Тайком от Димона наша компания полным составом явилась на премьеру. Дамская часть коллектива предлагала актриску освистать, мужчины, проявляя корпоративную солидарность с влюбленным Фурцевым, объявили, что горничная от месье уворачивалась довольно эротично.
Еще бы! Чулки с подвязками до трусов мелькали!
Попа в кружевном белье понравилась не только зеленым студентам. Некий режиссер пригласил мадемуазель горничную играть в провинциальном театре.
Недолго думая, Димон отправился вслед за попой, таскать декорации в забытом богом, публикой и администрацией замшелом театре.
Проводы Фурцева вылились в грандиозную пьянку, на которой Гоша, под влиянием безнадежно влюбленного Димона, сделал мне предложение. (Не замуж, а только стать «его девушкой».
Я бы и без официального предложения давно стала. Пугали Гошины родители. Отец — знаменитый архитектор, а мама — психиатр, заведующая одной из частных клиник для нервных толстосумов.
Каждый раз, когда я попадала к ним в дом, начинало казаться — меня тестируют. Ирина Андреевна, милая воспитанная дама, разговаривала со мной по форме вопросы-ответы, папаша Сергей Яковлевич смотрел так, словно прикидывал, чего бы девушке пристроить, а то невзрачная какая-то. Гошу моя мнительность умиляла и трогала. Он уверял, что его родители люди доброй воли и напрочь лишены столичного снобизма.
Возможно. Тем более что разведка донесла (Синицина — Гольштейн, Гольштейн — Поляковой, Полякова — Фоминой, Фомина — мне), что не далее как недавно, на даче Синициных, Ирина адреевна пошутила:
— Моя невестка может быть кривой, горбатой, без зубов. Лишь бы любила Гошу и не была неряхой. Двух нерях, Гошу и его жену, наш дом не выдержит.
Крайне справедливое замечание. Понятовский-младший был пугающе рассеян и мог захламить комнату любого размера. Приведу пример.
Гошина «келья» пять на восемь. В одном конце комнаты фортепьяно, в другом — модерновая стенка белого дерева. Понятовский достает из отделения стенки ножницы, подрезает сломанный ноготь, идет к пианино и кладет ножницы на крышку.
Спрашиваю: «Зачем?». Стенка ближе открой отделение и положи ножницы на место.
Понятовский удивленно смотрит на меня, прикидывает расстояние и задумчиво скребет затылок.
Неисправим.
Но и я не одноглазая горбунья без зубов.
Так что, возможно, игра в вопросы-ответы — привычная форма общения Ирины Андреевны, а Сергей Яковлевич ничего пристраивать ко мне не собирается.
После отъезда Фурцева наш с Гошей роман перешел от поцелуев и объятий в иную форму — постельно-прикладную фазу тесного телесного взаимодействия. Димон разрешил друзьям располагать его квартирой и оставил у соседки Зины ключи и список, в котором моя и Гошина фамилии стояли на первом месте.
Пару месяцев назад, точнее восемнадцатого мая, я вышла из аудитории и направилась к стоящим у окна Гоше, Лине и Соне. Троица о чем-то мило беседовала, Лина звонко хохотала, и вдруг:
— Оставь его, Сонечка. У Понятовского извращенный вкус, Гошу на детдомовских тянет.
Что ответил Игорь, я не услышала. Спряталась за спинами студентов-первокурсников и с трудом удержала сердце в груди и книги в руках.
Недели не прошло, как я рассказала Игорю о том, что случилось девять лет назад. Мы лежали в постели, он обнимал меня теплыми руками и тихонько дул в волосы:
— Бедная моя. Поедем в августе к твоему папе?
Ни за что. Никогда не представлю папе мерзавца, сплетничающего под хохот Лины.
Я нашла в аудитории Артема Соколова, попросила его передать Понятовскому, что вычеркнула его имя из записной книжки, и даже выдрала листок, и ушла с занятий.
Игорь приходил, звонил и пытался через Ванну передать букет роз. Цветы я выкинула в форточку и отказалась обмениваться даже взглядами.
Если бы выяснение отношений касалось только нас двоих, я бы с ним поговорила.
Повезло Фоминой, вовремя уехала. Иначе бы у Ванны осталась лишь одна жиличка.
Впрочем, и так осталась. Разбросанные Алисой вещи я убирала с двойственным чувством. Хотелось плакать над ними и одновременно высморкаться в любимый Алискин балахон.
Отомстила я тапке. Поддала ее ногой под диван, оставила там пылиться на веки вечные и, ощущая торжество справедливости, улеглась спать.
Полночи под окнами сражалось боевое отделение из взвода котов Капитолины Тимофеевны.
Звери Капы держали высотку нашего дома и близлежащих помоек, по отношению к чужакам вели себя агрессивно и отстаивали территорию с упорством последних защитников Сталинграда. Утробный вой и гортанные вопли нагоняли страх на окрестных кисок, будили соседей, и где-то в начале третьего ночи (как обычно) собачник Тарас Вольфрамович Пасленко надел шланг на кухонный водопроводный кран и минут пять, с матом, поливал кусты под окнами.
Как обычно, помогло. Мат Тараса Вольфрамовича звучал для всего дома как команда «отбой».
Я лежала с открытыми глазами, таращилась в темноту и вспоминала почему-то не Гошу, а то, как наш подъезд ставил железную дверь с кодовым замком.
Эти двери устанавливались за счет муниципалитета по всему дому. Жильцы двух остальных подъездов тихонько млели от счастья (дом у нас древний, небогатый и малость загаженный) и учили комбинации из трех цифр.
Вокруг нашего подъезда разыгралась баталия, коты отдыхают.
Причиной сражения явились звери Капы.
Довольно прилично воспитанные киски привыкли гадить на улице. Каждый день утром Капи-толина Тимофеевна открывала дверь квартиры на пятом этаже, и пятнисто-полосатая стая с радостными воплями устремлялась к детской песочнице.
Справедливости ради следует заметить — непосредственно в песочнице взвод не оправлялся. Не знаю как, но Капа зверинцу объяснила — рыть ямки можно лишь за территорией очерченного досками периметра. Детки давно растащили песок вокруг песочницы, и хватало всем, и взводу, и соплякам на куличи.
Железная дверь становилась непреодолимой преградой между котами и песочницей.
Первоначально на общем собрании жильцов Капе показали фигу и велели лично сопровождать взвод на оправление. Но у Капитолины Тимофеевны давление, лишний вес и слабые ноги. И в ответ на фигу бабулька пригрозила: «Задушим миазмами».
К такому повороту подъезд готов не был. Кто-то внес робкое предложение отравить Капу вместе с котами, но остальной двор добрую старушку любил и злодея не поддержал.
Компромисс предложил товарищ Пасленко, сам имевший пуделя Артемона (пудель Артемон — убогое воображение или воплощенная мечта детства?). Под мерку пса Тарас Вольфрамович автогеном вырезал лаз, и проблема разрешилась, к всеобщему удовлетворению.
Кстати, этому примеру последовали и остальные два подъезда.
В девять утра меня разбудил оглушительный дверной звонок. Три раза, почти без интервалов, так звонят, когда приходит беда.
Накинув поверх прозрачной ночной рубашки халат и шаркая шлепанцами, я без вопросов проскрежетала засовами, отворила дверь и получила под нос раскрытое удостоверение.
— Московский уголовный розыск, майор Ковалев. Гражданка Алиса… — майор сверился с неким листком бумаги, пошевелил губами и, запинаясь, вывел: — Фомичева?
— Фомина, — автоматически поправила я, и майор кивнул, блеснув погонами.
— Здесь проживает?
Если бы я успела как следует проснуться, то задала иной вопрос, но в мозгах вяло полоскалась всякая глупость, и я не нашла ничего лучшего, как выдавить:
— Она жива?
— Разрешите войти? — сурово произнес гражданин начальник господин майор.
Я слепо и машинально поймала хвост пояска халата, обвязалась кое-как и пропустила в прихожую Ковалева и еще двух мужчин, о которых и без формы с погонами можно было сказать — «они оттуда». Оттеснив меня с гражданином начальником к стене, эти двое резвым шагом обследовали квартиру, подергали ручку запертой комнаты Ванны, и в ответ на невысказанный вопрос я пояснила:
— Это комната квартирной хозяйки, она всегда заперта. Сама хозяйка в отъезде. Я и Алиса живем в этой комнате…
Дальнейшее напоминало сцены моих детских кошмаров. Майор Ковалев с папкой на коленях сидит у компьютерного столика, два мужика в темных костюмах ловко шарят по шкафам. Я забилась в угол дивана и, несмотря на жару, отчаянно мерзну. Зубы клацают, пальцы дрожат, и кажется, я вся на просвет, голая, обнаженная до костей, и в чужой власти.
И что-то меня беспокоит. Щекочет, как запах крови ноздри гончей, ведет… Есть!
Девять лет назад в нашу с папой квартиру такие типы пришли с понятыми. Эта мысль электрическим разрядом скользнула по нервам, и я разродилась пошлейшим текстом:
— Позвольте, господа, по какому праву… — Текст лился нудно, без смысловых интонаций, но тем не менее привлек внимание.
