дали двадцать пять лет без права переписки. Когда же справедливость восторжествовала, я смог выйти, да к тому же раньше срока, и начать жить как нормальный человек. Моему же отцу, как и твоему, такой возможности не выпало. Сколько невинных, как наши родители, было расстреляно за эти годы. Говорят, их теперь тоже реабилитируют посмертно, но жизнь уже не вернешь. Как не вернуть жизнь и моей маме, которая умерла с горя, когда меня посадили. Тетка написала, что это была последняя капля, и этого она уже не смогла пережить.
Как не вернуть и детство моему младшему брату Саньке, который, по сути, вырос в детском доме. Тетка не знает, что с ним, написала, что забрали его сразу, как мама умерла, а у нее не было сил и здоровья узнать, в какой детдом определили пацана. Противно, конечно, все это. Прошло десять лет с того дня, как его увезли, она жива, здорова, а про ребенка даже не узнала. Я думаю, что просто боялась попасть в поле зрения органов. Ведь когда мы к ней приехали, для нее расстрел отца стал ужасной новостью. Зачем я тогда ей все рассказал? И про свидание, и про соседа. Нехорошо наговаривать, точно я не знаю, но, видит Бог, больше некому, и, скорее всего, именно она написала тот злосчастный донос. Мне кажется, Ассоль, что равнодушие – это самый страшный бич нашего времени. Оно убивает одних и делает грешниками других. Ведь именно благодаря их молчанию и равнодушию и происходят самые страшные вещи.
Сейчас моему Саньке двадцать два года. Скорее всего, он уже где-нибудь работает, принося нашему израненному государству пользу. Отец Георгий уговаривает остаться с ним. Тут, в одном селе, в пятидесяти километрах от Красноярска есть действующая церковь. Это просто невероятное везение, и душа, конечно, просится туда, но я не могу так поступить с братом. Так что заработаю денег и поеду в Геленджик искать следы Саньки.
Ну а сейчас о самом трудном. Эти слова я откладывал на конец письма, потому что мне их трудно даже писать, не то что произносить вслух или прокручивать в мыслях. Ты вышла замуж. Ну и правильно, как бы жестоко это ни звучало сейчас в моей голове, но это правильно. Ты не знала, где я, не знала, жив ли. Ты думала, я умер. Я видел потекшие строчки в письме, которое ты мне прислала. Мне кажется, что я даже на минуту увидел тебя, когда ты, сидя за столом, аккуратно макаешь перо в чернила и пишешь извинения, заливая их слезами горечи и раскаяния.
Прекрати, ты не должна оправдываться и посыпать голову пеплом, говоря, что виновата передо мной. В этой трагедии никто не виноват, абсолютно никто. Хотя, возможно, моя тетка, когда написала тот страшный донос, который испортил жизнь мне, оборвал мамину и, возможно, изменил навсегда Сашкину.
Ты, моя любимая Ассоль, все сделала правильно. Тебе было страшно после ареста и расстрела отца. До сих пор не верится, как же так, разве могла одна опечатка стоить человеческой жизни, пусть даже она случилась в центральной газете, и пусть даже она касается вождя народов. Но это данность, его расстреляли, а ты испугалась, тебя некому было защитить. В любой момент за вами с мамой могли тоже прийти. Я не буду рассуждать о том, что твой муж поступил ужасно и воспользовался вашим бедственным положением, потому что все же благодарен ему. Мне даже в мыслях представить страшно, что ты могла бы попасть в ГУЛАГ. Это дьявольское место, и там бы ты не выдержала и трех дней. Поэтому при встрече я бы пожал ему руку. Другое дело, что он бы этого не сделал, потому как я хоть и реабилитирован полностью и снята с меня судимость, но люди боятся таких и стараются обходить стороной, так, на всякий случай.
Знай, я всегда, слышишь, всегда буду любить тебя, позволь мне это чувство. У меня в жизни осталось только два родных человека: это ты и Санька. Любовь к вам, пусть разная, но греет меня одинаково сильно. Будь счастлива со своим мужем, а мы с тобой теперь будем любить друг друга сильнее, яркой, несбывшейся любовью.
Буду писать на адрес мамы, сюда не пиши, потому как, пока письмо дойдет, я, скорее всего, уже уеду на поиски Сашки.
Навсегда твой Грэй
Глава 17
Берегитесь вручения подарков
Я прощаю своих друзей за тишину моего телефона, Я прощаю своих врагов за правду, за то, что она мне знакома. Я прощаю себя за каждую скучную в жизни минуту, За поступки прощаю, когда я не шел по прямому маршруту. Я прощаю себя за лишний бокал и сигаретный дым, Прощаю время за то, что не быть мне уже молодым, Прощаю за долгие годы, когда не писал я стихов. За дерзость себя прощаю, за то, что бываю без тормозов. Я прощаю, но привкус досады – как лед в пустом фужере. И так хочется все наверстать в стократном размере, Разбежаться и прыгнуть в жизнь, свободу любя, Только б знать, только б знать, что вы простили меня.
Красивый голос Славы лился по гостиной, укутывая словно дурманом. Всем сразу захотелось подумать о смысле жизни. О всепрощении и, конечно, о любви. «Надо же, – подумала Беата, разглядывая поющего, – а он и поет великолепно». Голос был звучный и имел красивый мужской тембр, гитара в его руках словно сама, без всяких усилий выдавала звук, а волнистые волосы, заправленные за ухо, будоражили воображение. Казалось, что в гостиной им любуются абсолютно все. Даже Дуня, с восторгом украшающая елку, сейчас, зажав в руке игрушку, замерла, слушая своего дядю. Возможно,
