— А Элеонора? Что она вам ответила? — я с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться, представляя себе картину: в интимной обстановке номера-люкс роскошного отеля проводят романтическое свидание пышная синьорина Брилла и приплясывающий от нетерпения губошлеп Табуреткин.
— Лео не ответила, — увял Микеле, — Она просто ушла. А я стал ее ждать. Так всегда происходит! Вместо того, чтобы сразу ее задержать и поговорить, спокойно во всем разобраться, вечно я даю ей уйти и пытаюсь помириться лишь по возвращении, — он спрятал лицо в ладони, — Трусость проклятая, жалкие мужские потуги отодвинуть объяснение! Вечером, точнее, ночью я позвонил Франческо, спросил, где теперь искать Элеонору. А он посоветовал спросить у вас. Он сказал, что можно не брать с собой переводчика: вы хорошо говорите по-итальянски. Ваш телефон не отвечал до поздней ночи, и тогда я взял адрес у Кавальери и приехал сам. Я так надеялся, что вы все-таки дома! Помогите мне найти чертова паршивца, и я обещаю не убивать его, — адвокат помолчал и закончил, — по крайней мере, сразу.
Через десять минут, одевшись и умывшись ледяной водой, я сосредоточенно рылась в записных книжках. Конечно, два часа ночи — время позднее, но Табуреткин вряд ли поведет Элеонору Брилла к себе ночевать: в его квартире безвылазно проживает Табуреткина невеста, Раиска Кислоквасова — бравая девица пятидесяти лет, преследующая лишь одну жизненную цель — заключить законный брак. Бог его знает, каким образом в ее стратегических планах оказался Табуреткин, но теперь он намертво припаян к Раиске. Периодически она таскается за ним даже на мальчишники, где и сидит с лицом "глупого пингвина", воплощая гениальный горьковский образ. Следовательно, для нелегальных утех Табуретка выберет либо квартиру приятеля, либо сделает то же, что и Кавальери-младший со мной, то есть будет водить Элеонору всю ночь по барам-клубам, пока не напоит ее допьяна. Если так, мы не сможем отыскать в хороводе ночных заведений Табуреткина и Бриллу.
Тут мне пришла в голову здравая мысль: денег у Табуреткина на целую ночь удовольствий не хватит. Скорее всего, сразу после звонка Элеоноры он побежал занимать у своих "подельников". Мог и проболтаться им насчет своих планов: куда он намерен вести итальянскую соперницу Райки Кислоквасовой. Я обзвонила всех, кроме Мыльцева и Веревкиной: просить взаймы у одной женщины, чтобы устроить другой женщине незабываемую ночь наслаждений — глупость, на которую даже Табуреткин был неспособен, а Мыльцев, бедняга, страдал в больнице. Как выяснилось, программа Табуреткина была прозрачна и проста, как бутыль дистиллированной воды: сначала ресторан подороже, а потом один богемный клуб, в котором и сам Табуреткин, и его единомышленники частенько проводили большую часть ночи. И теперь надо было прозвониться или сразу ехать в это богоугодное заведение.
— "Концептуалы и маргиналы" — чудеснейшее место, — желчно рассуждала я, с большой неохотой натягивая теплый свитер, — Там столько уродов, что среди них даже Табуретка нормальным смотрится. Вот и будет вашей Элеоноре урок русской экзотики: на баб поглядит, мужиков понюхает. Их в клубе сейчас человек сто, желающих повеселиться, а зальчик всего один. "Там русский дух, там Русью пахнет!" Водкой с пивом и неумытым российским концептуализмом.
Чингьяле сидел ко мне спиной, съежившись и закрыв лицо руками, и бормотал нечто несвязное. Если пресвятая Мадонна поможет ему отыскать в этом проклятом городе Лео, он немедленно женится на бедной девушке, все происходящее — расплата за грехи, потому что все участники поездки в Россию — страшные грешники, праведники в эту дикую страну не ездят, им здесь делать нечего. Я похлопала его по спине:
— Поехали, — и добавила по-русски, — нытик!
В "Концептуалах и маргиналах" все было, как я и предполагала: нехватка света, спертый воздух и толпа знакомых друг с другом бездарностей. Словом, теплая атмосфера взаимопонимания и взаимовосхваления. У входа я еле-еле добилась от фейс-контроля, чтобы Чингьяле пропустили: для этого притона он выглядел компрометирующе приличным человеком, даже в нынешнем своем состоянии умопомешательства. Зайдя в зал, Микеле остановился, как вкопанный и срывающимся голосом спросил:
— Неужели этот ублюдок решился привести сюда даму? — глаза Чингьяле горели в полутьме, как у кошки.
Я засмеялась:
— Это еще не самая ужасная тусовка в Москве. Но вы правы, здесь Табуреткин если и появился, то ненадолго. Элеонора не могла плениться здешней газовой камерой. Давайте обойдем зал, так, на всякий случай, не у стойки же нам сидеть?
И мы побрели вдвоем по небольшому полутемному пространству, периодически наклоняясь, чтобы взглянуть в лицо очередной золотистой блондинке или бородачу с трубкой. Блондинок в зале было предостаточно, а бородачей с вонючими муншдтуками в зубах — еще больше. Через полчаса и я, и Микеле пропахли "Житаном" и капитанским табаком так, точно полгода проплавали на сейнере: я — матросом, Чингьяле — юнгой. И ощущали мы себя соответственно: хотелось напиться и устроить дебош, а попавши в отделение, в голос спеть: "Проща-ай, люби-имый горо-од, ухо-одим за-автра в море-е-е…" Но все наши мучения пропали втуне: Табуреткина мы не нашли, равно как и Элеонору.
Уже в мутных рассветных сумерках мы поехали еще в одно излюбленное логово российского Казановы, где отчаявшийся Чингьяле съездил по морде бармена, не захотевшего отвечать на наши вопросы. Когда к нам подошел вышибала, я с постной миной подняла руку и показала просроченный пропуск в какой-то из московских журналов, кажется, в "Мир Би Лайн". Его давным-давно забыла у меня одна из пишущих подружек, и с тех пор ксива бессмысленно кочевала из одной сумки в другую. Сейчас, при обычной для баров плохой освещенности название на латинице и мощный штамп в углу выглядели весьма солидно, поэтому я продемонстрировала бесполезную картонку так, точно она была выдана майору милиции Анастасии Каменской, и рявкнула: "Не связывайтесь с Интерполом, мальчики!". Микеле за моей спиной смачно выругал по-итальянски Божью матерь, которую совсем еще недавно умолял о помощи. Забавная, однако, манера выражаться: вся Италия по любому поводу кроет последними словами всех святых, а особенно Деву Марию! А еще считается, что их нация — самая богобоязненная в мире. Но в данный момент это была удачная реплика: никем не понятые слова Чингьяле оказали на публику потрясающее действие, и нас отпустили подобру-поздорову. Преследуемые мрачными взглядами посетителей и персонала, мы гуськом вышли из "проваленной явки". Ни радистки Кэт, ни профессора Плейшнера. Увы, мы снова зря рисковали здоровьем.
Больше я ничего придумать не могла, мы оба пали духом, и Микеле повез меня домой на такси, тащившемся по предрассветным улицам медленно и печально. С неприятным предчувствием очередной катастрофы я попрощалась с Чингьяле, который от волнения и бессонницы стал похож на Пьеро с перепою, и направилась домой. Отключив все, что могло бы звонить, пищать, самопроизвольно включаться и издавать звуки громче Прудонова сопения, я рухнула в сонный омут.
Днем, проснувшись не от звонка, не от стука в дверь, не от криков: "Помогите, убивают!", а исключительно по доброй воле, я приободрилась. Наконец-то, несмотря на сбои в режиме, мне удалось выспаться. Смерть Дармобрудера, конечно, случилась не к добру, но все равно новому директору без меня не обойтись, кто бы он ни был. Даже Жрушко. А если Эму задумает ставить мне палки в колеса по поводу командировки, давить на психику, грузить работой, то я пущусь на беззастенчивый шантаж: либо предоставьте мне такие и сякие льготы, либо откажусь работать вообще! То-то будет весело, то-то хорошо для владельцев "Комы" разбирать служебные конфликты накануне выставки! "Нет", — думала я, пожирая тосты с маслом, — "Я своего добьюсь! И в Италию съезжу, и роман с обаяшкой Кавальери у меня непременно случится, выдающийся и неординарный! А кстати, где мой менестрель?" Франческо не было, но я понимала, что он появится непременно: надо же ему узнать, как я пережила удар основоположником буддизма, нанесенный моей бедной головушке.
На работу я позвонила уже вечером, и голосом умирающего лебедя, который раздумал петь лебединую песню, произнесла:
— Верочка! Это Софья! Горе-то какое! Как вы там?
Далее примерно полчаса я не вступала в разговор, и даже не особо прислушивалась к причитаниям секретарши. Девочка она славная, но на известие об убийстве все славные девочки реагируют одинаково, а некоторые даже до самой старости: крики, стенания, "ой, что теперь будет", "какой ужас" и прочие нехитрые фразы, выражающие скорбь пополам с потаенным восторгом от собственной причастности. Пока Верочка перебирала весь ассортимент, я успела покурить, сделать себе еще чашку кофе, надеть теплые носки и просмотреть журнал "ТВ-парк" на следующую неделю. В завершение разговора мне было дано множество советов по поводу лечения сильных ушибов, а Жрушко, наконец-то проспавшаяся после того кофеечка и выползшая на служебные галеры, самолично порекомендовала посидеть дома пару дней, лелея свой ушибленный затылок. Я искренне согласилась.
