Вали, давай! Не принимаю я твоих объяснений.
С взбешенным приветом,
Агнешка.
* * *
Буквально секундочку!
А чем это тебе вдруг не понравилась Французская Революция и Наполеон?
Ведь он ввел разводы, моя дорогая.
То есть, гражданские браки.
Так что не удивляйся тому, что я хочу чего-то взамен.
Моя слюна, представь себе, им тоже была нужна.
И конечно.
И я им дала, а почему же нет?
Меня тоже подозревают.
Прошу тебя, расслабься.
С совершенно спокойным, как я теперь, приветом,
Оля.
* * *
Так значит?
Тогда откуда они обо мне знают, если не от тебя?
Ведь меня во всей этой веселой баланде вообще нет.
А уж если и имеюсь, то исключительно благодаря тебе.
Ты продала меня, Кристал, из вежливости донесла о существовании Алексис[63]. Это ты обратила внимание тех своих воеводских на мою гипотетическую связь с Янеком.
Ты с самого начала разыгрывала эту масть.
Так что повторюсь: отвали!
Ни слова не желаю слышать относительно Порембы, Кубацкого вместе с воеводскими, Стемпнем и Стемпневой. И даже о священнике с кустами, где вы трахаетесь, когда в голове шумит от выпитого.
И мене глубоко на все это плевать, равно как и на швитезянку.
И не звизди мне про Наполеона, договорились?
Он что, приказал нашим парням бить испанцев во имя свободы, равенства и братства? Вся та Сомосьерра — это только нападение захватчика. Теперь из него варганят национальную часовенку и реликвию польского традиционного героизма, а на самом ведь деле испанцы защищались от наглеца Наполеона, такого себе ампирного гитлереныша, и в той войне исполнили роль более поздних украинцев, сражавшихся под Бандерой. То есть, наш девиз: бей врага моего друга взамен за обещание собственной свободы.
Бандеровцев я еще как-то понимаю, хотя и с трудом, ведь это близко, да и история у нас совместная, но вот чтобы поляки имели что-то против испанцев? Где Крым[64], а где Рим?
Со все таким же нервным приветом,
Агнешка.
* * *
Эх, дурочка, речь идет о моральной правоте. То есть, об надвременных и надтерриториальных истинах. Наши несли им свободу, понимаешь. То есть, разводы и тому подобное. А уж это ты понять должна.
С уверенным в своем приветом,
Оля.
* * *
А может они совсем и не желали разводиться? Испания — страна католическая. А что было на Гаити? Там эти наши тоже были. В Интернете я прочитала такой вот абзац: «Именно там догорала столь сильная в Польше наполеоновская легенда, которая, вместо своей страны, привела солдат Наддунайского Легиона[65] на войну с рабами и вольноотпущенными креолами, желающими разорвать зависимость от колониальной Франции».
Поляки — тоже крестьяне, но тут насиловали и грабили, поскольку так поступает любая армия.
И вот что меня бесит, это то, что я не могу подобрать подходящего привета. Ведь если он будет интернациональным, то я подпишусь под твоей теорией и даже практикой несения свободы без границ; а если национальным — тогда мне придется подписаться под нашими соображениями государственного порядка несколькосотлетней давности, и признать Сомосьерру великой победой по пути к тому самому порядку, именуемому отчизной.
Так что, будучи полькой, я чувствую себя растерянной.
С растерянным приветом,
Агнешка.
* * *
Да чего ты так кипятишься?
Хочешь драться с собственной историей?
А я уже знаю результаты исследований ДНК. В умывалке я обнаружила не твой волос. Так что, возможно, он принадлежал убийце- мужику или убийце-бабе, но не тебе.
Так что, зачем портить нервы?
Понятное дело, это совсем не означает, будто бы это не ты убила швитезянку и Порембу. Единственное, что волос этот никак не пригодится в качестве, так называемого, доказательного материала. Точнее, он не будет свидетельствовать против тебя, но пригодиться очень даже сможет, это когда нам уже станет известен убийца.
Сейчас же все концентрируются на убийстве Порембы, поскольку, кажется вероятным, что и его, и швитезянку прибила одна и та же рука.
И, действительно, многое указывает на то, что это совершила женщина. По крайней мере, в случае Порембы.
Понятное дело, воеводские, которых ты уже знаешь, взяли в оборот Кубацкого, у которого, вроде бы, имеется алиби. Но ты же сама знаешь, как оно с этими алиби бывает; у кого оно будет лучше, как не у самого убийцы? Только у человека невиновного алиби никогда не бывает, и это, обрати внимание, новое направление в следовательском мышлении.
Так вот, Кубацкий утверждает, будто бы в момент совершения убийства, он был со своей девушкой на побережье. Во всяком случае — в тот несчастный день.
Что же касается дня, то Порембу убили среди бела дня, и это странно. Совершенно забыла об этом сказать.
И вот я думаю: а почему? То есть, почему днем, а не, скажем, вечером.
Может быть, после наступления заката Поремба не доверился бы своему убийце, зная, что у него (или у нее) на совести имеется еще и швитезянка?
На пляже, днем, он наверняка чувствовал себя уверенней.
А с другой стороны, убийца тоже должен был бы чувствовать себя в толпе намного увереннее.
Кроме того, он должен был хорошо знать окружающую местность и не опасаться, что кто-то его на этой территории с Порембой заметит и запомнит.
Но проблема и в том, что в последнее время Поремба по причине своих приключений сделался популярным, и его постоянно с кем-нибудь да видели. Особенно же, с женщинами, которые лепились к нему как к невинно обвиненному артисту. Сам же Поремба был очень даже ничего и, как уже упоминала, похожий на Янека. Он сделался местной звездой, и по этой причине увеличивал священнику посещаемость на мессах.
У Кубацкого, понятное дело, имелся бы мотив пришить органиста. В конце концов, это именно Поремба его сдал. По этому делу, то есть, того, что Кубацкий Порембу шантажировал, против Кубацкого ведется отдельное следствие, и для Кубацкого уже готов обвинительный акт, вот только в суде выступит как человек свободный, но мошенничать ему уже не удастся.
Так, минуточку!
Ну конечно же!
Мошенничать он не может, потому что Поремба мертв. Снова два окуня или, в их случае, скорей уже — леща, изжаренные на одном огне. Первый лещ — это тот факт, что Поремба ничего уже не сможет подтвердить или отрицать; а второй — это то, чтобы там ни было, а Поремба уже мертв. То есть, месть на доносчике свершилась. И в качестве немого, Поремба очень даже пригодится Кубацкому в отношении той самой торговли китайскими трусами или же контрабанды чем-то там еще.
Вот вроде бы все и в порядке; по требованию уполномоченных к тому служб Кубацкий предъявил счета на закупку, продажу, перевозку, оплату таможенных пошлин и тому подобное, но ведь Поремба говорил про ящики, в которых, как правило, перевозят компьютеры и телевизоры.
А эти ящики, как я уже тебе писала, должны были быть плоскими, потому что за последние годы электроника здорово сплющилась.
И вновь меня интригует вопрос: что он, Кубацкий, в этих ящиках на самом деле имел.
Все так же мне любопытно, почему то, что у него там было, он имел у нас, в нашем доме, а не у себя, в своей дискотеке, где после сезона места просто навалом.
С никогда не сдающимся приветом,
Твоя Оля.
P.S.. Так ты уже не злишься на меня, хорошо?
* * *
Ты чего, издеваешься?
С чего это мне на тебя не злиться?
Насрала вокруг меня, так еще и строишь из себя дурочку, что все это ради добра народа. Стыдно тебе признать, что волос принадлежал не мне, и что весь мой предполагаемый роман с Янеком как пузырь лопнул.
А в виде нового трупа у тебя имеется подпитка для твоих фантазий, так что швитезянку со мной ты уже явно не связываешь.
Ты всегда была странной, но с возрастом, я вижу, это только усилилось.
А какое мне дело до твоего Кубацкого?
Но будь осторожна, в твоем электронном письме появилась девица Кубацкого. А она ведь женщина.
Поинтересуйся ею.
С незаинтересованным приветом,
Агнешка.
* * *
Пока что та малая меня не интересует.
Гораздо важнее то, что не выпускают Янека.
Они все так же продолжают считать, что это он прибил швитезянку.
Поремба, то есть — труп Порембы, в этом ему никак не помог.
Воеводские не связывают этих двух дел одно с другим.
А может и связывают, но ничего по этой теме не говорят.
Прокурор продлил Янеку период предварительного заключения, и я уже выяснила, что прокурор — это баба, то есть, сама понимаешь. Янека из своих когтей она не выпустит, поскольку именно так в ней проявляется солидарность ее яичников со швитезянкой, относительно которой Янек признается (я имею в виду швитезянку, а не солидарность), но лишь частично, то есть, он не дает никаких признаний в отношении последнего предложения ее биографии.
