Сан Антонио.
Это проклятое ремесло.
Жужжание пылесоса разбудило меня... По крайней мере, именно этот звук вырвал меня из небытия. В моем котелке бушевало похмелье, самое страшное со времен Ноя, Во рту было гнусно, казалось, будто я вычистил языком солдатский сортир. Да и черепушка трещала нещадно? Какие-то мерзавцы засунули мне в голову тарахтящий двигатель.
Комната медленно накренилась, заставив меня вцепиться в кровать. Искры мелькали у меня перед глазами. Где же я так нализался? Все попытки вспомнить были тщетны. Я подождал, пока устаканится, но такого рода болезни не вылечишь без постороннего вмешательства. Я спустил вниз ногу, нащупал коврик, поднялся, затем — бух! Грубый пол принял меня в свои объятия. На лбу вырос такой рог, что ему бы позавидовал вожак носорогов. Тут уж искры уступили место свечам.
Я встал на колени у кровати. Фелиси выключила пылесос и подбоченилась. Она всегда чувствует, что со мной.
— Что происходит, Антуан?
Я видел перед собой дюжину озабоченных Фелиси.
— Ты болен?
Я потряс головой, это вызвало у меня страшную боль. Мотор в голове снова затарахтел.
— Может быть, мне позвать доктора?
— Нет... Соды, черного кофе, лимон!
Чтобы это перечислить, я вытянулся на полу, который продолжал вальсировать. Поскольку набрался я не впервые, Фелиси употребила средство 44-бис, средство скорой помощи на дому. Она положила пузырь со льдом мне на лоб, принесла чашечку кофе и два стакана лимонного сока. И в конце концов позволила мне принять две столовых ложки Эно...
Я сдался на ее милость. Я больше не был весельчаком, душой общества, которого вы знаете, я превратился в кучу лохмотьев, выпавших из центрифуги. Прикрыв свои фонари, я стал ждать действия проглоченных мной ингредиентов.
Действительно, все понемногу стало приходить в порядок, и я еле-еле доковылял до душа, который принял по-шотландски, то есть в клеточку. Когда я вышел оттуда, то сверкал, как обезьяний зад, а силы вливались в мой органон шеренгами по четыре в ряд. Фелиси ждала меня на кухне с бутылочкой и холодным мясом. Клин клином вышибают. Я проглотил большой стакан Арамона, зажевав его покойным бычком. Сначала внутренности обожгло, а потом по телу разлилась благодать.
— Где это ты накачался?
— Обмывали повышение Берюрье у одного из приятелей, — и я добавил, чтобы прикинуться ангелом: — Ты знаешь, Ма, это не от того, что я выпил... Это от аромата погреба...
Повисло глубочайшее молчание. Было слышно, как пролетел импрессарио. Чтобы Фелиси поверила — как бы не так! А все из-за винища, которым пропитались мои серые клетки. Мои объяснения походили на попытки продать холодильники эскимосам. Хотя я не очень-то усердствовал.
Респектабельно зазвучал звонок в дверь. Я удивился: какой сукин сын тревожит людей в такую рань? Фелиси открыла и сообщила:
— Это твой коллега Пино.
Я услышал неуклюжее шарканье старого хрыча по гравию аллеи. Моя добрая мать вложила свою натруженную руку в костистую лапу старой ищейки.
Итак, это Пинюш! Шляпа надвинута на глаза. Усы переливаются каплями соплей и дождя. Грязное толстое шерстяное кашне укутывает шею. Чтобы показать свои хорошие манеры, он трет сапожищами о входной скребок и появляется на кухне. Его взгляд напоминает плевок туберкулезника. Он втыкает его в меня, как рогатину.
— Ты великолепен, — говорит он вместо приветствия.
Я немного раздражаюсь:
— Помести безобразие, которое у тебя сзади, на стул и закрой пасть!
Он следует первой части совета и игнорирует вторую.
— Похоже, вчера была римская оргия, в его тоне слышно сожаление, — я тоже должен был там быть, — продолжает он, — но у меня была очень интеллектуальная работенка.
Его маленькие слабоумные глазки портят мне настроение.
— Пино, я много думал о тебе этой ночью и сделал окончательный вывод.
— И какой же ты сделал вывод?
— Во всем мире не найти сыщика тупее тебя!
Папаша Пинюш поджал губы. Потом повернулся к Фелиси, ища сочувствия. Но та едва сдерживала смех.
— Чем я обязан твоему визиту? — спросил я, пододвинув ему наполненный до краев стакан.
— Твоему телефону.
— Причем тут мой телефон?
— Он не работает.
— Как и ты?
Фелиси вмешалась:
— Да, я уже сообщила на телефонную станцию. Они придут сегодня утром...
Плевать я хотел на это! Если Старик (а только он мог направить ко мне Пино) беспокоит меня дома и в такую рань, значит, есть срочное дело. Но это мне не очень-то улыбалось: во-первых, у меня выходной и я хотел нанести визит японским эстампам у одной девицы, а во-вторых, мне так же хотелось работать на мою контору, как напиться брому перед свиданием с мисс Вселенной.
— Тебя послал Старик?
— Конечно! Он знает, что ты вчера пьянствовал, и велел мне немедленно привезти тебя...
— Горим?
— Судя по всему, да!
Даже мысль о том, что надо одеваться, а потом вести машину до резиденции Старика и выслушивать его болтовню, была мне омерзительна.
— Как бы мне хотелось сачкануть!
— Не советую! — заявил Пино. — Он мне сказал, что на счету каждая секунда.
— Ладно, жди меня здесь. И будь благоразумен с мамой, пока я одеваюсь.
— Я тебя умоляю, — пробормотал он в смущении.
— Весь Париж знает, что ты самый развратный тип, уцелевший после войны... — Я вышел, оставив его оправдываться перед Фелиси.
Вот уже две тысячи пятьсот лет я не видал шефа в таком состоянии. Выглядел он отвратительно. В глазах было меньше любезности, чем у сдающего в парке стулья напрокат, к которому подходит золотарь. Губы так сжаты, что вряд ли удалось бы измерить ему температуру через рот.
— Садитесь, Сан Антонио...
Он пристально разглядывал меня. Но я не потерял самообладания. Он читал по моей помятой физиономии о выпитом накануне, как читают инструкцию по пользованию электробритвой после тридцати лет бритья короткой саблей.
— Видок не слишком-то хорош!
— Это печень шеф, ничего страшного!
— Вы не слишком перебрали?
Я начал закипать. Мне захотелось послать его куда подальше, да сил не хватило.
— Просто мы обмывали повышение Берюрье...
— Слушайте меня, Сан Антонио! Я против пьянок! Алкоголь губит рефлексы!
И тут он выдал мне курс морали из учебника начальной школы о божьей каре! Я ждал, когда он вытащит из своего стола графики.
— У вас ко мне претензии, шеф?
По моему тону он понял, что я вот-вот ткну его носом в чернильницу, а так как я был ему еще нужен, он сменил пластинку.
— Сан Антонио, я в большом затруднении...
Я ждал продолжения. Он потирал свои холеные руки, принесшие целые состояния маникюршам.
— Итак, вы немедленно отправляетесь в Швейцарию.
Я обалдел! Ведь именно сегодня у меня на шесть вечера назначено свидание с блондинкой, которой будет достаточно послать свое фото, чтобы ее немедленно приняли в разряд «блю белл герлз»! Но это возражение вряд ли бы подействовало, и я не стал его выдвигать.
Старик тер свой череп цвета слоновой кости.
— Вы знаете Матиаса?
Еще бы! Шарль — один из моих лучших коллег. Молодой выпускник Сорбонны, он скоро сделает блестящую карьеру.
— Я всего лишь знаком с ним, патрон!
— Недавно он совершил подвиг...
— Да? Это меня не удивляет!
— Вы слышали об организации Мохари?
Я задумался...
— Не та ли это организация, которая снабжает оружием арабов?
— Да. Матиас сумел вступить в ее ряды.
Я присвистнул. Похмелье как рукой сняло, я даже забыл свою красотку, которая будет ждать меня сегодня вечером.
— Да, прекрасная работа! Как ему это удалось?
— Он просто следовал моим директивам, и все! — Старик потупил свои жабьи глазенки, скромный, как пятнадцать голливудских звезд.
— Я в этом не сомневался, шеф!
Ножом для резки бумаги из слоновой кости — цвета его черепа — Старик принялся выстукивать на столе «Марш лионских аккордеонистов».
— Мне требовалось, чтобы кто-нибудь был там, на месте... Я знал, что резиденция, если можно так выразиться, Мохари находится в Берне. И я отправил его туда... Он смог найти их. У Матиаса была информация об операциях
в Северной Африке... Ее он и сообщил им, как приманку.
— Его не подозревают в двойной игре?
— Не думаю... Он выдержал множество проверок. Его положение у Мохари прекрасно, мы им довольны...
Я не понимал, к чему он клонит. Раз уж он меня вызвал, то не для того ведь, чтобы поделиться радостями жизни.
Старик не замедлил с объяснением.
— Итак, в Берне все в порядке. Матиас нас предупреждает о всех планах Мохари, и необходимо, чтобы он продержался там как можно дольше.
— Но что-то может ему помешать?
— Кто-то.
— Кто?
