кинулись. И в отрицание. А рифмы у них какие? Напасть – напасть, засраты – лопаты… Это же мрак!
В этот момент я поняла, что из нормальных в этой подсобке только я и… все. А Кролик продолжил:
– Ты прав, я… немного пишу. Прозу. Это будет эпичный роман. О моей боли и несостоявшейся любви. Вот, мечтаю издаться в импринте у Турбиной. Потому и слушаю выступления ее авторов. Мир должен узнать…
– Это все похвально, но мы по другому вопросу, – невежливо перебила я Кролика, потому что от литературных диспутов у меня перед глазами уже стали мелькать мушки с лицом Гоголя.
– Вася, ты дебил! – раздалось из зала. – Вася, я тебе сказала: убью! Это была колбаса для гостей… Вася, не делай мне нервы, у меня тут проверяющий. Рвота ты барсучья…
– Опять Вася? – заинтересовался Славик, обожавший скандалы.
– Хотел бы я посмотреть на этого Васю… – мечтательно протянул Кролик. – Что это за терпила, которого так костерят.
Я про себя подумала, что сам Боря тоже недалеко ушел от Васи, судя по историям про его властную маму. Но тут он наклонился к Славику, скривил рот на бок и, понизив голос, многозначительно протянул:
– А сама налево ходит.
– Ого!
– Ага. Нашла себе какого-то интеллигентика. И водит его сюда по ночам. Думала, никто не знает. А я как-то нашел…
– Отпечатки пальцев?
– Чулок! За диваном нашим. А она сделала вид, мол, переодевалась, завалился. Как будто я не знаю, что она на работу чулки не носит. Да еще такие, в сеточку.
– Может, Марина?
– Та тогда в отпуске была. И размер чулка такой, что Марину всю в него засунуть можно. Марина двоечку носила…
– А ты далеко пойдешь, – присвистнул Славик, разглядывая Кролика с нескрываемым восторгом.
– Давайте отвлечемся от интимной темы. Мы хотели узнать, не слышно ли чего-то нового по поводу Марины?
– Мы ходили на похороны, – вздохнул Боря. – Постояли в сторонке. Все говорят, она чего-то там с приправами напутала. Вроде как Марина сама сушила травы…
– Может, купила корень с рук, перепутав с петрушкой? – невинно поинтересовалась я.
– Лично я в это не верю. Марина была художница, она часто рисовала овощи. Я видел на фотках.
– И мы видели…
– Вот! Тем более вы должны понять, что человек с художественным зрением замечает детали, она бы не перепутала корень петрушки с цикутой. В овощах она разбиралась.
– Интересно, она знала ответ на вопрос: кто красит под землей редиску? – задумчиво протянул Славик, а Боря с непониманием уставился на меня. Я сделала ему глазами знак «чи-чи-чи, все нормально», и он, немного подумав, продолжил:
– Это ее муж, уверен. Стоял, делал скорбное лицо. А сам явно с перепоя. Небось праздновал… Дом теперь ему достанется.
– Он же старый…
– А новый губернатор?
– Что новый губернатор? – не понял Славик. – Тоже старый?
Боря понизил голос и доверительно пояснил:
– На похоронах тетки болтали, что новая метла по-новому замела. Проекты всякие рассматривать стали. И в том районе, где дом Марины, сейчас начинают объездную строить, до центра будет пять минут езды. А места там красивые, зеленые. Земля подорожает в три раза. Вот муж и решил…
– А мог кто-то здесь, на работе, подложить ей цикуту в банку? – решила я увести его мысли в иное русло, хотя информация про землю показалась интересной.
– Вы что, на меня намекаете? – выпучил глаза Кролик, став похожим на лемура. – Это обидно. В моей биографии нет таких фактов, которые могли бы натолкнуть вас на такую мысль…
– Почему сразу на тебя? Чисто теоретически в подсобку мог проникнуть кто угодно.
Кролик задумался:
– Ну, вообще-то да, но здесь в течение дня кто-то из нас всегда бывает, посторонний побоялся бы так вот нагло явиться. Это же нужно идти через зал. Хотя, конечно, заскочить можно. Если что, всегда можно сделать вид, что дверью ошибся…
Инна наконец-то освободилась от своего мучителя и присоединилась к нам:
– Нет, заскочить незамеченным сложно, – покачала она головой. – Это если бы у нас было окно, еще куда ни шло… Сами же видите, здесь его нет. Сидим, как дохлые мыши, без воздуха.
Мы разочарованно вздохнули: окна в небольшой подсобке и правда не было. Славик неуклюже повернулся и задел рукой вешалку. Та повалилась, и на приятеля посыпались куртки, старый халат и чья-то вязаная кофта.
– Это от уборщицы… – принялся оправдываться Кролик.
Пока Инна помогала приятелю встать, я заприметила за его спиной узкую дверь. Та была покрашена в цвет стены и почти не выделалась на ее фоне.
– Так вот же, дверь! – удивилась я тому, как люди привыкли не замечать очевидных вещей.
– А… это. Ею уже сто лет никто не пользуется. Тут раньше был пожарный выход, а потом здание перестроили. И дверь эту закрыли.
– Однако дверь имеется. И у кого-то мог быть ключ… – Я присела на корточки и попыталась рассмотреть замочную скважину. Не похоже, чтобы ее кто-то ковырял отмычкой. Дверь без видимых повреждений.
Инна почмокала губой и пожала плечами:
– Понятия не имею, там на щитке у нас висит штук тридцать ключей. Может, какой-то из них и подойдет? Когда я сюда пришла работать три года назад, дверь уже не открывали. Кирилл и Маринка после меня пришли. Да и сами посудите… Щиток на ключике, ключик в кассе. За кассой всегда кто-то есть.
– Какой-то замкнутый круг, – пожаловалась я приятелю, когда мы вышли из книжного. – Работникам не нужен ключ, потому что они и так могли зайти в подсобку. Но у них нет мотива. А посторонние, у которых мотив, к примеру, мог быть, не имели доступа к пожарному щитку. Он и правда прямо за кассой, так просто не сунешься. То есть чисто теоретически дверь ключом открыть смогли бы, но этого никто не делал. Значит, кто-то из работников. Есть еще уборщица…
– Это точно не Боря, – заявил Славик.
– Это еще почему? То, что он хочет издаться в импринте и резво рассуждает про говно – еще не повод снимать с него все обвинения. Как раз наоборот…
– Нет, нет и еще раз нет. А вот к Инне надо присмотреться. Она гуляет от мужа, а от таких дамочек можно ожидать чего угодно.
– Давно ли ты стал моралистом? – удивилась я. – Помнится, твоя последняя пассия гуляла не только от мужа, но и от тебя. И это в ее пятьдесят.
Вечером все собрались на ужин. Агния с Дубровским сидели рядом, и та периодически интимно наклонялась к нему, что-то нашептывая на ухо. При этом я явно видела, что она касается его уха губами. И это
