Во время концерта поп — звезды А., устроенного в поддержку мэра Коровко, произошло событие, озадачившее майора Коробочкина.
Столичная знаменитость обнажилась и, не сходя со сцены, совершила с барабанщиком группы Н. половой акт в извращенной форме.
Прозванная после этого случая жоп-звездой, А. с негодованием заявила, что своего барабанщика не переваривает и все намеки на возможную близость с ним считает инсинуациями.
Коробочкин представил певице видеозапись ее концерта.
Увидев публичную любовь с барабанщиком Н., А. совершила попытку выпрыгнуть в окно, но была проворно удержана от суицида майором Коробочкиным.
— Шикарный видеомонтаж! — с восхищением заметил барабанщик Н., оторвавшись от экрана.
Попытки самоубийства певицы А. он не приметил.
«Засекин провел шайбу в ворота Коровко?» — усмехнулся Коробочкин.
* * *
Во время своего предвыборного митинга Засекин громогласно объявил, что на него было совершено покушение представителями сексменьшинств, намеревающихся захватить сексуальную власть в городе.
— Гомосексуализм чужд русскому народу! — объявил Засекин.
Несправедливый намек на Коровко болельщики Засекина восторженно приветствовали.
Раздался истерический крик:
— Житья от педерастов не стало!
Засекин решил преподать сексменьшинствам урок здорового секса. Для этой цели он пригласил на сцену «простую русскую женщину».
Из зрительного зала с застенчивым хихиканьем вышла пожилая, колченогая тетка.
Тоном разбитного провинциального конферансье кандидат в мэры предложил ей раздеться. Чтоб приободрить простую русскую женщину, Засекин и сам оголился.
Разрозненные голоса протеста утонули в море возбужденного шиканья.
Со старомодной галантностью Засекин предложил своей обнаженной поклоннице руку и усадил в массивное кресло на колесиках, неизвестно зачем оказавшееся на сцене. Называя патриотически настроенную даму Тамарой, Засекин расположил ее ноги на подлокотниках кресла. Так называемая Тамара продолжала застенчиво хихикать, прикрывая ладошкой щербатый рот.
Дальнейшее можно было назвать позором сексуального большинства.
Бестолково пихая свою даму, замершую в ожидании плотской любви, Засекин увез ее со сцены. Зрители проводили завороженными взглядами белую нахальную задницу политика.
Очнулись они, лишь когда из глубины сцены раздался истерический вопль мнимой Тамары:
— Педераст собачий!
Зрители чувствовали себя участниками непотребства. Коробочкин уловил это по стыдливым рассказам двух сержантов, дежуривших на предвыборном мероприятии.
— Засекин был пьяный? — допытывался майор у милиционеров. — Или сумасшедший?
— Очумевший! — ответил наблюдательный сержант.
* * *
Коробочкин не сомневался, что о случившемся во Дворце культуры Засекин знает понаслышке.
— Морок! Химеры! — злобно буркнул бывший кандидат в мэры, когда сыщик все-таки осведомился у него о происшествии. — Кто меня молотком по набалдашнику приложил? Я что, гвоздь?
Размышляя о незримом участии вероломного Коровко в устранении конкурента, Станислав Сергеевич вспомнил о наличии третьего кандидата в мэры. Незаметного, почти иллюзорного Мускусова. Этот кандидат имел всего два достоинства, но подкупающих: он был не Коровко и не Засекин.
Коробочкин явился к Мускусову домой через полчаса после того, как его увезла «скорая помощь». Мускусов залез в горячую ванну и вскрыл себе вены. Выходит, мэром ему хотелось стать еще меньше, чем Коробочкину подполковником.
* * *
Вереницу необъяснимых происшествий не склонный к мистике майор Коробочкин для самоуспокоения объяснил роком, тяготевшим над теми, кто стремится властвовать над себе подобными. Но душевного покоя не обрел. Сыщику мерещилось, что за чертовщиной стоит некто. Коробочкин имел в виду не Князя Света и не Князя Тьмы — до такой жизни он еще не дошел. Но ничего, кроме неопределенного шевеления пальцами в воздухе, Станислав Сергеевич изобразить не мог.
Понятливому Ознобишину этого оказалось вполне достаточно.
— Конечно, дьявол! — с мрачным удовлетворением кивнул психиатр. — Он живет в душе каждого человека. Так же, как и Бог.
Неизвестно, отчего майор Коробочкин рассердился на Ознобишина. Поп, а не психиатр! Возможно, поэтому сыщик не стал матюгаться. Молча покинул красноречивого приятеля. Коробочкина ждали три групповых изнасилования и два убийства. И никакой чертовщины!
3.
С недавних пор доктор Ознобишин стал заведовать в Воробьевской психбольнице отделением глюков. Так он именовал экстрасенсов, хотя не имел на это никакого права, поскольку пациенты не были чьей‑либо галлюцинацией. Будучи физическими телами, они существовали в реальности, но поначалу казались скептику иллюзорными. Однако глубоко ошибочное наименование «глюк» в Воробьевке прижилось. На него охотно откликались даже сами экстрасенсы.
Иннокентия Ивановича радовал и одновременно пугал интерес к его работе Службы безопасности. Радовал — потому что контрразведка охотно раскошеливалась на исследования, путал — по той же причине. Ознобишин опасался, что полковник Судаков когда‑нибудь задушит его в объятиях. Поэтому об очередной неприятности первому он сообщил Коробочкину.
Из окна туалета на шестом этаже, высадив решетку, ночью выпрыгнул санитар Колюня. Алкоголя в крови самоубийцы не обнаружили.
— Депрессия!
Объяснение Ознобишина прозвучало для сыщика неубедительно: если депрессия, почему мужик не поддал? Тем более, что спирта в Воробьевке — хоть залейся.
В окно Колюня устремился, сжимая в руке свою резиновую дубинку. Зачем он прихватил ее в последний путь?
У некоторых больных были легкие телесные повреждения. Колюня с удовольствием охаживал психов любимой дубинкой.
Общение с обитателями Воробьевки сыщику показалось куда приятней, чем с политиками, поэтому он стал присматривать среди них кандидата в мэры.
Первым Ознобишин представил майору восторженного господина неопределенного возраста, с вызывающе расстегнутой ширинкой, по фамилии Сизов, попросившего называть его просто Сизарем. Майору показалось, что он неумело изображает сумасшедшего. Заинтересованно таращит глаза, корчит дикие рожи… Навесить ему хорошую плюху — мигом придет в себя.
Угадав желание Коробочкина, Ознобишин встревожился:
— Ты не у себя в ментовке!
— У вас ворота расстегнуты! — конфиденциально сообщил Станислав Сергеевич Сизарю.
— Разумеется! — обрадовался глюк. — А вы свои зачем застегнули? Любовные органы должны постоянно проветриваться!
— Для какой цели? — хмуро поинтересовался Коробочкин.
— Тогда они достигают невиданной силы! И массаж, конечно! Не стесняйтесь массировать свои гениталии даже в приличном обществе!
Сыскарь не знал лучшего средства развязать язык какому‑нибудь матерому рецидивисту, ободряюще сжав в пятерне его мошонку. О том, что такой массаж повышает сексуальную силу, он слышал впервые.
— Что вы можете рассказать об убийстве санитара? — обратился Коробочкин к Сизарю.
— Очень многое!
— Что именно?
— Его не было.
— Все?
— Разве этого мало?
Со вздохом сожаления майор признал, что полоумный его переиграл.
— Колюня жив? — спросил Коробочкин.
— Тело его мертво.
— А дело его живо?
Сизарь посмотрел на плотного дядю с лицом, вырубленным топором, как на душевнобольного.
— Душа Колюни жива.
— Кто выпустил ее из тела?
Доктор Ознобишин беспокойно заерзал: от неосторожного Коробочкина он ждал любых выходок.
С философской точки зрения вопрос Сизарю понравился. Он впал в глубокую задумчивость, при этом возвел очи к потолку, а руку запустил в штаны.
— Прекратить мастурбацию! — скомандовал майор.
— Я массирую свои гениталии! — обиделся глюк.
— Я сам помассирую вам гениталии!
Польщенный Сизарь расшаркался:
— Это было бы очень любезно!
Ознобишин не сомневался, что нахальный мент выполнит свое обещание, поэтому поспешил вмешаться в светскую беседу:
— Сизарь упомянул о том, что душа усопшего санитара жива…
— Что мне ее, солить?
— Отнюдь! — игриво откликнулся глюк. — Вашему покорному слуге душа Колюни расскажет немало любопытного.
Коробочкин в изумлении воззрился на доктора Ознобишина, который с важным видом закивал головой.
— Сизарь умеет общаться с душами умерших.
— Всего девять дней после их смерти! — уточнил душевнобольной.
— Для следствия это кое‑что! — долго выдержать иронический тон сыщик не мог, соскальзывая на хамский. — Душа санитара меня не волнует. — Изысканное выражение далось Коробочкину нелегко. — Как он оказался за окном?
