Я подумал, что литовскую монархию восстановят аккурат в тот день, когда реки потекут вспять, а американский конгресс отменит первый закон термодинамики. В обозримом будущем даже перспективы обретения Литвой независимости выглядели очень туманными, а уж о восшествии на престол династии Миндовгов после семисот лет...
— Поэтому мы держим ее здесь, моя сестра и я. Сестра остается с Минной по ночам, потому что днем она работает, а я прихожу, когда могу. Минну надо прятать от властей, чтобы...
— Один момент, — прервал ее я. — Она никогда не покидает этой комнаты?
— Разумеется, нет.
— Сидит на этой кровати, в этой клетушке и...
— Это удобная комната. Кровать мягкая.
— Не ходит в школу? Не играет с другими детьми? Не дышит свежим воздухом?
— Это опасно.
— Но...
— Властям известно о существовании Минны, — начала объяснять Хеша. — Если ее найдут, то изолируют, как угрозу целостности Советского Союза. Они знают, что для Литвы она может стать символом сопротивления. Если ее найдут, то увезут далеко отсюда, воспитают, как русскую, она забудет литовский язык. Более того, ее могут даже убить.
— Это нелепо.
— Ты в этом уверен? Мы не можем рисковать ее драгоценной жизнью.
— Но она, наверное, ненавидит свою камеру.
— Она всем довольна. Минна — послушный ребенок, она понимает, что в ее жилах течет королевская кровь.
— Но ей же очень одиноко.
— Она видит меня. И мою сестру.
— Но дети ее возраста...
— Это слишком опасно, Танир.
Она продолжала говорить, но я ее уже не слушал. Подошел к кровати, опустился на колени. Минна смотрела на меня своими ясными синими глазами. Золотые волосы обрамляли ангельское личико. Кожа, несмотря на постоянное пребывание в подвале, была свежей и розовой.
— Привет, Минна.
— Привет, господин Таннер.
— Зови меня Ивен, Минна.
— Ивен.
О чем можно говорить с ребенком?
— Сколько тебе лет, Минна?
— Шесть. В марте исполнится семь.
— Ты здесь счастлива?
— Счастлива? — она, похоже, не понимала смысла этого слова. — У меня есть книги. Хеша научила меня читать. И куклы. Счастлива?
— Минна, ты бы хотела отправиться со мной в далекое путешествие? Хотела бы поехать со мной в Америку?
— Америку? — она задумалась. — Но мне не разрешено выходить за дверь. Я навечно останусь в этой комнате, — говорила она на полном серьезе.
— Если ты поедешь со мной, тебе не придется оставаться в этой комнате.
— В Америке есть солнце? Дождь, снег?
— Да.
— В Америке есть дети? Они играют, плавают, ходят в школу? Там есть кошки, собаки, овцы, козы, поросята? Львы и тигры? — она указала на аккуратную стопку книг. — В моих книгах написано, что все это создано для детей.
— В Америке есть все, — заверил я ее.
Она подала мне крошечную ручку, я ее пожал, и Минна просияла.
— Тогда я поеду с тобой.
Русские делают отвратительные автомобили. Конструктивно вроде бы все в порядке: двигатель, салон, четыре колеса, но ведь нельзя забывать об эстетике. А если поставлена задача выпускать чисто функциональные автомобили, то они должны выполнять возложенные на них функции. Наш выполнял, но со скрипом. Двигатель натужно ревел, картер протекал, самый пологий подъем требовал от автомобиля колоссального напряжения. Хорошее о нем мы могли сказать только одно: болван-хозяин оставил ключ в замке зажигания, а потому украл я его безо всякого труда.
Ехал я на запад, навстречу заходящему солнцу. Милан сидел на пассажирском сиденье, а девочка, о которой мы говорили, расположилась между нами, прижавшись ко мне головкой.
— Ты же понимаешь, что это самый глупый поступок в твоей жизни.
— На текущий момент — да, но впереди еще много времени.
— Ты шутишь, но это не шутка. С каждым шагом мы взваливаем на себя все больше и больше. Китайские документы, польские микрофильмы...
— Югославские эмигранты...
— Все так, Ивен. Я первым признаю, что я для тебя — обуза, и ты знаешь, как я тебе благодарен. Но это же просто невозможно. Она же ребенок.
— В этом все и дело.
— Ивен...
— Черт побери! — воскликнул я. — Они держали девочку в подземелье. Ты видел, как она щурится от солнечного света? Еще несколько лет при керосиновой лампе, и она стала бы слепой, как летучая мышь. Она — умный ребенок, красивый ребенок, хочет иметь все, что имеют другие дети, так как я мог оставить ее в том подвале с этими безумными старухами?
— Я знаю, знаю.
— Чтобы забрать девочку, мне едва не пришлось отправить Хешу в нокаут.
— Знаю.
— А как бы поступил на моем месте ты?
— Также, — ответил Милан. — Точно так же.
— Тогда в чем же дело?
— Ты безумец, Ивен, и я хотел, чтобы ты это знал. Я никогда не отрицал, что я тоже безумец. Почему ты украл автомобиль?
— Потому что я безумец.
— Серьезно.
— Потому что мне нравится красть автомобили. Потому что с Минной мы не можем идти пешком или ехать в автобусе.
— Ага. Я так и думал.
Мы бросим автомобиль в Риге, если он протянет так долго. А после того как выясним, что София вышла замуж или умерла, короче, не может составить нам компанию, мы втроем отправимся в Финляндию, а оттуда улетим в Штаты. Вот почему я украл этот чертов автомобиль.
Автомобиль закашлялся, захрипел, и я выругал его на латышском. Минна шевельнулась, моргнула. Я придавил педаль газа, и двигатель наконец-то ровно заурчал. Милан указал, что на дороге собака. Я заверил его, что вижу собаку, но поблагодарил за то, что он обратил на нее мое внимание.
— Вы говорите на русском? — спросила Минна.
— На сербохорватском.
— Где говорят на этом языке? В Америке?
— В Югославии.
— Я могу читать на русском, потому что многие мои книги на русском, но тетя Хеша сказала мне, что говорить я должна только на литовском. На каком языке говорят в Америке?
— На диалекте английского.
— Там не говорят на литовском?
— Нет.
— Значит, меня никто не поймет?
— Ты выучишь английский. Я тебе помогу.
Она ослепительно улыбнулась. Милан спросил, обязательно ли нам говорить на этом невообразимом языке. Я заверил его, что да. Минна пожелала узнать, когда мы попадем в Америку.
— Не скоро, — признался я. — Сначала мы поедем в Ригу, что в Латвии. Там говорят на латышском. Ты знаешь латышский?
— Нет.
— Он очень похож на литовский, но есть некоторые отличия. Хочешь научиться говорить на латышском?
— Да!
— Тебе он дастся легко. К тому времени, когда мы приедем в Ригу, ты уже будешь правильно говорить на нем.
— Я буду говорить на латышском.
— Runatsi latviski, — ответил я. — Ты будешь говорить на латышском, — я взял ее за руку. — Видишь, как меняются слова? Zaie ir Zalia — трава зеленая. Те ir tevs — вот отец. Tevs ir virs — отец — мужчина. Mate ir plava — мать на лугу.
— Mate ir plava zaiia, — ответила Минна. Сие означало и «мать на зеленом лугу», и то, что Минна ухватила суть. Мы продолжили разговор, и вскоре я мог не переводить простые предложения на литовский, потому что она уже достаточно хорошо понимала латышский. Стоило ей уяснить, что глагольные окончания и имена существительные лишь чуть меняются, как она сама смогла преобразовывать многие литовские слова в латышские. С легкостью она вникала и в тонкости латышского синтаксиса. Дети быстро воспринимают новое, им кажется, что это не более чем игра.
— Varetu runat latviski, — изрекла она, когда мы въехали на окраину Риги.
— Да, — кивнул я, — ты можешь говорить на латышском. И очень хорошо.
Рига — большой город, столица Латвийской ССР, с населением в три четверти миллиона человек, большинство которых составляли латыши. Мы оставили наш автомобиль в тихом переулке неподалеку от порта, с ключом в замке зажигания, чтобы любой желающий мог уехать на нем, куда пожелает его душа. Втроем — Милан, Минна и я — шагали по улицам Риги. Со стороны нас могли принять за дедушку, отца и дочь: vectevs un tevs un merita. Нужный адрес нашли без труда. Миновали многоквартирный дом, в котором жила София Ладзиня, зашли в соседнее кафе, сели за столик. Я заказал всем по тарелке супа, предложил Минне заказать, что она пожелает. Она никогда не была в ресторане и не представляла себе, что есть такие места, где люди могут заказывать еду. Решила, что это блестящая идея. Я оставил их двоих, улыбнувшись при мысли о том, что друг с другом они разговаривать не смогут, и отправился на поиски Софии.
Список жильцов, вывешенный в подъезде, подсказал мне, что Ладзиня живет в квартире 4. Я поднялся на второй этаж и нашел дверь с цифрой 4 в конце коридора. Постучал, дверь открылась, я увидел лицо с фотографии и сразу понял, почему Карлис с первого взгляда влюбился в эту девушку. Формы богини, черты ангела, сверкающие глаза, белоснежные зубы, алые губы...
— Вы — София Ладзиня? — спросил я.
— Нет, — ответила она.
