Убитые падали в подвал. Противники отступали. На следующий день они снова атаковали. Они прыгали в подвал.
— Пли! — командовал Шейх. — Пли!
Один из нападавших выстрелил в Шейха. Пуля попала ему в лоб. Он потерял сознание. Когда он пришел в себя, оказалось, что пуля прошла сквозь голову и застряла в шее. Он снова встал в строй. Студенты оборонялись пять дней. Раненые стонали. Трупы нападавших разлагались. Люди Шейха зарывали их в землю. На шестой день противники залили подвал бензином и подожгли. Студенты отошли вглубь подвала. Боеприпасы кончались. У них не осталось продуктов. Рядом с подвалом протекала река. Нападавшие изменили ее русло. Они решили затопить их и направили воду в подвал. Но студенты прорыли дыру на поверхность. Вода залила их всего лишь по горло. Два дня они стояли в холодной воде. Их оружие отсырело. Они молились. На восьмой день обороны Шейх принял решение сдаться.
Когда они вышли наружу, он улыбался.
— Чему ты улыбаешься? — спросил его американский командир.
— Свету! — ответил Шейх.
Его отправили в тюремную больницу. Оттуда он сбежал через месяц и вернулся к себе на родину.
Больше Шейх не был муллой. Теперь у него в шее сидела пуля. Чтобы унять боль, он курил шмаль.
Поначалу дела Шалых расширялись безо всяких загвоздок, все шло хорошо. Но вскорости начались неприятности. Первым попал Мойша. Скупщик Мойша превратился в Ростовщика, брал зелень у Шалых под проценты и вкладывал их в Каменное дело. Что это такое, Шалые толком не понимали, но Мойшу знали давно, доверяли ему, да и проценты он платил немалые, тридцать в месяц. Сам Мойша рассказывал, что завелся у него кореш, Каменный человек, и этот Каменный брал зелень, летал с ней на прииски в тайгу, там скупал камни по дешевке, возвращался и продавал их в Столице с двойным, а то и тройным наваром. На мойшиных процентах Шалые подымались, покупали себе хаты новые да точилы, харили Петухов да гудели в «Пузыре» и «Кабанчике». А оставшуюся зелень снова и снова суживали Мойше, катался колобок по муке, рос немеренно. Дела ладились, грех было жаловаться, отдыхай себе всласть с утра до вечера. Но, как водится, беда пришла без предупреждения, хлоп, и она тут, стоит себе улыбается щербатым ртом. Позвонил Мойша и трясущимся голосом сообщил, что Каменный взял всю зелень, как обычно и улетел, только нет его уж две недели, да, наверное, уже и не будет, чует мойшино сердце. Собрались Шалые на сход, порешили подождать еще две недели, а там видно будет. Но и через две недели Каменный этот не объявился. Приговорили Мойшу. Ехать лень всем было, дело слишком уж привычное, не новое, впечатлений не сулило, послали Чужих с ведома Шейха. Потом Чужие взахлеб рассказывали, как резали Мойшу, снимали с него лоскуты кожи один за другим, а он скулил и плакал, просил отпустить, даже обоссался. Чужим его резать интересно было, они это дело любили, каждый раз с выдумкой подходили, как к развлечению, вот и сейчас жену мойшину с мальцом притащили и держали там, чтоб глазели те, не отворачивались, поломали Мойше пальцы, выкололи один глаз, а потом отрезали у него еще живого уши, язык, причиндалы, выбросили во двор, ну, и, наконец, вспороли живот и отрубили голову. Голову насадили на кол и воткнули посреди огорода, пусть торчит другим Скупщикам в назидание, чтоб неповадно было деньги Шалых на ветер пускать.
А потом пришел черед Крокодила. Крокодил занялся недвижимостью, скупал хаты и дома, перепродавал, разменивал, пускал бабло направо и налево, тоже зелень у Шалых на покупку брал, возвращал проценты немалые. Познакомился он как-то с человеком по имени Семен Мордухович Ушастый. Этот Ушастый был птицей столичной, типом заезжим, купил у Крокодила хату центральную, на том и подружились. В баню вместе ходили, шары гоняли. Вот Мордухович и рассказал, что в Райцентре он временно, кой-какие неприятности пересиживает, ждет, пока улягутся, а потом снова в Столицу собирается. Связи у него там нешуточные, серьезных людей знает. Показывал Крокодилу фотокарточки, где он с Правилами разными запечатлен. Рассказывал, что он еще в восьмидесятые кинул Страну советскую на строительство пулковского самолетного порта, на восемь миллиардов целковых, подельника его расстреляли, а он благодаря связям своим выкрутился, жив остался. А сейчас, мол, аферу новую замышляет, с товарищами заморскими, колумбийскими, правительство в изгнании организовал. Ушастый показывал фотку, на которой он обнимался с самим наркобароном Эскобаром и еще парой влиятельных фруктов.
— Какое еще правительство, что за замут? — хлопал глазами Крокодил.
— Правительство Молукки, — понижал голос Ушастый, озираясь по сторонам, и Крокодил тоже понижал, озирался.
Якобы есть такие острова Молуккские, незаконно захваченные Индонезией, и он с корешами основал их правительство, чтобы большие дела мутить, безналоговые там операции, отмыв бабла, обнал и все такое. Корабли у них будут под своими флагами, даже сейчас они по Столице ездят кортежем лимузинов под молуккским знаменем. И снова показывал фотокарточки. Что все это значит, осторожный прежде Крокодил не понимал, но слушал доверительно. Узнав, что раньше он был интелем и работал в школе трудовиком, самого его Ушастый пообещал назначить консулом по культуре. А потом как-то Ушастый рассказал, что проводят они съезд заграничный в каком-то там суперзвездочном отеле, и нужно провести его с невъебенным размахом, чтобы сильные мира всего наконец уверовали в молуккское правительство, и бабки потекли широкой рекой. Съедутся не только новоявленные молуккцы, но и гости важные из различных стран, так что все должно быть чики-пуки, чтобы в грязь лицом не упасть. Скидываются все члены правительства, министры, послы да консулы, и Крокодил должен скинуться всем, чем может, а уже через месяц начнутся дела, завертятся, и бабки обратно притекут, сторицей окупятся. Так Крокодил продал все свои хаты покупные, собственную заложил, собрал бабули и выдал их Ушастому, улыбнувшемуся, хлопнувшему Крокодила по плечу и канувшему в небытие.
Приговорили и Крокодила. Поехали снова Чужие, но не дождался их Крокодил, приставил охотничий дробовик к виску и растекся мозгами по пожелтевшим обоям в горошек своей скромной однушки на краю Заречья.
У Шейха всегда в избытке водилась шмаль. Вначале это была просто шмаль, трава травой, потом ее сменили крутые шишаны, а потом появилась заморская гидропоника, от которой Чпока мутило, водило из стороны в сторону, и он надолго терял дар речи. Так что ее Чпок предпочитал на людях не курить, брал пакетики с ней к себе домой, и дымил ей на ночь перед сном. А ночью видел яркие цветные сны с сюжетами, каких раньше отродясь не видывал, не сны, а другая жизнь. И что удивительно, проснувшись, прекрасно их помнил, они не улетучивались бесследно из его бошки, а крепко врезались в память, вплоть до мельчайших деталей сохранялись в ней навсегда.
В первом сне Чпок был вотяк, и звали его Василий Кондратьев. В ту ночь он был назначен суточным дежурным, такой уж порядок в их деревне заведен был — назначался каждый раз новый дежурный, и сменялись они через сутки. Чпок мирно сидел дома и чаевничал, думая, чем бы себя занять, чтобы отогнать сон, когда в дверь постучали. «Чо стряслось-то?» — насупился Чпок и пошел отворять. По пути понадеялся, что, может, то стучит сосед Мишка, которому не спится, и тогда вдвоем можно будет потрындеть, почаевничать, ночь скоротать. Чпок отомкнул замок. В дом вперся, шумно дыша, потный усатый мужик. Это был их деревенский сотский, Семен Красный. За ним толкался незнакомец с рыжей бородой, в старом азяме с заплатами и прорехами, из-под которого торчала синепестрядинная рубаха, на ногах его были лапти, а за спиной — котомка. «Заезжий, черт», — подумал Чпок.
— Вот, Васька, — усмехнулся и подмигнул ему Красный, — постояльца тебе на ночлег привел прохожего. Ходит тут, подаяние выпрашивает, Христовым именем побирается. Ты его на ночь размести как-нибудь, а утром пущай дальше прется.
— Сделаю, — хмуро кивнул Чпок.
Красный удалился.
— Ну что, дядя, тебя как звать-то? — поинтересовался Чпок у нищего.
— Кононом меня кличут, — ровно отозвался тот.
— Что ж, Конон, спать будешь у меня, а пока пожалуй за стол, откушаем, чем бог послал.
В этот день бог послал Чпоку немного — кумышку да яблочки. Чпок усадил гостя за стол, сам сел напротив. Порезал яблочки, достал бутылек с кумышкой. Потекла неторопливая беседа. Нищий жаловался на жизнь, говорил, что подают мало.
— С виду я здоровый, — трепал он, — а на самом деле болен крепко. Падучая у меня. Да никто не верит.
Гостя Чпок слушал невнимательно, все подливал да подливал кумышки.
— Родом-то я сам с Ныртов. Баба там у меня осталась. Во. Так и пробовал я там лечиться, только проку что…
