Завод строил для работников жилье, имел собственный детский садик, в профкоме всегда был выбор путевок в санатории, профилактории и дома отдыха — девяносто процентов стоимости которых оплачивал сам профком и только десять работник. На заводе имелись приличная столовая и оздоровительный комплекс, медпункт с опытным терапевтом и набором необходимых лекарств. Все как при ненавистном СэСэСээРе, разве что без бюста Ильича в заводском дворике и партийных собраний.
Кругом чистота, сосредоточенные люди в синих халатах. По конвейеру лебедями плыли водочные бутылки, одни умные машины заливали в них живительную влагу, другие, не менее умные, закручивали пробки, третьи — самые, наверно, умные — клеили этикетки и поддельные акцизные марки. Фоминцеву на глаза не попалось ни одной похмельной рожи. Нет, это уже не СэСэСээР. Но еще и не Финляндия.
Стоп, на заводе ведь оборачиваются огромные суммы наличных денег… Уж не стал ли Миронов жертвой банального ограбления?
Прижав мироновского зама по производству в теплом месте к холодной стенке, Фоминцев узнал от него все подробности нального оборота. Конечно, под честное офицерское слово не давать ходу дела и не фиксировать свидетельские показания. Фоминцев занимался расследованием убийства, и ОБЭП в первую очередь — тем же, полковник свое слово сдержит.
Ага, размечтался. Разумеется, что Миронов этих денег и не касался, в погреб на даче не складывал. Деньги с нального оборота стекались в сейф бухгалтерии. Сейчас их там, правда, не было, вопросы к Зайцевой.
Бедная Зайцева, вчера ее полдня пришлось отпаивать сердечными. А ведь это только начало. Не ходите, девки, в бухгалтера, тем более не устраивайтесь на водочные заводы! В шахидках, наверно, безопаснее. Ходишь себе по Москве с полосатой китайской сумкой и спрашиваешь: где Дум, чего к «Метрополь» посылаешь, как к Дум пройти?
Накануне убийства, в пятницу, на заводе были «ответственные по сбыту неучтенки». Три человека. Сдали деньги Зайцевой да и уехали. Уж не на дачу ли к Миронову? Этого зам по производству не знал, как не знал он и фамилий этих «ответственных». Только в лицо. Естественно, меньше знаешь — дольше живешь.
Неучтенная водка вывозилась с завода самими «дилерами»? Ну да, конечно, заводским автотранспортом водка развозилась только в пределах города. Такой порядок и на молокозаводах заведен. Вся же неучтенка реализовывалась за пределами Киселевграда. Номера фур? Проскуров не помнил. Не беда, в папках черной бухгалтерии пороемся. Выписывались же какие–нибудь ТэТээНки. Далеко ведь без них не уедешь, до первого поста разве. Найдем «дилеров», из–под земли милых выкопаем!
Настроение у Фоминцева поднялось до самой высокой отметки — авантюра явно вытанцовывалось, Карнач не трогал — о проверке пока не знал. Подозреваемых скоро наберется столько, что лишних только карандашиком вычеркивай. Для этого лишь понадобится как следует допросить «ответственных по сбыту неучтенки». Уж эти–то все знают. И конкурентов Миронова, и врагов. Пусть заодно и сами алиби представят, сумеют, каждый по отдельности, убедить Фоминцева, что не имели резона убирать хозяина.
* * *
«Где Капинос заветный свой бидон «молочный» прячет?» — ломал голову Прищепкин, наводя, во время Женькиного отсутствия, во времянке и в саду большой шмон. Женька поклялся с пивом завязать, вынудил его таки дружбан старинный, но пару дней только и выдержал, втихаря, не выходя за калитку, где–то прикладывался и возвращался к Прищепкину уже веселеньким, пивом пышущим и с брюхом, словно барабан проглотивши. Прищепкин сам лет десять на пробке отсидел, все уловки алкашеские изнутри чувствовал, но… не было нигде «молочника». А ведь не иголка, между прочим.
Обливаясь потом, вечер задался душным, Прищепкин даже стволы вишневые обстучал. Что было, конечно, глупостью, потому что и самая толстая вишня заведомо тоньше бидона проклятого. Может, в туалетной будке прячет?.. Нет, там даже свинья не станет пойло хранить: вонизм, мухи роем.
Георгий Иванович пытался представить себя Женькой, а стул с милицейской фуражкой — Георгием Ивановичем. Ну, так куда бы я от мента закодированного, сыскаря с двадцатипятилетним стажем пойло–то спрятал?
Однако войти в образ полностью не получалось. Уж больно противен был Прищепкину воображаемый напиток вонючий. Перестарался урод Данченка.
Жара, жара… Хоть и вечер — никакого спасу! Даже мухи, над очком которые неутомимо кружились, все на доски посели. На Кисель–реку мотнуться?.. Нельзя, скоро ребята собираться начнут, мало ли что важное! В душе, может, освежиться?
Прищепкин развесил одежду на вбитых в доски гвоздях, поднял лицо к цинковой брызгалке и, зажмурившись, крутанул кран. Мать честная! Лучше бы на него хлынул поток мочи! Потому что вместо воды хлынуло… вонючее, мерзкое пиво! Прищепкину пришлось потом долго тереться мочалкой с мылом и омываться холоднючей водой из–под крана.
Вернулся к летнему душу с лестничкой. Ай да сукин сын, ай да кулибин! Женькин бидон «молочный», горловиной вниз, был установлен прямо в бочке. (Пустой, естественно.) Двухметровому Женьке было вполне удобно, сняв брызгалку, сосать пиво прямо из хвостовика крана. «Ну, клятвоотступник, погоди! Ужо залью туда уксусу», — успел только подумать Прищепкин, как услышал в саду чьи–то шаги.
То был Фоминцев, довольный как слон и с бутылкой «Князя» под мышкой.
— Слушай, — возмутился Прищепкин, — за упокой Миронова мы уже столько перепили. Давай хотя бы до его девяти дней продержимся.
— За успех выпьем, — смутился Фоминцев. — Кажется, мы сегодня здорово продвинулись. Ну и духота! В душе, что ли, ополоснуться?
— Ополоснись, ополоснись, — хмыкнул Прищепкин. — Мыло с мочалкой у плиты во времянке.
— Я так, — бросил Фоминцев, на ходу расстегивая пуговицы форменной рубашки. — Чисто освежиться.
Через минуту из душевой загремел полковничий хохот:
— Хороша водица! Жора, кинь мне воблу намылиться. Ты прав, водку сегодня можно не пить.
По садовой по дорожке застучали чьи–то ножки. Комиссар Жюс с завода примчался.
— Жора, где Фоминцев?
— В душе освежается.
— О, и я хочу. Духотища невозможная.
— Правильная мысль, — закричал из душевой Фоминцев. — Ходи сюды, не стесняйся, голых полковников, что ли, не видел. Только кружку с собой прихвати.
— Шутите все, Гунар Петрович. Интересно же на вас висельники действуют.
Тарасюк скрылся за брезентовым пологом. Взрыв хохота. Бульканье…
— Гунар Петрович, неужели мы весь бидон оприходовали? А что Капиносу скажем?
— Да так, скажем, и было. — Очередной взрыв хохота.
— Выдули?.. Ну, теперь я предлагаю залить в бидон уксус, Женька клятву нарушил.
— Да мы что, Жора, фашисты?! Лучше «Князя».
— Ладно, не хотите уксус, согласен на воду, — проворчал Прищепкин.
В бидон тут же кинули шланг.
В беседку просунулась широкая ряшка Капиноса. Глазки бегающие.
— Ох и запарился сегодня! Верите, аж портупея насквозь. Душ, может, принять?
— Не получится, Женя, некогда, выезжаем на поимку убийцы Миронова, — с самым серьезным видом сказал Фоминцев.
— Что, прямо сию минуту и выезжаем? — уныло спросил Капинос.
— Вот именно, товарищ капитан, — официозно подтвердил Фоминцев.
— Товарищ полковник, ну хоть на секундочку в душ. Говорю же — портупея насквозь.
— Ладно, товарищ капитан, одна нога здесь, другая там. Быстро!
— Гады!!! — завопил Женька из душевой. — Весь день ждал этого момента!
Менты грохнули так, что с вишен посыпались сухие листья. Зазвонил мобильный Фоминцева.
— Это Карнач, — сказал тот, сосредоточиваясь.
— Бу–бу, бу–бу, бу–бу! Бу–бу!!! Бу–бу, бу–бу–бу, бууууу!!!
— Какая проверка, товарищ генерал?.. Да они там сбрендели, наверное!
— Бу–бу–бу! Бу–бу–бу! Бу-у! Бах–бах–бах!!!
— Товарищ генерал, моя–то в чем вина?
— Бууууууу!
— Так я, получается, виноват, если у начальника ОБЭПа своей головы на плечах нет? Ну чего, спрашивается, приперся на завод, если был в курсе про самоубийство Самойлова?
— Бу–бу–бу-бу, бу–бу–бу–бу, бу–бу–бу–бу!
— Как это «связи нет»? Мы что, в каменном веке живем?
— Бууууу!!!.. Бу–бу–бу-бу, бу–бу–бу!
— А кто ответственность на себя возьмет, Пушкин?
— Бу!!!
— Есть, товарищ генерал! Все понял: достаю Уварова из–под земли, уничтожаю акты проверки, провожу беседу с личным составом ОБЭПа!
— Бу–бу–бу! Бу–бу–бу!
— Есть, товарищ генерал! Служу России! Спокойной вам ночи, Григорий Калинович!
— Да пошел ты… — Это Фоминцев догадался наконец тиснуть кнопку «громкой связи».
— Гунар Петрович, — смутился Капинос, — выходит, мы и Уварова подставили?
— Пришлось, — пожал плечами Фоминцев. — Если семьи на кон поставили, то разве можем позволить себе роскошь выбирать средства для достижения победы?
