Ирен не произнесла ни слова.
Она просто сидела возле рояля, глядя на лист желтоватой бумаги, который достала из конверта. Нимб от лампы вокруг головы примадонны становился все ярче, по мере того как угасал дневной свет.
Конечно, она давно прочла сообщение, но взгляд ее не отрывался от телеграммы. Она была глуха к голосу Годфри и слепа к нашему присутствию. С каждой минутой ситуация становилась все загадочнее.
– Ирен? – обратилась я к подруге.
С таким же успехом я могла ожидать ответа от Гварнери.
Годфри подался вперед, пристально глядя на жену.
– Ирен? Дорогая! Боже мой, что там такое?
Я поднялась, уронив вышивание. Люцифер выскочил из-под рояля и немедленно завладел им. Атмосфера в гостиной стала такой странной, что попугай Казанова переступил лапками на жердочке и начал насвистывать… похоронный марш!
– Ирен! – повторил Годфри и тоже встал.
Она наконец подняла глаза, словно удивленная тем, что мы все еще здесь. Последние несколько минут она явно ничего не слышала.
– Что-то случилось, – констатировал адвокат.
Ирен обвела комнату отсутствующим взглядом, как будто ища объяснения. Потом посмотрела на крышку рояля:
– Эту старую скрипку оставили у меня. Оказывается, Гварнери. Я и понятия не имела.
– Гварнери? Что за Гварнери? – Годфри посмотрел на музыкальный инструмент в потрепанном футляре, определенно ничего не понимая. – Не знал, что у тебя есть скрипка. Она прибыла сегодня? Ее принес этот Холмс? Верно?
Он задал вопрос с подозрением – в точности таким тоном, какой появляется и у меня, когда заходит речь о Шерлоке Холмсе. Но хоть мне было приятно, что Годфри также питает к этому господину некоторую враждебность, я не могла допустить, чтобы мистера Холмса несправедливо обвиняли.
– Это скрипка Ирен, – пояснила я. – Все эти годы она пролежала на самом дне старого сундука. Ирен просто показала ее мистеру Холмсу, который отличается эрудицией по части всяких незначительных деталей. Он сразу же заявил, что это редкий и ценный инструмент работы Гварнери.
– Она прилично сто́ит? – спросил Годфри.
– Полагаю, вещь очень дорогая – когда ее отреставрируют.
Адвокат перевел взгляд на жену:
– Причина молчания Ирен не в этом. Она обожает находить утраченные сокровища. В этом отношении она совсем как девятилетняя девочка. Нет, она бы сейчас бренчала на рояле бравурные мазурки, а не сидела с отсутствующим видом над телеграммой от Нелли Блай. – Он приблизился к супруге. – Я должен прочесть послание.
Она тут же убрала телеграмму подальше от мужа, но, в отличие от него, сделала это не игриво. В ее жесте было неосознанное желание что-то утаить.
– Ирен! – одернула я подругу.
Я ничего не могла с собой поделать. Хотя мне выпало служить гувернанткой всего пару лет, работа наложила на меня свой отпечаток. Сейчас моя подруга и наставница вела себя точно капризный ребенок. Правда, как бывшая оперная дива она обладала известным темпераментом, но сейчас она вовсе не демонстрировала свою пылкую натуру. Налицо был шок, который внушал мне беспокойство.
Годфри переглянулся со мной, затем понизил голос и произнес ласково:
– Дорогая, мы же не сможем тебе помочь, если ты не поделишься содержанием телеграммы, которая так тебя расстроила. Пожалуйста.
Это был голос разума во плоти. Надо сказать, что, выступая в суде, Годфри всегда был самым привлекательным представителем голоса разума во всем Темпле[16]. Услышав его, Ирен наконец стряхнула с себя странную отрешенность.
– О, – сказала она, массируя висок, – похоже, эта неугомонная Пинк замышляет очередную каверзу. – С печальной улыбкой она протянула депешу мужу. – Прости меня, но содержание столь абсурдно, что заставило бы онеметь даже Казанову.
Годфри молча поднес телеграмму к шарообразной лампе из матового стекла и начал читать.
Он не произнес ни слова. Да, теперь уже он стоял нахмурившись, снова и снова перечитывая несколько строк послания.
Два таких блестящих взрослых человека вели себя словно глупые школьники. Я решительно подошла к Годфри и, схватив несносную бумагу, прочла ее. Потом перечитала. И уставилась на эти напечатанные слова. Вот так я когда-то не могла оторвать взгляда от собственной работы в бытность мою одной из первых машинисток в Лондоне.
Итак, что же сказать?
Что-нибудь.
Кто-то же должен.
И это буду я.
– Ирен, в телеграмме сказано, что Пинк считает, будто кто-то пытается убить твою мать. В самом деле, новость шокирующая. Но если кто и способен справиться с такой ужасной ситуацией, так это бывшая сыщица из агентства Пинкертона, то есть ты.
– Кто же еще, Нелл? Но все дело в том, что у меня нет никакой матери. Я никогда не знала свою мать – собираются ее убить или нет.
– Ох, Ирен, я тебя умоляю! – возмущенно воскликнула я. – У всех есть мать.
– У тебя ее нет.
– Но была ведь. Умерла при родах, когда я появилась на свет.
– А у меня нет матери, – заявила Ирен с воодушевлением. Она словно бы вышла из транса, вызванного гипнотизером, выступающим на сцене. – И никогда не было. И я не намерена заводить ее теперь.
– В подобном деле твои желания и намерения не имеют отношения к фактам, – вмешался Годфри.
– Пусть я сейчас не под присягой, – возразила примадонна, – но говорю чистую правду. У меня нет матери.
– Ну полно тебе, Ирен! – Теперь адвокат расхаживал по гостиной, как в зале суда. – Ты же не станешь утверждать, что была рождена, как Афина, греческая богиня мудрости и войны, в результате мигрени у Зевса, ее отца! Правда, я могу вообразить, какой головной болью ты стала бы для того, кто окажется настолько безрассуден, чтобы произвести тебя на свет! Ты удивительная женщина, и я согласен, что мудрость и военное искусство тебе не чужды. Но это уж слишком!
Я не могла удержаться, чтобы не внести свою лепту:
– Даже не знаю, Годфри. Я вполне могу себе представить, как Ирен становится головной болью царя богов. Мне доподлинно известно, что она вызвала мигрень у парочки современных монархов.
– Очень остроумно, Нелл, – ироническим тоном заметила подруга. – Если ты знаешь древнегреческую мифологию, то тебе должно быть известно, что Ирена – богиня мира. Признаюсь, мне бы хотелось мирно разрешить этот вопрос. Даже те, кто заявляет, что у них есть мать, возможно, помнят ее не очень хорошо. Ты сам едва ли знал свою мать, – обратилась она к Годфри.
– Да. Я был… – он взглянул на меня и после паузы закончил: —…незаконнорожденным.
Я поперхнулась, и Казанова блестяще передразнил меня.
– Но я точно знаю, кто моя мать, – сказал Годфри и поспешно добавил: – Хотя насчет отца мне стало ясно позже.
– Вот как? – сказала Ирен.
Я была поражена, сообразив, что они никогда не обсуждали эту тему между собой. Хотя я, можно сказать, являлась членом их семьи, мне не следовало присутствовать при столь болезненных и сугубо личных откровениях.
Я наклонилась, чтобы подобрать упавшие пяльцы, и уже хотела ретироваться, как вдруг снова заговорил Годфри:
– Как интересно! Ни один из нас троих с раннего возраста не знал материнской заботы.
Он взглянул на меня, я – на Ирен, которая, в свою очередь, пристально посмотрела на мужа. Затем подруга перевела взгляд на меня.
– Мать Нелл умерла, – наконец выговорила она. – Наверное, ты видела ее фотографию или дагерротип?
Я кивнула.
– И у нее был отец, – продолжала примадонна. – У тебя, Годфри, была мать, которая, очевидно, всю жизнь страдала от сплетен вокруг своего имени. Но тебя все же воспитывали и платили за твое образование. И у тебя даже был отец, пусть ты и презирал за то, как он поступил с твоей матерью. Правда, его ты тоже толком не знал.
– Приблизительно так, – согласился он. – Я не стану сейчас вдаваться в детали, потому что мое прошлое известно. Но твое всегда было загадкой, с самой первой нашей встречи.
– Потому что я никогда не видела ни отца, ни матери! Я не знаю их имен, у меня нет фотографий. Никакой памяти. – Она взвесила на руке листок бумаги, словно тот был сделан из свинца. – Такого просто не может быть. Я не в состоянии даже представить, зачем Пинк делает столь абсурдное заявление. Или ее ввели в заблуждение?
– А если нет? – не сдержалась я. – Ведь речь об убийстве…
– С какой стати убивать женщину, которая не существует? – Примадонна так энергично пожала плечами, что чуть не разорвала телеграмму пополам. – И что мне за дело, если кому-то вздумалось кого-то убить?
Мы с Годфри обменялись взглядами. Подобная черствость была не в характере Ирен.
Внезапно она села за рояль и взяла мощный аккорд, режущий ухо.
– Это обман, – заключила она. – Или заблуждение. Пусть мисс Нелли Блай разбирается со своими подозрениями, а я в этом не участвую.
Годфри бросил злополучную телеграмму на мой столик.
– Ты совершенно права, дорогая. Никогда нельзя доверять тому, что взбредет в голову американским репортерам.
