— Так ведь он немец. Обрусевший, правда. Бирнбахер его фамилия, — охотно отозвался Шурка. — Послушайте, хочу еще раз кое-что пояснить для особо умных: Серафим Карлович не мой дружок. Я его вижу впервые в жизни. Чего ты таращишься? — неожиданно разозлился шеф, заметив, как округлились у меня глаза. — Да, первый раз. Это Игнат вывел меня на Карловича.
— Игнат?! — в один голос воскликнули мы с Манькой. Она презрительно, а я удивленно.
— Ну, да, Игнат. Чему тут удивляться? Антиквар проходил у него по какому-то делу как свидетель. Хотя Игнат говорил, что по Серафиму тюрьма плачет. Но… Слабая доказательная база, — важно закончил Шурка.
Маруська что-то неразборчиво пробормотала. Я уловила только «сам» и «в гробу я видала». Подъехал модерновый, суперсовременный лифт.
— Как они их делают? — заинтересовалась я механизмом. — Почему, скажите мне, наши лифты тарахтят и застревают, а буржуйские ездят годами и не ломаются?
Не успела я закончить мысль, как чудо инженерной капиталистической мысли нервно дернулось и застыло. Свет медленно растаял, как мороженое в жару.
— Что это? — испугалась Маруська.
— Чубайс опять балуется с электричеством, — попыталась я пошутить.
— Да нет, — встрял Шурка. — Это Славка накаркала. Я давно подозревал, что она ведьма. Одни глазищи ведьмацкие чего стоят — зеленющие, как болото. Так и затягивают, так и затягивают…
Последние слова шеф произнес зловещим шепотом, отчего у меня вдоль позвоночника проползли колючие мурашки. Манька взвизгнула:
— Дурак! У меня и так сердце в штаны упало. Зачем девушек пугаешь?
— Вас испугаешь, пожалуй. То у них убийство, то экспонат венского музея… Чисто банда, ей-богу!
— А при чем здесь мы?! — взвилась Маруська, моментально выходя из себя. В таких случаях она начинает отчаянно жестикулировать. Руки у нее длинные, в темноте лифта избежать с ними столкновения невозможно, поэтому я благоразумно присела на корточки. Манька продолжала бушевать:
— Нет, Славка, ты только послушай своего начальника! По его словам, мы с тобой просто крестные матери какие-то! Якудза, блин, Коза Ностра!
Они еще долго могли препираться, грозя перегрызть друг другу глотки, если бы я не закричала:
— Ну, хватит! Разорались, как два петуха в одном курятнике. Чего не поделили-то? Лучше обсудите ситуацию и решите, каким образом нам отсюда выбираться.
В стане спорящих повисла пауза, затем послышалась какая-то возня, а следом — звуки неопределенной этиологии. Некоторое время я прислушивалась, но разобрать что-либо было невозможно, поэтому я нащупала в своем рюкзачке сотовый телефон. В неверном голубом свете удалось разглядеть, что… Манька с Шуркой целуются самым бессовестным образом!
— Вы с ума сошли! — простонала я.
Подружку и начальника отбросило друг от друга, словно две одинаково заряженные частицы, которые внезапно столкнулись лбами.
— А что такого? — неестественно спокойным голосом спросила Манька. Шурка смущенно кашлянул и невнятно пробормотал:
— Надо связаться с диспетчерской и сказать, что мы застряли.
— Действуй, — разрешила я, а сама погрузилась в размышления по поводу только что увиденного.
Ну, Шурка наш — волокита еще тот, это всем известно. От ухаживаний шефа нас, сотрудниц фирмы, спасает только им самим выдвинутый постулат: никаких романов на работе. В свободные минуты Шурка с удовольствием хвастается сокрушительными победами на любовном фронте. По правде сказать, мы уже давно заблудились в его Милочках, Леночках, Валечках, да и сам любитель «сладенького» несколько раз забывал или путал имена своих красоток. Тогда я посоветовала боссу звать их киска, рыбка, пупсик — клички универсальные, забыть или перепутать невозможно, а девушкам приятно. Интерес к Маруське со стороны шефа более или менее ясен. Но Маня?! Буквально несколько часов назад она лила водопады слез по Игнату и готова была простить своего непутевого любимого. И вот, пожалуйста, — целуется с его лучшим другом! Господи, да как же эта парочка будет смотреть в глаза Игнату?! А я что ему скажу? При мысли, что придется разговаривать с Игнатом, я издала тихий протяжный стон.
— Славка, ты плачешь, что ли? — Манькины руки нащупали мою голову. — Почему это ты уменьшилась в размерах?
— От стыда скукожилась. Как вы могли так поступить?
— Я и сама не знаю, как это получилось… Случайно как-то. Но я обещаю, подобного больше не повторится.
— Почему же? — подал голос Шурка. — А мне очень даже понравилось, я бы повторил!
— Перебьешься! Это была минутная женская слабость, а ты подло ею воспользовался, — огрызнулась Манька.
До меня донесся тяжелый вздох, говоривший, должно быть, о глубине разочарования любимого шефа.
— Ты связался с диспетчером? — спросила я, чтобы направить Шуркины мысли в нужное русло.
— Никто не отвечает. Черт, русское разгильдяйство царствует даже в элитных домах! — досадливо бросил Шурка. — Придется ждать…
— Чего ждать-то? Пока мы состаримся и умрем в этом долбаном лифте?! — завопила Маруська. — Звони давай Шойгу, пускай вытаскивает нас отсюда!
— Самому Шойгу? Боюсь, его и в Москве-то нет. Спасает себе народ где-нибудь в Занзибаре, а до несчастной Маруси, застрявшей в лифте, ему и дела нет. Ты, Мань, лучше помолчи, не жги кислород понапрасну — неизвестно, сколько мы тут просидим, — заметил мой босс.
Манька, вняв совету Шурика, испуганно умолкла. Я немного подумала и внесла интересное, на мой взгляд, предложение:
— Пусть Шойгу в Занзибаре, но ведь его ведомство все равно функционирует. Давайте все-таки позвоним в Службу спасения.
— Молодец, Ярослава, мыслишь верно. Объявляю тебе благодарность! — похвалил меня шеф и принялся набирать на мобильнике заветный номер.
— Лучше бы зарплату повысил, — проворчала я себе под нос.
Вскоре наша маленькая компания с грустью констатировала: сидение в заморском лифте ничем не отличается от сидения в нашем, «родном». Манька с Шуркой в течение всего времени вынужденного заточения продолжали переругиваться, но как-то вяло и неинтересно.
Спасатели приехали лишь через два часа. Когда здоровые ребята до нас добрались, мы были потные, уставшие и совсем без сил.
— Эй вы, страдальцы! — раздался сверху молодой бодрый голос. — Вы еще живы? Спасать-то есть кого?
— Есть, есть! Нас спасайте! — обрадованно заорала подруга.
— Ладненько. Живы, значит. Это хорошо. Ну, ждите, ща достанем, — пообещал все тот же бодрый голос.
Вытаскивали нас по одному через люк в потолке лифта — отдельное спасибо заморским производителям за его наличие. Спасатели оказались парнями веселыми и вовсю развлекали нас анекдотами, шутками и прибаутками. Оказывается, на какой-то подстанции приключилась авария, пол-Москвы осталось без электричества. В общем-то, нам даже повезло. Некоторые бедолаги застряли в метро. Пришлось этим несчастным топать по темным тоннелям до станций, а оттуда — к выходу.
К несчастью, испытания в этот день для нас не закончились. По дороге домой мы два с половиной часа простояли в пробке по причине все той же аварии: светофоры не работали, троллейбусы выстроились длинной вереницей, мешая движению. Шурка — обычно, как я уже говорила, человек выдержанный и хладнокровный — матерился, как последний тракторист. Если бы у меня остались силы, я бы непременно удивилась глубине его познаний в области ненормативной лексики.
В конце концов до дома мы добрались. Я проявила свойственный мне альтруизм и пригласила шефа подняться, принять душ и поужинать. Шурка от приглашения отказался. На уговоры тратить время я не стала, а вместо этого испросила на завтра выходной, мотивируя просьбу пошатнувшейся нервной системой и подорванным здоровьем. Шеф буркнул что-то вроде: «Работнички хреновы», — но выходной все-таки разрешил.
Еле переставляя ноги, мы с Манькой дотащились до моей квартиры. У ее дверей нас ожидал сюрприз в виде Игната. Он сидел на корточках, прислонившись спиной к стене, и меланхолично курил. Маруська покраснела, вспомнила, наверное, «случайный» поцелуй в лифте. Она скороговоркой пробормотала:
— Я только переоденусь, — и быстренько шмыгнула к себе.
Игнат проводил ее насмешливым взглядом.
— Входи, — обреченно пригласила я милиционера. — Будь другом, сообрази чего-нибудь поесть, а я быстренько душ приму…
Игнат согласно кивнул и ушел хозяйничать на кухню. По счастью, наш район энергокризис миновал, поэтому и вода, и свет имелись в наличии. Стоя под веселенькими струями воды, я мысленно благодарила человека, придумавшего душ, потому что каждой клеточкой ощущала, как жизнь и силы постепенно ко мне возвращаются, а вместе с ними и возможность соображать. Я даже улыбнулась своему отражению в зеркале.
Наконец свежая и благоухающая, я появилась на кухне. Стараниями Игната на столе исходили паром толстенькие сардельки; помидоры с огурцами, нарезанные аккуратными кусочками, соединили свои жизни в салатнице; в центре стола стояла тарелка с тонкими, почти прозрачными кружками сырокопченой колбасы. При виде еды мой желудок болезненно сжался. Неудивительно, что на сей раз чувство голода взяло верх над любопытством. Я понимала, Игнат выполнил просьбу, и теперь личность убитого юноши перестанет быть для нас тайной, но кушать хотелось невыносимо! «В конце концов, — решила я, — никакая, даже самая важная, информация натощак не усвоится. Игнат никуда не денется, так что сперва утолим голод телесный, а уж потом — информационный».
