Я повернулся к ней и вымучил из себя улыбку.
– Не угостишь?
Я пожал плечами.
Она остановила официанта и сделала заказ.
– Спорим, я знаю, чего ты такой грустный. Из-за Мивануи. Злишься, что она с Друидами разговаривает.
– Ничуть.
– Ты пойми, Луи, – ты ей правда нравишься, но ведь она на работе.
– Я понимаю.
– Я знаю, каково тебе. Ты мне поверь – ей куда приятнее было бы с тобой.
– Ты и представить себе не можешь, каково мне.
Бьянка пожала плечами, и мы посидели молча. Затем, не проронив ни слова, она встала и ушла. Не успела уйти, как мне захотелось, чтобы она осталась. Я взял ее стакан и понюхал его. Настоящий ром – никакой крашеной водички. В «Мулене» это считалось большим комплиментом.
Я заказал еще выпить и тоскливо подумал о Шани-и-Отцосс. В любом городе бывают свои тяжелые случаи – так же, как во всяком городе есть своя гулящая и своя нудящая. Они расцветают и отцветают, как лесные колокольчики. И если, как полагают некоторые, для них, как и для вина, бывают удачные и неудачные годы, Шани олицетворяла собой один из лучших урожаев в истории нашего шато. Девушка, о которой люди в грядущие годы станут у камина рассказывать сказки своим детям, тщетно пытаясь передать ее сущность, – как иные отцы пытаются привить чадам благоговение перед Томом Финни и Стэнли Мэтьюзом.[28]
Подошла Мивануи. Я краем глаза все время следил за ней.
– Привет, Луи!
– Привет.
– Извини, я занята с клиентами.
Я сделал глоток.
– Ты ведь не против?
– Нет.
Она неуверенно поглядела на меня и вдруг весело воскликнула:
– Слушай-ка, а почему тебе сегодня не отвести Бьянку к себе домой? – Как будто думала, что я заглянул купить обед навынос. – За счет заведения.
Я поглядел ей в лицо. Она довольно улыбалась.
– Как ты можешь такое говорить?
У нее отвисла челюсть, и довольная улыбка испарилась.
– То есть, я думала… – Она присела и обвила мою руку своей. – Ой, Луи, не будь как все.
– Какие все?
– Если так и дальше пойдет, ты начнешь меня шлюхой называть.
Слово воткнулось в меня, как мясницкий крюк.
– Как ты можешь предъявлять это мне и тут же предлагать отправиться домой с Бьянкой?
На лице ее мелькнуло раздражение.
– Никто тебя не заставляет.
Я не раз думал о том вечере в последующие годы. Пытаясь понять: измени я некоторые детали, некоторые фразы, а то и порядок слов – да будь у меня хотя бы настроение получше, – насколько иначе все могло бы сложиться? Легко угодить в ловушку: по привычке разложить прошлое на серии аккуратных поворотных пунктов; наделить случайности властью изменять ход событий – властью, которой они не обладали никогда. Не замечать, что мгновение, ставшее водоразделом в контексте одного вечера, на самом деле всего лишь отражает процесс, что подспудно развивался многие месяцы. Подобно тому, как сердечный приступ есть лишь внезапное внешнее проявление образа жизни. Иногда я спрашиваю себя: правда ли я в это верю и понимаю ли, что выбора у меня нет? Альтернативный сценарий – что многие действия в ту ночь могли бы все изменить, – рассматривать слишком больно – в свете того, чем закончился вечер. Я ушел домой с Бьянкой.
Не исключено, что свое дело сделала волшебная фраза «за счет заведения». Слова, которые поначалу вызвали во мне презрение, но с каждой новой рюмкой казались все менее оскорбительными и все более соблазнительными. А может, виновата одна выпивка. Мой первоначальный план сходить в «Индиану» и найти Шани утратил всякую привлекательность. Которой и без того не было. Чего ради, в конце-то концов? Я уже знал, где Эванс – на дне гавани или еще где похуже. Другого объяснения быть не могло. Со дня на день всплывет. Мне, в итоге, наплевать. А может, дело в Бьянке. Девушка она славная. Не просто симпатичная, а еще какая-то – и это дошло до меня только после ее гибели, да и то не скоро. Она была честнее Мивануи. Наверное, потому что не слишком умная. Но от этого была еще симпатичнее.
Мы долгое время просидели в моей машине, на Набережной напротив мозаичного Отца Времени. Окна были опущены, и из черноты слышалось биение океана; рев, урчание и грызня морских валов у дамбы. Я спросил, почему она якшается с Пикелем, и она пожала плечами:
– Это не то, что ты думаешь.
– Он ведь ужасный, правда?
– Он задаром чинит часы пенсионерам. Не поверишь, как он этого стесняется: поэтому старички оставляют часы на заднем крыльце, а утром забирают уже починенные. Он прямо как зубная фея.
Она поерзала на сиденье, захрустел блестящий чехол из черного пластика.
– А если они забудут ключи, он им открывает двери. Он может любой замок открыть… к тому же ты ведь знаешь, каково ему приходится.
– А ты знаешь?
– Он в детстве только и ждал, пока его мамаша из кабака вернется. Я знаю, каково это.
В темноте отсвет уличных фонарей поблескивал на ее красных, как почтовый ящик, губах и в белках глаз.
– С тобой так трудно.
– Трудно что?
– Ты знаешь, что ты мне нравишься?
– Нет.
– Ну а я – да.
– Спасибо.
– Я не в том смысле.
– И я не в том.
Она искоса взглянула на меня и слабо улыбнулась:
– Я знаю, ты парень хороший.
– Не увлекайся, я не хороший.
Она в темноте погладила мою руку. Я спросил:
– Почему Мивануи велела тебе ехать ко мне домой?
– Она не велела. Это я сама захотела.
– Что-то я не просекаю.
– А тебе всегда нужно что-то просечь?
Я немного поразмыслил. Тут она положила руку мне на плечо и сказала:
– Может, поговорим о другом?
Но мы не стали говорить; вместо этого мы объехали квартал на Кантикл-стрит и взошли по некрашеной деревянной лестнице и встретились с частицей судьбы – казалось, это поворотный пункт, а может быть, только чудилось.
Следующий вечер я провел дома: выпил полбутылки рому и заказал столик в ресторане «Индиана».
– У вас забронировано? – Пара темных глаз уставилась на меня через окошечко в двери.
– Да, Крейценфельд.
Официант кивнул и отодвинул засовы:
– Мы вас ожидали.
Дверь открылась, и меня проводили внутрь – мимо таблички «Пожалуйста, во избежание воровства не оставляйте без присмотра свои протезы конечностей» в заставленный столиками зал. Воздух был густ от пота, запаха человеческих тел, пивного дыхания, жгучих пряностей карри, рвоты и дезинфекции. Большинство столиков заполнены; вперемешку – горожанами и нервными туристами. Я уселся, и официант протянул меню, рассматривая меня со смесью беспокойства и любопытства. Я улыбнулся ему:
– Ну-с, что сегодня вечером вкусненького?
Он вытаращился на меня.
– Вкусненького? – переспросил он ровным среднеанглийским говорком.
– Да. Что порекомендует шеф-повар?
– Хохма такая, да?
– Нет. Я имею в виду, что мне стоит съесть? Что вкусненького?
Явно с таким вопросом официант раньше не сталкивался. Он не сводил с меня прищуренных глаз, в которых плескались подозрение и смущение.
– Вы имеете в виду, типа, в меню?
– Да.
Он рассмеялся:
– Ничего, разумеется, все – дерьмо. – Но видимо, слегка устыдившись перед лицом моего простодушия, добавил: – То есть вы на контингент поглядите. Перед кем распинаться?
Я поглядел на орущие орды и сочувственно кивнул:
– Не перед кем. Вполне могли бы открыть пару банок собачьих консервов и размешать их с порошковым карри.
– Так и делаем.
Я ошарашенно поглядел на него, и он залился смехом:
– Шучу, приятель, но идейка неплохая. Они бы и не заметили.
Я положил меню на столик.
– Слышь, я вот что могу сделать, приятель, – я повара попрошу, чтоб он тебе бутерброд с яичницей сделал, что ли.
Не успел я ответить, как в углу зала разгорелся скандал, и официант отправился туда – устало и явно не спеша уладить ситуацию. Я огляделся. За соседним столиком мужчина лежал лицом в своем карри. А у окна в эркере, посреди группы байкеров, сидела девушка, которую я искал. Шани-и-Отцосс – грязная ободранная безрукавка из джинсы поверх непременной кожаной курточки; волосы как мокрая солома и опухшее мучнистое лицо.
Скандал разгорелся – крики, ругань и свист кулаков, – и два главных героя рухнули на соседний столик, занятый группой парней. Парадокс: что-что, а это в ресторане никак не каралось. Задень чей-то рукав, посмотри на чью-то девчонку или просто на секунду заглядись куда не следует – и тебе несдобровать. Но швырни тело в чужую тарелку – и все о'кей, простительная ошибка, с кем не бывает. Опасность тебе грозит, только если расплещешь чужое пиво, но и тут никакой опасности, поскольку едва скандал разгорелся, все подхватили пиво от греха подальше. Вот образчик синхронности и хореографической отточенности, способный посрамить чудеса дикой природы. Возглас, крик, дребезги стекла – и вдруг под аккомпанемент криков «атас!» – тридцать правых рук выбрасываются вперед как щупальца морского анемона, чтобы убрать свои кружки. А всего поразительней: как ветераны в окопах Первой мировой, все знают разницу между настоящей тревогой и ложной. Позорятся только туристы, кидаясь за своими кружками невпопад.
