убийство Константина Вячеславовича.
— Да, так все и было, — подтвердила девушка.
— А кто-нибудь видел, как вы покинули территорию коттеджа? — спросила я.
— Да, тетушка видела. Еще видел друг отца — Владислав Максимович. Он о чем-то разговаривал с отцом, а потом подошел ко мне. Еще спросил, почему я так рано уезжаю.
— А вы что ответили?
— А я сказала, что к экзамену нужно готовиться. Только он не поверил, но сделал вид, что поверил. Да все знают о наших взаимоотношениях с отцом.
— Значит, Владислав Максимович видел только то, что вы собирались уезжать? Так? — уточнила я.
— Так.
— Но он не видел, как вы сели в машину и уехали, — утвердительным тоном произнесла я.
— То, как я садилась в машину, видела тетушка, я же уже сказала… постойте, Татьяна Александровна. Разве слова тети не являются для вас доказательством моей непричастности? Ведь на момент убийства отца меня уже не было в коттедже.
— К сожалению, ваша тетя, Валентина Вячеславовна, и сама находится в настоящий момент под следствием, — сказала я и тут же спросила: — Скажите, Виолетта, а лично вы кого-то подозреваете в убийстве вашего отца?
— Хм… Да любого возьмите из числа тех, кто его знал и кто с ним общался! Любой мог убить. Он же всех замордовал. Едва ли нашелся хотя бы один человек, который не испытывал бы к нему ненависти.
— Понятно. У меня к вам еще один вопрос. Вы знаете о том, что ваш дядя, Иннокентий Вячеславович, едва не отравился? — спросила я.
— Да, конечно, знаю.
— В бутылке виски находилась смертельная доза сильнодействующего препарата. И только по счастливой случайности ваш дядя сумел избежать летального исхода, — продолжила я.
— Да, я знаю об этом. В коттедже находился еще один наш родственник, как раз сын той самой Алевтины Владимировны, которая вас наняла.
— Да, верно. Геннадий Викторович Броненосцев — медик по образованию, он и оказал первую помощь до приезда «Скорой», и тем самым спас жизнь вашему дяде. И следствие сейчас выясняет, кто принес эту бутылку в коттедж. Вы, Виолетта, знаете?
— Я. Эту бутылку принесла я, — спокойно ответила девушка.
— И вы, Виолетта, так спокойно об этом говорите? — спросила я.
— А почему я должна волноваться?
— Как же почему? Ведь, признаваясь в том, что это вы принесли бутылку в коттедж, вы тем самым признаетесь, что собирались убить своего отца. Ведь в виски находился смертельный яд, — еще раз повторила я.
Я не стала говорить Виолетте, что ее тетка Валентина Пантелеймонова призналась в том, что, желая отравить своего брата, добавила в спиртное большую дозу лекарства. А Константину Пантелеймонову удалось избежать отравления потому, что бутылка попала в руки Иннокентия. Правда, я еще не решила, можно ли верить показаниям Валентины.
— Так, значит, вы, Виолетта, признаетесь в том, что собирались убить отца? — снова задала я важный вопрос.
— Нет, не признаюсь, — твердо ответила девушка. — Да, это я привезла виски. Но не для отца, я не посчитала нужным что-то привозить ему лично. Я даже подарок не стала ему покупать. Принципиально. В конце концов, я даже не хотела приезжать на торжество. Но тетушка уж очень просила, а я не хотела ее расстраивать. Она у нас… как бы это помягче сказать… ну, со странностями, что ли. Вот я и приехала, так сказать, для «галочки». А потом тут же решила ехать обратно: типа отметилась, и больше ко мне нет никаких вопросов. А вопросов оказалось целая куча.
Виолетта вздохнула и продолжила:
— Особо хочу подчеркнуть, Татьяна Александровна, что бутылку виски я привезла для гостей, потому что отец эту марку не жалует. Можете спросить кого угодно, вот хотя бы водителя Григория. Он вам подтвердит. Так что мне совершенно незачем было добавлять в спиртное яд. Это сделал кто-то другой, тот, кто на самом деле пытался убить отца. Но бутылка попала к дяде Иннокентию… Я вижу, что вы мне не верите, но других доказательств своей непричастности ко всей этой истории с виски у меня нет.
— Из разговора с вами, Виолетта, я поняла, что ваши взаимоотношения с Константином Вячеславовичем были и сложными, и запутанными. Может быть, их истоками был тот случай, когда ваш отец подставил вашего молодого человека? А попросту — оклеветал его. И из-за разрыва с ним впоследствии?
Виолетта Пантелеймонова ответила не сразу. Девушка отвернулась к окну и какое-то время сидела так. Было видно, что она снова испытывает ту боль, отчаяние и ярость, которые имели место быть в той ситуации. Видимо, она до сих пор не смогла принять и отпустить то, что произошло.
— Это личное. Очень личное, — наконец заговорила Виолетта, все так же глядя в окно. — Это дело касается меня, отца и… молодого человека. И больше никого. Что было, то было. И я не хочу снова поднимать этот вопрос, он закрыт, и закрыт окончательно. А что касается наших отношений с отцом. Вы знаете, Татьяна Александровна, а ведь их, по существу, и не было. Как не было и взаимоотношений с матерью. Единственно, с кем я могла поговорить, посоветоваться, да просто помолчать, это всегда была тетушка. Если бы не она… А с родителями… Каждый из нас жил отдельно. Мне было очень больно осознавать это. Я же видела, какие теплые отношения в семье у моих одноклассников. Видела и всегда задавала себе один и тот же вопрос: а почему у меня не так? Точнее сказать: а что со мною не так? Вы, Татьяна Александровна, можете мне не поверить, но я ведь пошла на психологический факультет по причине того, что хотела разобраться, почему же у меня с родителями, и особенно — с отцом, сложились такие непонятные отношения. Психологи вот утверждают, что именно отец открывает ребенку мир и что отцы любят дочерей больше, чем сыновей. А у меня что? Какая-то ерунда… Впрочем, ладно. Это так, лирическое отступление. В конце концов, я уже привыкла к такой жизни, ведь другой я не видела. К тому же у меня отца как бы и не было все эти годы. А вот теперь его не стало по-настоящему. — Виолетта Пантелеймонова немного помолчала и добавила: — Единственное, в чем мне можно предъявить обвинение, так это в том, что в бутылке с виски, которую я принесла, обнаружилось смертельное вещество. Но я не могу доказать, что туда его добавила не я.
«Кажется, Виолетте можно поверить», — подумала я.
Несколько минут мы с Виолеттой сидели молча.
— Татьяна Александровна, если у вас ко мне вопросов больше нет, то я пойду, — сказала Виолетта Пантелеймонова. —
