Мы остановились в Холидей Инн у пирса Санта-Моники на ночь вторника. Заняли номера 204 и 206. Монк расположился в одном из них, а мы с Шароной разделили другой.
Босс постелил свои простыни и положил на кровать свою подушку, потом достал на ужин часть еды, привезенной с собой. Мне кажется, что остаток ночи он провел, занимаясь уборкой в ванной. Не уверена — ел ли он вообще? Спал в противогазе или нет? Постеснялась спросить.
Мы с Шароной заказали пиццу и поужинали на балконе с видом на парковку торгового центра. Но если наклониться через перила и вытянуть шею, откроется отличный вид на пирс и колесо обозрения.
Пирс — приятное зрелище, если наблюдать в темноте и с расстояния. Вблизи же, полуразрушенный, с шумными торговыми точками и обшарпанными тележками, он напоминал мерзкие передвижные шапито, устраивающиеся по выходным на автостоянках у торговых центров.
Также темнота скрывала бездомных, собирающихся в длинном парке параллельно Оушен-авеню, обрывающемся у залива. Они, вероятно, считают его лучшим лагерем для бездомных в Америке.
Шарона попыталась позвонить Тревору в тюрьму с желанием сообщить, что верит в его невиновность и будет бороться за него до конца. Но ее с ним не соединили. Мы решили, что я с утра отвезу ее навестить мужа, а потом пообщаемся с Салли Дженкинс, бывшей любовницей Эллен Коул.
Еще вчера Шарона была моим злейшим врагом, но теперь мои чувства изменились. Я со стыдом поняла: мной двигал не только страх потери работы, но и банальная ревность.
По сути, мы похожи. У нас обеих двенадцатилетние дети, растили мы их в основном в одиночку. И мы работали на Эдриана Монка — этот подвиг никто, за исключением капитана Стоттлмайера, оценить по-настоящему не в состоянии.
Но есть и различия.
Она всегда будет номер один для Монка. Неважно, сколько времени я с ним, я — лишь замена Шароны, утешительный приз.
У нее нужная и полезная профессия, а у меня нет. Я так и не нашла свое истинное призвание, хотя до возвращения Шароны думала, что оно заключается в помощи детективу.
Еще у нее есть муж. Не будь мы так похожи, этот факт вряд ли вызвал бы у меня ревность.
Я думала о жизненных перипетиях, доедая холодный кусок пиццы, а Шарона смотрела на пирс и океан, наклонившись над перилами.
— Всего один толчок, и тебе больше не придется беспокоиться, что останешься без работы, — задумчиво протянула она.
— Мне это приходило в голову, — усмехнулась я, — но даже если я обставлю все как несчастный случай, Монка не проведешь.
— Он бы мог позволить тебе уйти от наказания, — выпрямилась Шарона. — Если я умру, а тебя посадят в тюрьму, кто позаботится о нем? Он же, в конце концов, самый эгоистичный человек в мире.
— Хорошая мысль. Посмотри-ка еще разок на чудесный вид.
Мы обе улыбнулись.
— Ты отличная помощница для него, — вздохнула Шарона. — Теперь вижу. Я заблуждалась, говоря некоторые вещи о тебе.
— Только некоторые?
— Вообще-то я ожидала признания, что ты тоже наговорила лишнего про меня, — хмыкнула она. — Это бы нас сблизило.
— Знаю, — согласилась я. — Но теперь если скажу, покажется, что я извиняюсь лишь потому, что ты этого ожидаешь. И не прозвучит искренне.
— А это было бы на самом деле искренне?
— Наверное, нет, — призналась я. — Но сейчас ты очень мне нравишься, если для тебя имеет значение.
— Имеет.
* * *
Весь час утром в среду, который Шарона провела на свидании с Тревором в тюрьме, мы с Монком просидели в машине. Я попыталась почитать одну из подписанных Ладлоу книг, но Монк не позволил мне насладиться чтением. Он истязал меня требованием помочь ему написать членам Конгресса письма с призывом о принятия закона, чтобы «M&M's» в пакетиках были одного цвета.
— Если мы хотим победить в войне с терроризмом, — вещал он, — нам следует начать со своего дома.
— Разноцветные «M&M's» — не террористический акт, — увещевала я.
— Вот и тебя одурачили! Это покрытая сахаром анархия! — горячился он. — Гениальное коварство! Замысел делает анархию доступной и даже вкусной. Оставаясь необузданной, она в конечном итоге разрушит наше общество и всю систему власти.
Мне трудно представить себе террористов, пытающихся уничтожить Америку с помощью разноцветных конфет.
Шарона вернулась с налитыми кровью глазами и заплаканным лицом. Села в машину, не сказав ни слова. Она молчала почти двадцать минут, пока мы проехали две мили по загруженному шоссе Санта-Моники.
— Он любит меня, — всхлипнула она. — Можете в это поверить?
— Да, — ответил Монк, — могу.
Я тоже могу.
Нам потребовался еще час, чтобы добраться до небольшого бутика, в котором Салли Дженкинс торговала «модными аксессуарами с остротами». Именно так значилось в рекламе.
Я не совсем понимала, что сие подразумевает, но собиралась выяснить.
Бутик оказался крошечным магазинчиком, втиснутым между цветочным магазином и «Старбаксом». Когда мы проходили мимо последнего, клиенты оторвались от ноутбуков и планшетов, пялясь на странного человека в противогазе.
Монк не обращал внимания. Всего раз я видела его смущенным — когда он вышел на улицу в рубашке с расстегнутой пуговицей на воротнике. Когда он узнал это, страшно огорчился из-за «публичной демонстрацией наготы».
В бутике царил эклектический беспорядок; хаотично наваленные модные ремни, шарфы, головные уборы и аксессуары выглядели, словно их выбросили из магазина ретро-одежды. Мне такое не по душе. Я лучше куплю нормальные вещи и гораздо дешевле.
Нас поприветствовала молоденькая девушка с шокирующе-белыми волосами и голубыми глазами. На белой блузке выделялась пришпиленная звездообразная брошь с тоненькой золотой цепочкой, уходящей за плечо.
— Могу ли я вам чем-то помочь? — с улыбкой встретила нас она.
— Вы Салли Дженкинс? — спросила Шарона.
— Она самая.
— Думаю, лейтенант Дозьер уже позвонил Вам утром и предупредил, что мы приедем пообщаться, — сказала моя со-помощница. — Это Эдриан Монк, он расследует убийство Вашей подруги.
— Бывшей подруги, — уточнила она. — Бывшей в смысле «мы расстались», а не «она умерла», разумеется. Это показалось бы черство и жестоко, а я не такая.
В этот момент на ее плечо выполз самый огромный таракан из всех, что я видела, и зашипел на нас.
Мы с Шароной инстинктивно дернулись. Монк же инстинктивно пулей унесся обратно к машине.
Через некоторое время мы поняли, что десятисантиметровое насекомое привязано к цепочке от броши Салли и его тушка украшена кристаллами Сваровски.
— Вижу, вы заметили мою тараканью брошь, — обрадовалась Салли.
— Такую трудно не заметить… — потрясенно уставилась я.
— Настоящая приманка для глаз и самый продаваемый аксессуар, — горделиво приосанилась она. — Мадагаскарский шипящий таракан.
— Кто хочет носить на себе таракана? — ошарашенно вымолвила Шарона.
— Любой, кто желает находиться на пике моды, бросая вызов общественному мнению, превращая уродливое и отталкивающее в искусство, — разглагольствовала Салли, — Я не могу держать их в магазине.
— Потому что они разбегаются? — предположила Шарона.
— Они доступны по цене, долго живут и требуют совсем мало ухода, — рекламировала хозяйка бутика.
— Непросто, наверное, их продавать как ювелирное украшение, — поинтересовалась я.
— Не хотите примерить одного из них? — предложила Салли.
— Нет, спасибо, — шарахнулась в сторону я.
Зазвонил мой телефон. По дисплею я поняла, что звонит Монк с мобильника Шароны из машины.
— Поверить не могу, что вы еще там! — раздался голос.
— Мы еще не поговорили с Салли, — напомнила я.
— На ней таракан размером с собаку! — закричал он.
— Это ювелирное изделие, — успокоила я.
— Бегите! Ради ваших жизней — бегите оттуда!
— Нет, пока не закончим, — отрезала я.
Переключила телефон в режим громкой связи, чтобы Монк слышал, что говорит Салли и тоже задавал ей вопросы. Первый мой вопрос казался довольно грубым, но я сочла, что женщина, носящая на себе таракана, справится.
— Убийство подруги немного упростило Вашу жизнь, не так ли?
— Хоть мы и расстались, но между нами оставалась глубокая и вечная связь. Ее смерть меня опустошила.
— Вернее, ее убийство, — поправила Шарона.
— Но теперь, когда ее не стало, Вам не придется бороться с ней за право опеки вашей дочери, — продолжила я. — Больше никаких судов, никакой неопределенности…
— Так и сомнений не было, что я получу право опеки, — отмела мои доводы Салли. — Я ее родила. Она мой биологический ребенок. Суд не собирался признавать, что лесбиянка сможет иметь право на опеку ребенка ее любовницы.
— А еще во время ее убийства Вы находились в столице штата на слушании дела об однополых браках, — вставила Шарона.
