– Не ждите ничего особенного.
– А что в сундуке?
– Лоции Южно-Китайского моря, бирманский культовый головной убор и высушенная голова.
У нее перехватило дыхание.
– Правда?
– Правда.
– Это остров Калди?[3] – спросила она, указывая на карту Борнео.
– Нет, это Борнео.
Она умолкла, прикусила губу и сказала:
– Вам, наверное, интересно знать, зачем я здесь?
– Есть немного.
– Говорят, вы лучший частный сыщик в городе.
– А про других вам рассказывали?
– А что с ними?
– Их нет.
Она улыбнулась:
– Так вы тем более лучший. В любом случае я хочу вас нанять.
– У вас для меня работа или вы просто хотите со мной прогуляться?
– Я хочу, чтобы вы отыскали пропавшего человека. Я глубокомысленно кивнул:
– Я его знаю?
– Это Эванс-Башмак.
Я ничего не ответил, только поднял брови. Очень высоко. Я мог бы еще и присвистнуть, но решил ограничиться бровями.
– Эванс-Башмак?
Мивануи поглядела на меня и неловко поерзала.
– Он ваш друг?
– Он мой кузен.
– И он пропал?
– Около недели назад.
– Вы уверены, что хотите его найти?
Она вздохнула:
– Да, я знаю, он – остолоп, но его матери так не кажется.
– В этом главное достоинство матерей. – Я откинулся на спинку стула и заложил руки за голову. – В полиции вы уже были?
– Да.
– Что там сказали?
– Сказали, что для них это лучшая новость недели.
Я расхохотался, но оборвал себя, поскольку заметил ее испепеляющий взгляд.
– Это не смешно!
– Да, простите. Наверное, не смешно.
– Вы поможете мне?
Что мне было сказать? Что ей лучше обратиться в полицию, у которой и ресурсы, и связи? Или что для поиска пропавших нужно адово терпение, ибо они частенько не желают находиться? Что Эванс-Башмак почти наверняка уже мертв? Вместо этого я сказал:
– Мне не нравится Эванс-Башмак.
– Я не прошу вас его полюбить – просто найдите его.
– И мне не нравятся люди, с которыми он водится. Если я стану совать нос в их дела, то и сам окажусь в списках пропавших.
– Я вижу, вы испугались.
– Нет, не испугался!
– А мне кажется – да.
– А я говорю – нет.
Она пожала плечами. Некоторое время мы сверлили друг друга глазами.
– Признаю, искать Эванса-Башмака – не самый здоровый способ зарабатывать на жизнь, – произнес я, отворачиваясь, не в силах выдержать ее взгляд.
– Не спорю. – По ее тону было понятно, что я полный неудачник.
– В смысле – извините и все такое.
– Не утруждайтесь, я знаю настоящую причину. – Она встала и пошла к двери.
– И что это должно означать?
Она взялась за шляпу.
– Вы не хотите, чтобы девушка, вроде меня, была вашей клиенткой. – Я открыл рот, чтобы возразить, но она продолжила: – Да ладно, не нужно объяснений, – сказала она просто. – Я привыкла.
Я метнулся к двери:
– О чем вы говорите?
Она блеснула презрительным взглядом:
– Девушка из «Мулена»!
– Девушка из «Мулена»?
– Да, ведь дело в этом? Вы нас презираете.
– Нет, не презираю!
– Вы не хотите, чтобы я была рядом с вами, когда вы играете в гольф с Великим Магом.
– Эй, постойте! – воскликнул я. – Вы что, думаете, я играю в гольф с Друидами?
Она приостановилась у карты Борнео и произнесла так, словно до этого мы говорили о погоде:
– А что означают эти маленькие красные точки?
– Извините, что? – переспросил я, все еще на взводе.
– Красные точки на карте?
– Это маршрут экспедиции моего многоюродного прапрадедушки Ноэля.
– Чем он занимался?
– Искал англичанку, которая, по слухам, потерялась на острове.
– Он по ней сох?
– Нет, он никогда ее не видел – лишь прочел в газетах об этом деле и увлекся.
Она провела пальцем по маршруту – вверх по реке Раджанг, через стремнины Бунгана, – покрыв за две секунды расстояние, которое Ноэль преодолевал полгода.
– А где это место?
– Недалеко от Австралии.
– Он проехал до самой Австралии, чтобы помочь женщине?
– Да, наверно, можно сказать и так.
Она оглядела меня с ног до головы и лукаво произнесла:
– Вы уверены, что он ваш дедушка?
Не успел я ответить, как она выскочила за дверь и сбежала по лестнице, а я бросился на балкон, чтобы выдать свою реплику, но не смог собраться с мыслями. Входная дверь хлопнула.
Я вернулся в кабинет, закинул ноги на стол и подверг размышлениям утро. Как всегда, клиентов негусто, а я упустил единственного, чьи чеки банк, вероятно, принял бы с удовольствием. Сепийный портрет Ноэля Бартоломью с укором глядел на меня из своей рамы: лицо прапрадедушки многие называли загадочным, но меня оно всегда потрясало надменностью. Накрахмаленный тропический костюм, пробковый шлем, убитый тигр у ног и джунгли на заднем плане. Даже в 1870 году камера лгала напропалую: тигр был чучелом, тропические папоротники собраны в лесу Даникойд, а вся композиция выстроена в фотостудии до того, как Ноэль уехал из Города. Я изнуренно улыбнулся и задумался об Эвансе-Башмаке. Само собой, я его знал. Ушлый воришка, нюхом чует, по какой трубе вскарабкаться, какой черный ход отомкнуть. Еще школьник, но – широкоплечий и бородатый. Способен совращать жен своих преподавателей, а затем похваляться перед обманутыми мужьями. Грубый головорез, внушает звенящий, нутряной страх. Тот самый страх, который ощущаешь в незнакомом городе, когда входишь в подземный переход и слышишь впереди первобытный ритуальный вой футбольных хулиганов. Да, я его знал. Оба мы рыскали по ночному ландшафту. Но наши дорожки редко пересекались. Его вечерние запутанные маршруты пролегали от паба к пабу, как у всякого, кто развлекается в городе. Я же просиживал в холодных салонах машин, липких от дыхания и испарений, разглядывая занавески спален. Профессиональный соглядатай в мире, где для большинства шпионство – хобби. Я вновь посмотрел на Ноэля. Теперь стало ясно, что следовало прокричать вслед Мивануи: живым дедушка Ноэль не вернулся. Вот к чему приводит ложно понятое рыцарство. Но эта мысль меня не утешила; утренний покой канул в небытие, и лишь в одном месте можно обрести его вновь.
* * *
Et in Arcadia ego.[4] (3-теклопластовый рожок с мороженым был пяти футов в высоту, и латинский девиз вился по его основанию неоновой каллиграфией. Возвышаясь над Степановым лотком, видимый прожаренному солнцем рыбаку в море за десять миль, он был таким же символом Аберистуита, как Горная железная дорога[5] и родинка Мивануи. Я тоже был в Аркадии. Я знал, что это означает, потому что как-то раз наведался в библиотеку; но если бы об этом спросили Соспана, он пожал бы плечами и сказал, что нашел изречение в книге и ему показалось, что оно как-то связано с игровыми аркадами. Такова была его версия, и он ее твердо держался. Однако он лучше всех прочих знал, какие странные демоны гонят неприкаянные души к его прилавку.
– Доброе утро, мистер Найт. Вам ведь как всегда?
– Сделайте двойной и с дополнительной завитушкой.
Он поцокал языком:
– А ведь еще и десяти нет! Тяжелая выдалась ночка?
– Нет, просто мысли тяжелые.
– Ну что ж, тогда вы пришли по адресу.
Его руки трепетали над распределителем, как крылья чайки, а сам он глядел на меня через плечо, непроницаемо укрывшись за искривлением рта, которое у этого мороженого человека называется елейной улыбкой. Многие утверждали, что находят в его лице сходство с пресловутым нацистским «ангелом смерти» Йозефом Менгеле,[6] но мне это не удавалось. Хотя от мороженщика и веяло моральной амбивалентностью, что по временам нервировало. Он поставил мороженое передо мной на прилавок и беспокойно посмотрел на мою хмурую мину. Отчего-то беседа в офисе расстроила меня.
– Давайте наминайте – сразу легче станет.
– Так в чем же тогда соль, Сослан?
– Почем мне знать?
– А вы никогда не задумываетесь о всяком-разном?
– О каком таком всяком? – настороженно спросил он.
– Ой, я не знаю. О том, что это все значит. О городе. О том, что творится…
Он со свистом втянул в себя воздух – его начинало тревожить направление разговора. Я не умел найти нужных слов.
– О всякой там морали, Соспан, понимаете! О добре и зле, о том, какую роль в этом играете вы. Об ощущении, что если ничего не сделаете или сделаете мало, то вы… э… станете… ну, что ли, соучастником чего-то…
– Нет у меня времени на такие раздумья, – ответил он с ноткой раздражения. – Я просто вываливаю перед публикой свои сотни и тысячи, а философствуют пускай пьяницы.
Он явно упустил мою мысль. Или я завел разговор, который мог нарушить протокол. Люди приходили сюда, чтобы укрыться от забот, а не для того, чтобы их пережевывать. Приходили за ванильным билетом обратно в тот мир, где боль – только ссадина на коленке, а мамина заботливая рука всегда рядом.
* * *
Я вхлюпнул в себя мороженое, затем повернулся и, опершись спиной о прилавок, стал смотреть на море. Его поверхность сверкала, как дребезги разбитого зеркала. Намечалось пекло.
