– Ребята, у О'Миллой опять потасовка.
Констебли сделали вид, что ничего не услышали. Старший инспектор строго смотрел на них, но никто не выказал желания установить порядок среди этих ненормальных ирландцев.
– Кокс и Стокквелл, пойдите посмотрите, что там у них происходит.
Оба констебля медленно, безо всякого энтузиазма поднялись. Мэлколм Пиз стал подшучивать над ними.
– Вам не нравится задание? Может вы боитесь?
Толстяк Кокс, который уже двадцать лет прослужил констеблем, со злостью ответил:
– Если бы вы знали О'Миллой, вас бы это тоже не обрадовало, сержант!
– Правда? Они такие страшные?
– Да, они умеют орудовать кулаками!
– Ладно! Так уж и быть, я покажу вам, как следует доставлять в тюрьму типов, которые осмеливаются поднимать руку на полицейского в форме. Следуйте за мной и, если хотите, можете туда вообще не входить.
– С удовольствием, сержант!
Когда троица вышла, Элэн Понсонби подморгнул оставшимся и высказал вслух общую мысль:
– Кажется, у него будет возможность заняться любимым спортом…
В ста метрах от дома уже слышался шум драки. Когда трое полицейских подошли к окну квартиры О'Миллой, оттуда вылетела миска для супа и разбилась о тротуар у самых ног Мэлколма Пиза. Он обернулся к своим спутникам.
– Оставайтесь здесь, если вы понадобитесь, я свистну.
Он решительно вошел в дверь подъезда, поднялся по лестнице и открыл дверь квартиры О'Миллой. Увиденная сцена заставила его оцепенеть на пороге. Он не сразу разобрался в этой ревущей массе, которая каталась по полу, и откуда временами высовывалась то нога, то рука, то туловище и голова с лицом, налитым кровью. Сержант также не понял, в чем состояла роль человека, взобравшегося на стол и издававшего воинственные крики, и что делала женщина с седыми волосами и с качалкой для теста в руках. Придя в себя, Мэлколм крикнул:
– Именем закона, остановитесь!
Он с удовольствием увидел, что услышав приказ, они подчинились ему. На его глазах масса распалась на девушек и молодых людей в изорванной одежде и с окровавленными лицами. Он уже был готов обратиться со строгой речью к нарушителям закона, как вдруг его самого вовлекло в этот поток. Вначале ему показалось, что его оглушило бомбой, разрыва которой он не услышал, затем в голове все перемешалось. Он только понял, что его куда-то понесли на руках, и… он вылетел в окно. Удивление и негодование не позволили ему сразу же закричать, а когда он, наконец, это сделал, было уже слишком поздно. Описав ту же самую траекторию, что и миска для супа, он стрелой пролетел через, к счастью, открытое окно и распластался у ног Кокса и Стокквелла, которые, склонившись над ним, с трудом сдерживали злорадный смех.
Растеряв всю уверенность в неприкосновенности полиции, Мэлколм Пиз, приняв вертикальное положение, оправил одежду и, опьяненный жаждой мести, приказал:
– Вперед!
Кокс и Стокквелл вежливо пропустили его первого.
Если бы не тело Сэмюэля О'Кейси, едва начавшее шевелиться, и не следы на лицах только что дравшихся, ничто не смогло бы выдать беспорядка, недавно царившего в комнате, где за столом сидели и мирно беседовали ее обитатели и гости. Мэлколм увидел в этом новое проявление насмешки над его авторитетом. Теряя хладнокровие, он набросился на первого же, кто попался ему под руку. По воле случая им оказался Шон.
– Так это вы позволили себе поднять на меня руку? Это вам дорого обойдется! Я отправлю вас на каторгу, негодяй!
Ирландец поднял на полицейского ангельски невинные глаза.
– Я, сержант? Как вы только могли такое подумать? Я никогда бы себе не позволил…
Если бы Мэлколм не заметил иронических усмешек других, он, возможно, сохранил бы самообладание, но разозленный перенесенным унижением и уверенный, что завтра об этом будут говорить во всех участках ливерпульской полиции, он поднял дубинку и изо всех сил так ударил Шона О'Миллой по голове, что гигант, выдерживавший любые удары, рухнул на пол. Пэтрик, вынув трубку изо рта, заметил:
– А что, если вы его убили?
Пиз понял, что попался на удочку. Допущенную им глупость доказывали и неодобрительные выражения лиц Кокса и Стокквелла. Он попытался поднять Шона, но тот лежал, словно труп. Бетти в искреннем отчаянии воскликнула:
– Он убил моего сына!
Перепуганный Мэлколм не очень уверенно возразил:
– Пожалуйста, не будем ничего преувеличивать!
Но Пэтрик решил расставить все точки над "i".
– Вы ударили его безо всякого повода. Он вам ничем не угрожал и не провоцировал… Я называю это убийством… или покушением на убийство…
И он обратился к неподвижно стоявшим полицейским:
– … думаю… что господа разделяют мое мнение?
Кокс и Стокквелл ничего не ответили, но блеск их глаз выражал восхищение шуткой, сыгранной с сержантом. Пиз вызвал полицейский автобус, который забрал всех; при этом Шона пришлось нести на носилках.
Сержант составил рапорт, в котором было подчеркнуто, как с ним обошлись, при этом, правда, не забыв указать и свою ошибку: он написал, что ударил безоружного человека, не нападавшего на него. Вызванный сразу же доктор сделал заключение, что Шон чувствует себя достаточно хорошо, насколько это возможно после такого количества ударов. Ирландец согласился подняться на ноги, жалуясь на ужасную боль в голове. Инспектор, хорошо знавший семейство О'Миллой, приказал поместить их в камеру до завтрашнего разбирательства в суде. Затем он вызвал Мэлколма Пиза в кабинет и высказал ему свое мнение о случившемся. Инспектор объяснил, что сержант попал в неприятную историю и что старый Пэтрик может потребовать свидетельских показаний Кокса и Стокквелла. Пиз мог получить строгий выговор по службе. С него могли даже снять сержантские нашивки и отправить на перекресток уличным регулировщиком, дабы он понял, что хладнокровие – неотъемлемая часть работы полицейкого.
Опустив голову, Мэлколм выслушал все упреки и вернулся к себе, полный ненависти к Ирландии и ее жителям.
Бетти, Шейла, Молли и Морин, позабыв за решеткой о разногласиях, посмеивались над своими лицами, заклеенными лейкопластырем, благодаря заботам тюремного врача, и пытались, насколько это было возможно в данных условиях, привести в порядок свой туалет и успокоить миссис О'Миллой, которая жаждала лучше умереть, чем переносить позор тюрьмы. Мужчины же обсуждали шутку, сыгранную с сержантом. Один только Сэмюэль О'Кейси не разделял всеобщего оживления. Сидя в углу камеры, он разговаривал с невидимым собеседником:
– Я спустился вниз попросить О'Миллой дать мне послушать новости в пол-одиннадцатого – и вот я в тюрьме… Здесь что-то не так…
И он стал повторять последнюю фразу, словно молитву:
– … здесь что-то не так… здесь что-то не так…
Фрэнсис Бессетт, словно протрезвевший пьяница, никак не мог понять, как могло случиться, что он совершил такой отвратительный поступок, и каким образом он, выпускник Мэгделен Колледжа, рулевой оксфордской восьмерки и будущий начальник европейского отдела конторы Клайва Лимсея и сына, мог оказаться в тюрьме вместе с этими ирландцами, с которыми он дрался, словно обыкновенный забулдыга? Было от чего скептически вспомнить все теории, которые они проходили в Оксфорде и которые говорили об основных различиях между цивилизованными людьми и дикарями. Фрэнсис попытался освежить в памяти кое-что из теорий Фрейда, дабы объяснить свое поведение, но, как и Сэмюэль О'Кейси, он не мог решить эту задачу. Кроме того боль в голове не позволяла ему совершать больших умственных усилий. Полоски лейкопластыря, заклеившие все лицо, придавали ему вид мумии. Внезапно Фрэнсис с ужасом подумал, что если Клайв Лимсей узнает о случившемся, он может попросить его подыскать себе более подходящее для подобных взрывов энергии место. О реакции Джошуа Мелитта он вообще старался не думать. Конечно же, возможные поклонники Клементины не стали бы драться с родителями своей невесты! Настроение Бессетта было намного ниже нуля, как вдруг его взгляд встретился со взглядом Морин. В другом конце коридора, словно львица, заключенная в клетку и вглядывающаяся в своего укротителя, она старалась привлечь его внимание и незаметно махнула ему рукой. Он послал ей воздушный поцелуй. Она ответила ему тем же, и Фрэнсис подумал, что несмотря на все повязки, она была прелестна. Что бы ни говорили Лимсей, Мелитт, полиция, Ливерпуль и все британские джентльмены, он был самым счастливым человеком на свете. Повеселевший Фрэнсис подошел к Пэтрику, сидевшему рядом с Шоном и Руэдом. Лаэм, пребывая в мрачном настроении, сидел на корточках в другом углу камеры. Известно, что тюрьма наводит заключенных на размышления, а ирландцы, когда размышляют, сразу же погружаются в неизлечимую меланхолию. Они вспоминают свою родину, если находятся вдали от нее, или строят фантастические планы побега, если сидят в тюрьме на родине предков. Сыновья Пэтрика никогда не видели Ирландии, но, зная все о ней из рас-сказов отца, тосковали по ней. Когда ирландцы грустят, они чаще всего напиваются, а когда пить нечего,– они поют песни.
