— Думаю, из-за этого. Кассета лежала вместе с долларами в кейсе. Шарить по карманам трупа мужикам некогда было, они просто содрали пиджак… видимо, тогда и авиабилет вывалился.
— Н-да, — крякнула я. — Что на ней?
— А я знаю?! — взвилась Алиса. — Ходила к Гуле, спросила видак на время… говорит, сломан. Врет, жмот!
Я подошла к «дипломату», взглянула на набор джентльмена-путешественника и сказала:
— Мужик в бега подался. Взял только самое необходимое. У него проблемы с гадким дыханием… были… и, как у всех брюнетов, быстро отрастает щетина. Он не хотел выделяться в толпе небритой мордой и прихватил электробритву с аккумулятором…
— Об этом я и сама догадалась, — кивнула подруга. Потом пошарила в письменном столе и выудила из-под бумаг пачку «Вог» с ментолом. Курила Алиса крайне редко. Но сигарета помогала ей сосредоточиться, и я не стала возражать, когда Фомина приспособила под пепельницу железную крышечку и глубоко затянулась. — В «дипломате» нет ни одной фотографии близких, возможно, на кассете запись семейного торжества. И только.
— А пиджак?
— Дался тебе этот пиджак! — Алиса понимала мою правоту и злилась. — Понравился он им… с дырками на спине…
— Вот именно. Алиса, «дипломат» надо отнести в милицию.
— Разбежалась! Спешу и падаю! Так и знала, нельзя тебе ничего рассказывать… — Алиса со злостью затушила окурок о крышку и, вскочив, заметалась по комнате. — Еще скажи, эти деньги пойдут на помощь сиротам!
— Пойдут, — спокойно ответила я.
— В карманы ментам они пойдут!!
— Алиса, это нечестно. Пора становиться взрослой. Возможно, эти деньги он украл у государства. — Ничего глупее, чем упоминание государства, я придумать не смогла. Лучше б вообще молчала… Фомина от этого слова запнулась на лету, развернулась ко мне и, склонившись лицом к лицу, прошипела:
— Я ничего… не должна… этому государству. Наш вечный спор — роль личности в жизни общества, и наоборот. В особо жаркие моменты Фомина обзывала меня «идейной идиоткой», «худой коровой в розовых очках» и «стадом с промытыми мозгами».
Маму Алисы я не видела никогда, но знала, что она живет в коммуналке в центре Питера с новым пьющим мужем, с коим у падчерицы не сложились отношения.
Фомину воспитывали бабушка и тетя Алина Дмитриевна. До последнего своего дня девяностопятилетняя бабуля называла Советский Союз — Совдепия. Тетушка была не столь крута, но жила в тех же настроениях по отношению к «дерьмократам». Семейка вечных оппозиционеров. К любой власти. Как-то раз мы с Фоминой даже подрались на избирательном участке. Подруга вырывала у меня бюллетень и заставляла поставить крест «против всех».
— Не шипи, — попросила я. — Сядь и подумай.
— Этим местом сама думай, — отрезала Алиса и начала выкидывать вещи из платьевого шкафа. — Где мои джинсы?!
Судя по розыску портков, мозгов у моей подруги хватало. Светиться в своих вечных балахонах она не решалась.
— Я их повесила под голубой пиджак, — спокойно ответила я, легла на кровать и отвернулась к стене.
— А заграничный паспорт где? — на тон ниже спросила Фомина.
Я не ответила, и Алиса принялась стучать выдвижными ящиками комода.
— Вот он, родименький, — пробормотала она, и выругалась, когда неожиданно прозвенел дверной звонок.
— Надеюсь, это милиция, — сказала я, любуясь цветком на обоях.
— Типун тебе на язык, — пробормотала подруга и побежала открывать.
Вернулась Алиса быстро, но голос ее дрожал, когда на вопрос: «Кто там?», она фыркнула:
— Гуля жмот, решил яйцо стрельнуть. Блины на ночь глядя затеял.
Богатый толстый Гуля вечно побирался по соседям. Не удивлюсь, если муку и подсолнечное масло он бегал клянчить на пятый этаж к Капитолине Тимофеевне. То, что на часах половина одиннадцатого, не мешало Гуле бодро носиться по дому в поисках съестного.
— Боткина, — Алиса тряхнула меня за плечо, — давай мириться. Я ведь надолго уезжаю… пока пыль не уляжется. Возможно, навсегда.
Я дернула плечом и стряхнула Алискину руку.
— Ну и пес с тобой, — буркнула Фомина, — тоже мне… оплот цивилизации.
Оскорблять Алиса умела всегда.
Я положила на ухо диванную подушку и принялась считать овец, надеясь уснуть.
Но даже сквозь вату и шестнадцатую овцу до меня добралась ехидная Алискина реплика:
— Получишь ты, Боткина, красный диплом, вернешься в свой почтовый ящик и будешь всю жизнь за копейки новую бомбу придумывать… скушный ты тип, Надежда…
Не спросив хозяйку, на глазах выступили слезы. Но я их не утирала, не шмыгала Носом, зная, что хитрая Алиска тут же бросится утешать, извиняться, мы помиримся и останемся при своих. Фомина с чемоданом денег, я с мечтой о красном дипломе.
Сама по себе красная корочка не была идеей фикс. Но для отца было важно, что дочь, пройдя через детдом и унижения, стала ученым.
Я выросла в почтовом ящике — крошечном городке, принадлежавшем одному заводу и двум научно-исследовательским институтам. Бомбу в них не изобретали, трудились над чем-то менее разрушительным, но не менее секретным.
Отец руководил одним из проектов, когда в начале девяностых началась повальная шпиономания. Папу обвинили в связях с иностранной разведкой и однажды ночью забрали из дома.
До сих пор в редких кошмарах меня накрывают ощущения ребенка, одиннадцатилетней девочки, замерзающей в тонкой ночной рубашке, следящей за непонятными строгими мужчинами, переворачивающими ее спальню.
Той ночью я осталась одна. Моя мама умерла, когда мне было тридцать два часа от роду. Отец так и не женился, ему хватало науки и дочери. Девять лет назад у него попытались отнять все.
На время следствия меня взяли к себе друзья отца — тетя Ада и дядя Сережа. Рядом с ними я чувствовала себя тяжелобольной. Вечером в комнату на цыпочках вносили теплое молоко, садились на краешек кровати и, горестно вздыхая, смотрели, как я давлюсь мерзкой пенкой.
И я чувствовала себя больной и заразной.
В школе на меня косились преподаватели и старательно, громко говорили при моем приближении «не тридцать седьмой, товарищи, разберутся».
Через неделю такой жизни я случайно подслушала кухонный разговор моих опекунов.
— Он виноват? — спросила тетя Ада.
— А черт его знает. Коля весь в себе, мог и напортачить…
Утром вместо школы я пошла в службу безопасности института и, поставив на пол собранный чемодан, сказала:
— Отправьте меня, пожалуйста, в детский дом… Этим демаршем я обидела всех. Друзей папы, соседей, школьных друзей и преподавателей. Но оставаться в городке, где каждый на виду, словно клок волос на лысом черепе, было невозможно. Я знала, что отец невиновен, и принимать соболезнования не торопилась.
Следствие длилось полтора года. За это время, отвлекаясь от тоски, я научилась складывать и перемножать в уме четырехзначные цифры, прошла весь школьный курс точных наук и, когда отца освободили от подозрений, в старый класс вернулась, мстительно поражая учителей невероятными способностями.
Папулю восстановили в прежней должности и званиях, долго извинялись и уверяли, что ни минуты не сомневались в его порядочности. Все это папуля принял равнодушно, его беспокоило одно — как пережитое отразилось на нежной психике его дочери.
Нормально отразилось. Научилась стискивать зубы, погружаться в себя и верить.
И вообще, детский дом, даже первоклассный, крепкая школа для нежных девочек.
— Эй, последняя надежда инфекциониста, — Алиска сдернула с моей головы подушку и тут же получила ногой в живот.
Надежда Боткина. По отдельности милое имя и приличная фамилия, в совокупности — тихий ужас ребенка школьного возраста. В детстве у меня было два прозвища — Ботинок и Желтуха.
В институте каждый на что-то откликался: Алиса на Фому, бывший друг и любимый Игорь Понятовский на Гоша Понт, главный недруг Мишка Сопелин резво бежал на Соплю. Народ принимал это спокойно. Я называла прозвища собачьими кличками и требовала обращения по имени.
Сейчас Алиска преступила все правила. Надежда Инфекциониста, да еще и Последняя, это уж ни в какие ворота…
Я схватила дорогого сердцу плюшевого мишку и запустила другом в подлую Фому.
Алиска поймала игрушку, посадила ее на колени и развязно расслабилась на стуле у компьютерного стола.
— Очнулась, подруга. Слушай сюда. Сейчас я бегу на «Красную стрелу». В Питере хватаю Кира и дую в Амстердам. Сколько мы там пробудем, не знаю. Вот пятьсот долларов, это взнос за квартиру на полгода. Не отказывайся! Так надо.
— Академический оформлять будешь? — хмуро спросила я.
— Как получится. Адрес и телефон тети помнишь?
— Обижаешь, — фыркнула я. — Цифры мой хлеб.
— Назови…
Я проговорила телефон и адрес, включая номер почты и индекс.
