7. Чувак из паба
Мы согласились, что при таком раскладе награда действительно не покрывает риск, но, черт побери, тут ничего не поделаешь. И вообще, разве кайф от удачно провернутого дельца не составляет смысл любого риска? Если бы мы хотели стать «чистенькими», то взялись бы за учебу в обычной школе, чтобы потом устроиться на приличную работу, но мы-то были другими, так чего добивался Шарлей? Чтобы мы до старости носили бумажные колпаки и насыпали в кулечки поп-корн, раз уж в свое время нам не хватило ума понять, что конченым двоечникам ничего лучше не светит? Нет, спасибо, я представлял свое будущее несколько иным, как бы ни старались меня убедить в неизбежности наказания. Я не сомневался, что существует способ обойти систему, его просто не может не быть.
Да, загреметь в тюрягу из-за куша в сорок фунтов мне вовсе не улыбалось, тем не менее сороковник – тоже деньги, поэтому я не видел ничего плохого в том, чтобы пару раз разбить стекло в чьей-нибудь машине и вытащить магнитолу, просто чтоб не сидеть без денег, а потом перейти на что-нибудь другое. В конце концов красть можно что угодно. Я не собирался искушать судьбу, до конца дней воруя дешевку типа автомагнитол.
Шарлей, однако, не обошел вниманием и другие виды криминала. Он познакомил нас со статистикой столичной полиции за последние несколько лет и объяснил общие тенденции для тех, кто не сумел разглядеть их самостоятельно. Естественно, цифры прыгали вверх-вниз, как умственно отсталый переросток в надувном городке, но процент раскрытий по разным преступлениям, как правило, оказывался примерно одинаковым.
Если интересно, могу привести некоторые факты. Как мы уже знаем, шанс быть арестованным за кражу магнитолы из автомобиля – один из сорока. Если вы решите прокатиться на том же авто, иначе говоря, совершить угон, вероятность попасться неожиданно возрастает: один шанс из одиннадцати. Хотите обчистить дом? Один против восьми. Желаете ограбить магазин или банк? Один к четырем. Уличное ограбление старушки – один к восьми. Кстати, если вы просто отберете у нее кошелек – у вас есть двадцать семь шансов смыться против одного, но если старушка при вашем участии испустит дух, я вам не позавидую: девять шансов против семи, что полиция вас сцапает, и так далее.
Основная идея этой статистики заключалась в следующем: чем мельче преступление, тем больше шансы улизнуть. Мелкие преступления невыгодны, поэтому, если хочешь что-то поиметь, их приходится совершать чаще, тем самым увеличивается риск быть пойманным. Соответственно, наоборот: крупное дело сулит более значительную прибыль, но и вероятность попасться на крупняке гораздо выше. Все очень просто, если вдуматься, а Шарлей явно не жалел времени, что)эы как следует втолковать нам эти вещи.
Если говорить начистоту, мы слушали его с интересом – без ерзанья, кряхтенья и сопенья, не отвлекались и не болтали между собой, потому что криминал, по большому счету, был той сферой, которая привлекала всех нас. Ну да, преподы старались наставить малолеток на путь истинный и внушить, что совершать преступления – плохо, но прежде чем перевоспитать кого-либо, надо его воспитать, а воспитательные беседы Шарпея строились на замечательном материале. В двух словах его уроки сводились к следующему: «Мелочевка? Нет смысла марать руки. Если уж собрались на дело, выбирайте рыбку покрупнее. Все остальное – напрасная трата времени».
Согласен на все сто. Однако масштабы преступлений для взрослого и несовершеннолетнего значительно разнятся. Для себя, например, я счел, что размеры шарпеевского видеомагнитофона вполне позволяют отнести его к «крупняку», и решил заняться им на ближайших же выходных. Во-первых, видак прямо-таки просился в руки, во-вторых, мне срочно требовалась практика. Я чувствовал, что совсем потеряю нюх, если и дальше буду смотреть криминальную хронику и слушать, как Шарлей, хлопая ладонью по доске, повторяет свое любимое «Каждый преступник сядет в тюрьму».
– Куда это вы собрались? – подозрительно спросил Четырехглазый, увидев, как мы с Крысой обуваем кеды.
– Никуда. И вообще, ты нас не видел, усек? – предупредил его я. Бочка и Трамвай, как обычно, курили травку в общей комнате или пялились в ящик, так что Четырехглазый был единственным свидетелем нашего с Крысой ухода.
Очкарик почти не проводил времени в гостиной и постоянно сидел наверху, как сыч, что вызывало у меня неприятный холодок, поскольку я никогда не забывал о неравнодушии своего соседа к огню, а также об отсутствии пожарных ВЫХОДОВ.
– Можно с вами? – попросился он.
– Нет. Иди к остальным и не раскрывай хлебальник. Да, и не вздумай подпалить мои вещи, пока меня не будет, понятно?
Четырехглазый хмуро кивнул, и в награду я милостиво подбросил ему косточку:
– Короче, сиди здесь и смотри во все четыре гляделки.
Когда я вернусь, у меня может появиться для тебя кое-какое дельце, порукам?
– По рукам, Бампер, – расплылся в улыбке очкарик.
– Ну все, мы пошли.
Крысу я взял с собой по нескольким причинам. Во-первых, он должен был помочь мне забраться в класс и постоять на шухере, и во-вторых, ему не мешало слегка развеяться. Бочка отлупил его, пока я был в душе, и отобрал почти все Крысины деньги. Бочка таким образом решил возместить свои три двадцать, проигранные Шарпею, отчего Крыса окончательно замкнулся и стал еще более угрюмым, чем обычно. Видите ли, Крыса не мог начистить морду обидчику, так как Бочка был вдвое здоровей его. С другой стороны, он также не мог пожаловаться Грегсону и Фодерингштайн (это прозвище уже прочно закрепилось за Фодёрингеем), потому что преподы запрещали нам «стучать». Этот запрет они вдолбили в нас так глубоко, что ребята даже перестали рассказывать о чем-либо друг дружке. О том, что произошло с Крысой, я узнал только три дня спустя, когда рассказывал ему о себе, чтобы хоть немного подбодрить этого затюканного урода (чье уныние начало всерьез действовать мне на нервы).
Как старосте, мне следовало взять Бочку за шкирку и выбить из него деньги Крысы. Но тогда все сразу допетрили бы, что Крыса нарушил неписаное правило и донес на Бочку. И я решил по-своему отомстить Бочке и вдобавок поиметь немного денежек на стороне. Следовательно, мне нужен был Крыса.
Часы показывали десять вечера, шла вторая неделя нашего пребывания в школе. Большинство моих одноклассников уже привыкли к тихому, мирному распорядку: занятия, обед, футбол на школьном дворе, потом – сбор в общей комнате: телек, настольные игры, косячки с травой и даже пиво (Грегсон разрешал каждому выпивать по три банки «лагера», и первое время все охотно держались в рамках дисциплины, несмотря на то, что подчинение правилам превращало нас в жалких школяров), так что никто особенно не рыпался. В первую неделю Фодерингштайн не спускал с нас глаз, но поскольку уже заканчивался наш второй четверг, преподы немного расслабились. Им же хуже, злорадно подумал я.
Мы с Крысой бесшумно прошмыгнули по коридору, чтобы не привлекать к себе внимания; к счастью, в гостиной все были поглощены просмотром «Мстителя» третий раз кряду. Я подгадал наш выход к тому моменту, когда чудак на экране испытывает незабываемые ощущения, очутившись в мясорубке. В то время, когда его пятки вылезли с обратной стороны, мы уже одолели первый лестничный пролет.
На втором этаже мы замерли, прислушиваясь к звукам в преподавательских спальнях, но до нашего слуха доносились лишь крики и вопли из гостиной сверху. В комнатах Грегсона и мисс Говард горел свет, спальни Фодерингштайна и Шарпея были погружены во тьму. Мы не стали ждать и на цыпочках миновали коридор.
На лестничной площадке второго этажа я почуял что-то неладное. Обернувшись, я понял, что не ошибся: Крыса стоял на коленках, приклеившись носом к замочной скважине двери мисс Говард. Я пнул его под задницу и за шиворот оттащил от двери, угрожая кулаком всю дорогу до первого этажа.
– Извини, я просто хотел по-быстрому поглядеть, что там и как, – виновато шепнул мой напарник.
– Наглядишься в другой раз, когда мы не будем тырить чертов видак, – прошипел я.
Я подергал за ручку; как и следовало ожидать, класс был заперт. И все же недаром говорят: «Кто постучится, тому отворится». Я велел Крысе встать на четвереньки, чтобы я мог взобраться ему на плечи. Он оперся о дверной косяк, мы оба покряхтели, и вот я уже находился на уровне маленького окошка прямо над дверью.
Это окошко я заприметил еще в первый день в Гафине и сразу понял, что открыть его – плевое дело. Оно состояло из четырех тонких пластин матового стекла, которые поворачивались в вертикальной плоскости, открываясь и закрываясь как жалюзи. Днем раньше, когда все обедали в столовой, я воспользовался случаем, вскочил на ближнюю к двери парту, как следует все рассмотрел и обнаружил, что в открытом положении пластины легко вынимаются из пазов. Я слегка повернул их, а затем присоединился к одноклассникам в столовой. Шатаясь на плечах у Крысы, я видел, что они стоят так же, как вчера, и что их без труда можно полностью открыть.
