— Знаешь, — говорю я, — у меня было впечатление, что ты из тех, кто предпочитает действовать и добиваться результата, а не тешить себя иллюзиями. Ну, так мне казалось, во всяком случае…
— Разумеется, — отвечает Туукка, и теперь мы окончательно переходим на спортивный шаг. — Но в этот раз, черт подери, мы будем печь булочки.
— Не знаю, возможно, я чего-то не понимаю, — продолжаю я уже скороговоркой, — но мне кажется, что ты не особенно увлекаешься кулинарией, и тем не менее…
— Да, я проголосовал за выпечку, отжимание соков и хрен его знает за какие гребаные мюсли, — говорит Туукка, когда мы достигаем перекрестка и я замедляю шаг. — Да, так и есть. И что тебя не устраивает?
— Ну… Просто это было так... неожиданно, — говорю я.
Туукка останавливается и поворачивается ко мне.
— У меня продажи вообще на нуле, и это тоже неожиданно. — Мы стоим лицом друг к другу на перекрестке, и снег падает на землю вокруг. — А еще неожиданно, что мой основной клиент обанкротился. То есть я не могу, как ты выражаешься, «просто оплатить» чертову поездку. А это, в свою очередь, означает, что мне придется валять дурака с этими недоделанными кулинарами.
Откровенность Туукки удивляет не только меня, но и его самого. Так мне, во всяком случае, кажется. Такое впечатление, что слова вырвались у него помимо его воли. И от этого ему как будто немного полегчало.
— Так ведь... — начинаю я.
— Так, да не так. –Туукка снова становится похожим на самого себя. –- То есть все именно так, как ты сказал. Только нам ничего другого не остается.
— Нам не.…
— Нет, — говорит Туукка. — Нам нет смысла сопротивляться. Лучше просто молчать, держаться в стороне и смотреть на шестьсот непроданных тосканских пирогов и на то, как вся затея катится к чертовой матери.
Вообще-то я ничего не говорил про непроданные тосканские пироги, но что-то заставляет меня медлить с ответом. Вдобавок снег неожиданно повалил валом: такое ощущение, что мы вот-вот окажемся в сугробе. Туукка ковыряет снег ногой, и я интерпретирую это как нетерпение. Мы киваем друг другу и уже готовы разойтись в разные стороны, когда Туукка вдруг снова поворачивается ко мне.
— Забудь об этом, Хенри, — говорит он, глядя мне в глаза. — Просто забудь.
Прежде чем подняться по лестнице, я стряхиваю снег с шапки и куртки и направляюсь вверх по ступенькам. И с каждым этажом со мной происходит нечто большее, чем увеличение расстояния, отделяющего меня от поверхности земли, и повышение частоты сердечных сокращений на пять или шесть ударов. Чем ближе я подхожу к двери, тем больше захватывает меня это ощущение.
Я живу в двух мирах.
Первый — тот, куда я поднимаюсь физически и метафорически, — внезапно становится очень важным, и одна только мысль, что я могу его потерять, причиняет мне боль, которая отдается где-то у меня внутри, во всем теле, в каждой косточке. Есть и другой мир, и он угрожает разрушить первый. Когда я наконец захожу в прихожую и быстро закрываю за собой дверь, то знаю, что все гангстеры мира, полицейские, отцы, желающие отправить своих детей в Париж, и оба парка приключений Хельсинки гонятся за мной по пятам, словно гигантское чудище, тянущее свои острые когти ко всему, что мне дорого.
А потом мы сидим за ужином и пересказываем друг другу события дня. Я мало что могу сообщить. Дело не в том, что мой день был беден новостями. Просто о многом я вынужден молчать.
Но есть в этой ситуации хоть и крохотный, но положительный момент.
Мне кажется, я стал лучше понимать, какие трудности подбрасывает семейная жизнь.
8
— Надеюсь, тебе больше не придется отсутствовать дома по ночам, — говорит Лаура Хеланто утром, в три минуты девятого. Туули только что захлопнула за собой дверь, и мы одеваемся в прихожей. — Я, конечно, не могу ничего тебе запрещать, но это просто несправедливо. Все в парке вполне могут справляться со своими обязанностями и сами, без тебя. Ты и так больше всех работаешь.
Лаура Хеланто пристально смотрит на меня в зеркало. Я стараюсь не встречаться с ней взглядом, хотя мне этого хочется. Это какой-то первобытный инстинкт — желание убедиться, что можно установить визуальный контакт при помощи зеркала. Мысли мои беспорядочно блуждают. Вот эта идея с обменом взглядами через зеркало — хороший пример. На самом деле я пытаюсь вытеснить насущные проблемы и трудности на периферию сознания, отодвинуть их куда-нибудь подальше, отложить на потом. Во всяком случае самые срочные и важные из них. Поэтому я медлю с ответом, и Лаура успевает задать следующий вопрос:
— Или это связано с поездкой в Париж?
Я в буквальном смысле вздыхаю с облегчением. Конечно, лучше обсуждать нашу «Парижскую группу», чем парк с его проблемами. Однако Лаура опять поворачивается к зеркалу и смотрит прямо на меня.
— Ты, как бы это сказать… несколько рассеян. Даже не погружен в свои мысли, как обычно… Что-то с тобой не так… Не знаю. Тебе это нелегко далось?
— Что? — спрашиваю я.
— Ну, переезд сюда… Новая жизнь.
— Это лучшее из того, что со мной произошло за всю жизнь,
Лаура как будто хочет что-то сказать, но вместо этого целует меня в губы, быстро и страстно.
— Мне так нравится твоя прямота, Хенри. Разумеется, я люблю тебя не только за нее, но она с самого начала произвела на меня впечатление.
— Я не…
— Разумеется, нет, — говорит Лаура и застегивает куртку на верхнюю пуговицу. — Ты не умеешь врать. Для меня это в новинку. И очень мне нравится.
— Еще эта поездка в Париж…
— Я догадалась, что ты из-за нее нервничаешь, и вообще все воспринимаешь близко к сердцу. А может быть, тебе тоже поехать с группой? Go with the flow [7].
— Go with the flow…
— Именно, — говорит Лаура. — Иногда проще и комфортнее просто поверить в то, что все будет хорошо, расслабиться и получать удовольствие.
Тепло одетые, мы стоим в тесноватой, но чрезвычайно функциональной прихожей. Если суммировать факторы многослойности одежды и центрального отопления, то, пожалуй, получится температура несильно протопленной сауны. Поэтому я не хочу пускаться в подробные рассуждения о том, чего я хочу, с учетом, разумеется, прогнозируемых и непредсказуемых рисков, и не говорю Лауре, что ее совет в глазах даже начинающего страхового математика — это сочетание невежественного безрассудства с попыткой закрыть глаза на потенциально опасные очевидные обстоятельства. Кроме того, Лаура Хеланто часто оказывалась права по части практических решений в так называемых житейских вопросах. Так что ее рекомендация вполне может относиться к их числу.
— Я стараюсь, — отвечаю я, — расслабиться и плыть по течению, хоть мне это и нелегко.
Лаура улыбается, натягивая на руки варежки.
— Возможно, тебе не стоит так себя загонять, — говорит она. — Мы уже приплыли.
Я отлично знаю, что под «приплыли» Лаура имеет в виду только то, что географически мы теперь находимся в одной точке, то есть стоим друг напротив друга в нашей общей трехкомнатной квартирке в Херттониеми. Но есть и еще кое-что, что меня волнует, и Лаура это чувствует.
— Я так быстро тараторю, что не даю тебе и слова сказать.
Для того чтобы мне и в самом деле окончательно «приплыть», мне нужно еще поймать убийцу, что требует сбора доказательств и времени. И разобраться со множеством проблем в парке. И отдаться течению, которое принесет меня в Париж. Но говорить об этом я не могу. Вдобавок ко всему температура в прихожей заметно повышается с каждой секундой.
— Я приплыл, — говорю я, хоть и понимаю, что это само по себе звучит абсурдно, — и нахожусь там же, где и ты.
Мгновение Лаура молчит.
— Да ты просто поэт, — произносит она наконец.
Не знаю, что Лаура имеет в виду, но киваю, потому что мне надо либо срочно выскочить на мороз, либо начать раздеваться.
