллойд протянул было руку, но вовремя отдернул ее, вспомнив, что на месте происшествия ничего трогать нельзя; там пистолет и нашли прибывшие копы. Пегги была совершенно уверена, что когда они с Фредом вошли в студию в первый раз, пистолета там не было, и Уэпплер тоже подтверждал это. Копы ничего не сказали об обнаруженных отпечатках пальцев, но тут ничего особенного нет: вообще говоря, на оружии редко находят «пальчики», пригодные для опознания. На протяжении двух с половиной часов нашей беседы Вульф то и дело возвращался к таинственному исчезновению и возвращению пистолета: не могли же у того вырасти крылышки.
Теперь мы полностью представляли себе события того дня и всех тех, кто в них участвовал. Поскольку утром ничего существенного не произошло, начнем нашу хронологию с ленча, на котором присутствовали пятеро: Майон, Пегги, Фред, некая Адель Босли и доктор Ллойд. Встреча носила скорее деловой, нежели дружеский характер. Фреда позвали, потому что Майон хотел уговорить его сочинить заметку для «Газетт», где говорилось бы, что слухи, якобы Майон никогда больше не сможет петь, – всего лишь происки злопыхателей и не имеют под собой никакого основания. Адель Босли, которая заведовала связями с общественностью в Метрополитен-опера, явилась, чтобы помочь уломать Фреда. Доктор Ллойд был приглашен с целью подтвердить Уэпплеру, что операция, которую он произвел на гортани Майона, прошла успешно и, судя по всему, к моменту открытия нового оперного сезона в ноябре великий тенор сможет полностью восстановиться. За столом не произошло ничего примечательного, разве что Фред дал согласие написать статью. Затем Адель Босли и Ллойд ушли, Майон поднялся в свою студию, а Фред и Пегги поглядели друг на дружку и внезапно сделали важное открытие: старая история, известная еще с библейских времен.
Спустя час или около того состоялась другая встреча, на этот раз уже в студии наверху, где-то в половине четвертого, но ни Фред, ни Пегги на ней не присутствовали. К тому времени Уэпплер успокоил свои нервы прогулкой на свежем воздухе, позвонил возлюбленной, и она отправилась к нему в парк, так что о собрании в студии оба знали лишь понаслышке. Помимо Майона и доктора Ллойда там присутствовали еще четверо: вышеупомянутая Адель Босли; Руперт Гроув, импресарио Майона; Гиффорд Джеймс, тот самый баритон, что шестью неделями ранее двинул Майона по шее; а также судья Генри Арнольд, представлявший интересы мистера Джеймса. Эта встреча была еще менее дружеской, чем посиделки за ленчем: ее устроили специально для того, чтобы обсудить судебный иск, который Майон подал, требуя от Гиффорда Джеймса четверть миллиона баксов в качестве компенсации за ущерб, причиненный ему травмой гортани.
По сведениям Фреда и Пегги, временами обстановка в переговорной сильно накалялась, причем температура подскочила в самом начале, когда Майон взял с подставки бюста Карузо свой пистолет и положил его рядом с собой на стол. Дальнейшие перемещения пистолета были обрисованы весьма схематично, поскольку оба они не присутствовали на переговорах, но в любом случае оружие так и не выстрелило. Кроме того, имелось немало фактов, свидетельствующих о том, что когда все разошлись, Майон был жив и здоров – за исключением поврежденной гортани. По окончании переговоров он сделал два звонка – своему парикмахеру и состоятельной меценатке, покровительнице оперного искусства; спустя недолгое время певцу позвонил его импресарио Руперт Гроув; и, наконец, около половины шестого Майон звякнул вниз с просьбой принести ему бутылку вермута и немного льда, что и было исполнено. Когда горничная внесла поднос в студию, тенор был цел и невредим.
Я старался максимально точно заносить в свой блокнот все упомянутые имена, поскольку по всему выходило, что нам предстоит прикрепить к одному из них ярлычок «убийца». Особенно тщательно я записал имя, которое прозвучало последним: Клара Джеймс, дочь Гиффорда. Эта кандидатура показалась мне любопытной втройне. Во-первых, причиной, побудившей Гиффорда к рукоприкладству, была его уверенность или подозрение – Фред с Пегги не знали точно – в том, что Майон перешел грань дозволенного в общении с его дочерью. Во-вторых, ее имя стояло последним в списке посетителей, который в тот вечер составили для Фреда лифтер со швейцаром. Они сказали, мисс Джеймс явилась примерно в четверть седьмого и вышла из лифта на тринадцатом этаже, где располагалась студия Майона, а чуть позже, минут через десять, вызвала лифт уже с площадки двенадцатого этажа, спустилась вниз и ушла. И наконец, у нас имелись показания Пегги, которая, расставшись с Фредом, провела в парке еще какое-то время, а потом вернулась домой – это было около пяти часов. Она не стала подниматься в студию и не видела мужа. А где-то после шести, по ее прикидке около половины седьмого, Пегги услышала звонок в дверь и сама пошла открывать, потому что горничная была на кухне с поваром. За дверью стояла Клара Джеймс. Она была очень бледная и вся на нервах, но, с другой стороны, – это для нее обычное состояние. Она хотела повидать Альберто, и Пегги ответила, что муж, наверное, у себя в студии. Но Клара возразила, что его там нет, однако это не так уж важно. Когда гостья вызвала лифт, Пегги закрыла дверь: она в тот момент не желала никого видеть, и уж меньше всего – Клару Джеймс.
