Свинки Пятачка не было.
Зато, как ни прячься, ни отвлекайся, ласковое похрюкивание Зинаиды проникало всюду:
— Такой ты худенький, Игоре-е-ек, и куда только твоя девушка смотрит?!
На осла по имени Иа девушка смотрит! И скрипит зубами.
— Пойде-е-ем, — пела Зинуля, — я тебя буженинкой угощу… сочной…
О том, что Зинуля прилично зарабатывает и отлично готовит, знали все молодые мужчины квартала.
— Нимфоманка, — яростно прошипела я, стиснула кулак и впилась ногтями в ладонь. Оказывается, не совсем калькулятор, ревную.
Но Гоша отбился сам. Красный, как вареный рак, он выскочил к мусоропроводу:
— Даме надо в лечебницу или замуж, — проблеял Понятовский.
— Была уже, пять раз, — оборвала я и спросила: — Ну, кто был?
Очень удивленно Гоша констатировал:
— Гольштейн. Сегодня днем.
Услышь я это два дня назад, очень бы порадовалась за пухленькую носатую Соню. После отъезда давшего надежду Фурцева Сонечка прокляла всех мужчин и осталась последней девственницей Бауманки.
— Одна? — спросила я.
— Зина не знает, на работе была, ключи отдавал ее сын.
— А может быть, это не Гольштейн?
— Вряд ли. У кого еще из наших попа пятьдесят второго размера в резиновых джинсах ходит? Вьющиеся волосы и очки?
Ни у кого. Только у тихушницы Сони.
В квартире Димона царил подозрительно образцовый порядок. Свежеизбавленная от пыли мебель сияла лаком, пустое помойное ведро пахло розами, огромная кровать-лежанка по-армейски заправлена пледом.
— Слушай… может, Соня сюда убираться ездит?! — мелькнула мысль. — Ждет возвращения Димона и ездит?
— Н-да, — буркнул Понятовский, — Пенела! па…
Я осторожно села на подлокотник кресла и огляделась.
Какая печальная тайна внезапно нам открылась. Ходит Сонечка в институт, улыбается, мужчин не замечает, а иногда приезжает сюда… вытирать пыль.
— Гош, а ведь мы с тобой здесь год встречались, а я ни разу полы не помыла… Думала, просто так чисто… а это Соня…
Засунув руки в карманы джинсов, Понятовский раскачивался на носках и недоуменно надувал щеки.
— Плохая я у тебя, — вдруг вырвалось. — Любить не умею! Не баба… а калькулятор.
Игорь подошел, прижал мою голову к своему животу и тихонько погладил:
— Умеешь. Только не показываешь.
— Приедет Димон, надеру ему уши и женю на Соне…
— Я помогу, — пообещал Гоша. — Потом спасибо скажет. Сонька доктором наук станет, ей же ей, чтоб я сдох.
…Итогом посещения квартиры Фурцева стал абсолютный ноль. Мы даже поцеловаться там не смогли, как в мавзолее чужой и тихой любви.
С утра из реанимированного мобильника посыпались звонки.
Первым в половине девятого отзвонился деятельный Соколов.
— Буди Фому, пусть плакат рисует.
— Она в Питере.
— Забыл, — тявкнул Артем и отключился.
Едва я успела засыпать в чайник заварку, телефон разродился очередным приветом, — от Антона Золецкого, — и опять по поводу Фоминой.
— Скажи Фоме…
— Народ!! — проревела я. — Вы что, очумели?! Я вам не вдова Онасиса, звоните на домашний!
— Тема сказал, его отключили, — недоуменно протянул Солецкий, но я не стала дослушивать, вырубила сотовую связь и прошла к домашнему Занниному аппарату. У Солецкого мобильник был от «МТС», у меня от «БиЛайн», звонки вне сети денег стоили.
Сарафанное радио наших мальчиков давало форы любым сплетницам. Суток не прошло, а весь институт в курсе — у Фоминой и Боткиной неполадки на линии.
Впрочем, сама виновата, надо было вчера не воробьями любоваться, а сообщить Соколову, что монтер» был.
Через несколько секунд Солецкий перезвонил, полилась неспешная беседа.
— Чего тебе, Антоша, от Алисы надо? — издалека начала я.
— Фома сказала, у вашей Ванны полсундука герией забито. Скажи ей, чтоб бусиков взяла.
— Зачем?
— Надежда, ты придуриваешься?! Для частушек конечно!
— В бусах?
— Она тебе не сказала, что частушки частично од «Очи черные» пойдут?
— Нет.
— Тогда информирую. Мы табор. Найди цветастую шаль и юбку. Бубен и погремушки привезет Вахрушев.
— Окей. Что еще?
— Все. На лыжи скидываешься? Или себя даришь?
— Пошляк, — сказала я и положила трубку.
О том, что вчера Соколов видел нас с Гошей вместе, опять-таки знали все. В конце мая бригада недоумевала по поводу нашего разрыва, лезла с вопросами и утешениями, потом все как отрезало, и теперь мне виделась в этом руководящая рука Фоминой. Думаю, примирение было запланировано на двадцать первое июля. Представить в точности, как бы стала действовать моя подруга, невозможно. Вероятно, прелюдия отдаленно напоминала бы наше прощание. «Гоша осел», — упорствовала я. «Ты совершенно не права», — выкручивалась Алиска и по капле давила из себя признание.
Возможно, подрались бы. Возможно, целовались. Думаю, Фомина предусмотрела все.
— Лиса, — пробормотала я и пошла на кухню оттирать от пола засохшие шляпки шампиньонов. Терла их и вздыхала: — Гоша, Гоша, одному тебе доверять можно. А еще ослом обзывала…
Мокрая тряпка вывалилась из рук, и я опустилась на пол. «День рождения ослика Иа»!! Алиска приедет на дачу!
Два месяца назад перед дверью Димонова лифта не было никакого телевизора с мультиками.
Когда появился рисунок?
Ответ могла дать лишь Соня Гольштейн. Озабоченная любовью, порядком и всегда внимательная к мелочам. Ее пунктуальность и скрупулезность можно внести в официальную характеристику как основные показатели.
Но прежде чем набрать номер телефона Сони, я присела на табурет и глубоко исследовала собственные моральные принципы. Чуть более двенадцати часов назад я давала Гоше обещание сидеть тихо и никуда не лезть. Свидание с Соней нарушит клятву?
«Нисколько, — лицемерно оправдалась я. — Со вчерашнего вечера во мне гвоздем сидит мысль о Димоне и Сонечке. Надо эту мысль либо выдернуть, либо вбить по шляпку».
Похвалив себя умную за хитрую увертку, я набрала домашний номер Сонечки Гольштейн.
— Привет, Софья, это Надежда. Занята сильно?
— Обед готовлю, — ответила приятельница.
— Встретиться со мной можешь?
— Могу. Но позже.
— Часам к двум освободишься?
— Пожалуй, — промямлила Соня.
— Подъезжай в наше кафе…
— Хорошо. В 14.00?
— Да.
Дообеденное время я мудро посвятила уборке квартиры, поливке и опрыскиванию фикуса.
Пыли в комнате Ванны набралось немного. Но некоторая вина, которую я чувствовала по отношению к хозяйке, впустившей в дом «двух приличных девушек-студенток», заставила меня основательно пройтись с пылесосом и тряпкой.
Тщательно протирая многочисленные деревянные завитушки хозяйской мебели, я оглядывала комнату и прикидывала, где стоит сундук, наполовину забитый бусиками. Но, как ни старалась, ничего похожего так и не обнаружила. Не было сундука. А шарить в чужих шкафах меня отучили еще в детстве.
Но моя лишенная детских комплексов подруга где-то его нашла?! И обещала привезти «цыганам».
Стоя посреди комнаты, я еще раз обвела ее глазами и споткнулась на лаковой, приличных размеров шкатулке, примостившейся на туалетном столике. С небольшой натяжкой в ней можно признать сундук.
Раскрыв шкатулку, я остолбенела. Обозвать «бусиками» речной жемчуг, тигровый глаз, горный хрусталь, малахит, яшму и прочее, прочее… могла лишь Фомина, обвешанная копеечными фенечками!
Припечатав Алиску «дитем природы, ничего слаще морковки не видевшим», я со вздохом захлопнула ларец. Везти подобные «бусики» к сильно пьющим «цыганам», нельзя категорически. Половину потеряют, часть порвут, какой-нибудь «невзрачный» древний кулон могут и прицыганить с пьяных глаз.
Недолго думая, я пересыпала в пакет граммов восемьсот Алискиного бисера и решила, что «цыганки» и этим обойдутся.
Из дома вышла загодя. Пунктуальная Сонечка придет ровно в два, стоит порадовать девушку тем же.
Над городом висел плотный смог подмосковных пожарищ. Запах дыма напоминал о поездке в Питер, слезах за привокзальным ларьком и удушающем страхе.
Я одиноко брела в равнодушной толпе измученных жарой москвичей и вновь боялась. Наверное, любой дым — костра, мангала, горящих листьев в парке и просто брошенной сигареты — станет мне напоминанием. Ужаса и безысходности.
И несмотря на тридцать градусов в тени, меня вновь заколотило. Липкий пот, смешиваясь с дымом, покрыл тело; футболка прилипла к спине, очки скользили по носу, словно смазанные маслом. Опять мне чудились шаги, сверлящие взгляды… и пахла я страхом.
Невероятно гадкое ощущение!
В кафе недалеко от Бауманки я заскочила, как в бомбоубежище. Привычная обстановка и знакомые официантки давали эфемерную защиту. Посетители не выглядели опасными, полосатые скатерти заставлены блюдами… и только кафельный пол почему-то скользил, как лед.
