Отца Никона точно столбняк пробрал. Он сидел прямо, не шелохнувшись. Грешников напряженно морщил лоб, с трудом поспевая за интригой.
— Думаю, так оно и было,— тихо продолжил Авенир.— Юрий Карпович подстраховался на все случаи жизни, даже на случай ограбления. Ведь денег в его симпатичном портфельчике не было. Они были у вас, Николай Николаевич. В вашей машине. Он их вам сам отдал. А что было в барсетке, которую вы дали Низовцеву? Ответ очевиден, друзья мои. Там была бомба. Он нес ее в собственных руках — и не догадался заглянуть внутрь, а скорее всего, просто не решился в присутствии прочих. Да и какая ему была в этом нужда, если он получил портфельчик из рук надежного, проверенного временем компаньона? И едва он скрылся из виду, вы в кармане нажали кнопку радиовзрывателя. Конечно, вы рисковали, потому что с Низовцевым пошел охранник. Ваша задача усложнилась: надо было, чтобы оба погибли на месте. Оттого вы и взорвали их тотчас за поворотом, пока они еще оставались рядом.
Отец Никон вдруг встрепенулся, будто очнулся от спячки, потер тонкие пальцы и натянуто улыбнулся:
— Да постойте же, бога ради, Авенир Аркадьевич! Вы нас всех просто заворожили своим представлением, и себя самого в том числе! Я никак прийти в себя не могу! Это же все ваши выдумки! Неправда! Они просто дьявольски правдоподобны — но все было не так, смею вас заверить!
— Одну минутку, Николай Николаевич! В начале своего краткого экскурса в бездны человеческой низости я обещал до-ка-зать, что это было так! Пока я только рассказал, как это было. А сейчас я продемонстрирую вам доказательство, неопровержимое, как доказательство теоремы Пифагора. Смотрите внимательно! В руках у меня осколок, извлеченный из тела несчастного Михалыча. Вы помните этот осколок, Григорий?
Монумент кивнул. Отец Никон слегка сощурился, вглядываясь.
— Видите — он несколько странной формы. Он отличается от прочих осколков.— Авенир побрякал кусочками металла в пакетике.— Посмотрите сюда, пожалуйста, и вам все станет ясно без слов.
Бережно держа осколок длинными пальцами, он приложил его к барсетке, стоявшей на столе. Грешников ахнул.
— Да, мой друг! Всего лишь скоба от такого же симпатичного замочка! Я думаю, ваши эксперты без труда установят идентичность этих изделий. Вы не находите, Николай Николаевич, что этот кусочек металла весом в полграмма утяжелил мою вербальную версию до критической массы, за которой — переход из мира выдумок в мир реальностей?
Отец Никон, опустив голову, несколько раз кивнул — и вдруг проворно вскочил и выхватил пистолет. Но не зря Авенир расположил Монумента прямо за спиной у главного героя. Грешников тотчас, едва блеснул ствол оружия, кулаком одной руки ударил по пистолету, а второй схватил Отца Никона за загривок той самой мертвой хваткой, которой недавно держал Чена. Только у Николая Николаевича не было сноровки и мужества, чтобы вырваться. Он скорчился и покорно замер под тяжелой рукой опера. Авенир поднял с ковра упавший пистолет и, продолжая ходить, положил его подальше от Никона, в кресло у входа в кабинет.
— А как же этот мордатый Толян? Он же видел кого-то на свалке! Кто-то же огрел тебя по башке! — воскликнул Грешников, потрясая безвольным телом Николая Николаевича.
— Я думаю, Толян был заодно с Никоном,— ответил Авенир.— Он был тупым и самолюбивым. При Низовцеве ему ничего не светило. Он сам меня ударил, а потом притворился, будто стреляет во вьета. Заметая следы, Никон подорвал его в домике у того подрывника. Я невольно подыграл ему очень удачно — и мы потеряли свидетеля!
— Кто же заминировал дом?
— Не знаю… Возможно, сам подрывник. А потом его убили. У нас есть человек, который поможет разобраться в этом. Это Витек. Он человек Никона. Я понял это вчера, когда Николай Николаевич пытался скрыть от меня его фотографию.
— Это Никон послал Витька напасть на тебя?
— Думаю, да. Он боялся, что мне бросится что-нибудь в глаза. Он вообще многого боялся.
— А Вероника? — уныло спросил Грешников.
— Ты сам все видел. Веронику тебе придется отпустить. Никон подбросил в ее квартиру деньги, подсунул в пакет украденную из дому сережку, чтобы заменить отсутствующие отпечатки пальцев. Ведь отпечатков Вероники там не было?
— Вообще никаких отпечатков,— мотнул квадратной головой Грешников, отчего тело Отца Никона, почти повисшее в воздухе, колыхнулось в его руке.
— При этом он изображал страдания неразделенной любви к Веронике, весьма искусно изображал. А когда вьет сделал фальшивое признание и назвал Веронику заказчицей, Никон ловко вывел нас на квартиру, заранее зная, что мы в ней найдем.
Николай Николаевич застонал, подавая признаки жизни:
— Больно… Пустите наконец!
— Больно? — удивленно спросил Грешников, потряхивая его.— Нет, милый, это еще не больно. Вот поедем к нам, я расскажу ребятам, что это ты угробил Михалыча… — Он швырнул его в огромное кресло, как тряпичную куклу.
Авенир жадно пил воду с ладони, черпая из маленького аквариума. От долгой напряженной речи у него пересохло в горле.
— Постой! — воскликнул Грешников.— Еще Петруша и сегодняшняя девушка! Это для чего?
Можаев остановился перед скрючившимся в кресле, злобно поглядывавшим снизу вверх Отцом Никоном, качнулся с пятки на носок:
— Об этом, я думаю, нам расскажет хозяин вьетов.
Никон злорадно ухмыльнулся, изящно покрутил пальцами в воздухе у виска:
— Вы дурак, Можаев. Вы так ничего и не поняли! У вьетов нет хозяина! У вьетов есть…
Договорить он не успел. В кабинете загрохотали выстрелы.
VI
Белла, войдя неслышно и выхватив из кресла пистолет, стреляла, как вчера в парке, держа оружие обеими руками и с каждым выстрелом шагая к жертве. На ней было надето черное закрытое платье с длинными рукавами, голова была обвязана синим полотенцем на манер тюрбана. Глаза ее горели, руки и губы тряслись — но то ли вчерашняя практика помогла, то ли дневное освещение способствовало, только первая же пуля угодила Никону в макушку. Он дернулся и упал вперед, открывая спину. И в эту узкую спину, обтянутую безупречным костюмом с траурной лентой на рукаве, Белла и всаживала пулю за пулей, открыв рот, приговаривая нечто неслышное за пальбой.
Грешников сунулся было к ней, но угодил в сектор стрельбы и тотчас шарахнулся в сторону, в глубь кабинета, мощной рукой увлекая за собой Авенира. Воняло порохом. Стреляные гильзы вылетали, кувыркаясь, одна за другой, пока наконец затвор не лязгнул и не замер в отведенном положении на стопоре. Белла расстреляла всю обойму, до железки. Безжизненная спина Отца Никона представляла собой кровавое месиво. Белла опустила дымящийся пистолет, потом выронила его и покачнулась. Грешников с Авениром бросились к ней, подхватили под руки и вывели из кабинета. Снизу уже бежали встревоженные охранники и домашние.
— Дело сделано… — мрачно и торжественно шептала она.
Ее провели в небольшую комнату возле опустевшей спальни Петруши, которую она занимала с тех пор, как после гибели Низовцева-старшего перебралась жить поближе к сыну. Кабинет тотчас закрыли по распоряжению Грешникова, приставили охрану, вызвали врача и милицию.
Белла, полулежавшая на маленькой софе-оттоманке, приподняла голову и хрипло спросила у Авенира, облизывая запекшиеся губы:
— Я попала в него?
— Несомненно,— мрачно прогудел Монумент.— Все восемь раз. Но мозг не задет.
— Петруша отомщен! — радостно вздохнула она и откинулась на подушку.
— Уж не знаю… Никон собирался назвать его убийцу, а теперь…
— Кто бы ни был исполнителем, он лишь орудие… Я покарала того, кто желал смерти моему сыну…
— Еще не все потеряно! — воскликнул Авенир. Он стоял у окна, принюхиваясь к замечательно красивым бело-голубым цветам с нежным и сильным запахом.— Лизуантус!
— Что это, наконец, значит? — раздраженно спросил Монумент.
— Я сказал, что хозяин вьетов ответит на все наши вопросы. Отец Никон поправил меня и сказал, что у вьетов нет хозяина. Что же он имел в виду, Белла?
— Не знаю! — мрачно ответила персиянка, сжав виски худыми пальцами.— Оставьте меня!
— Скажите, Белла, вы прежде ведь преподавали английский? Братец Кролик, Братец Лис?
— Ну и что? — высокомерно спросила женщина.
— Лизуантус! Вам известно это название? Должно быть, известно, вы же любите цветы. Это индийский вьюнок. У него есть какое-то другое название, но я его не запомнил, как ни странно. Вот он, лизуантус, у вас в комнате, в замечательной вазе старого саксонского фарфора. Изумительный запах! Этот запах я запомнил в клубе, когда познакомился с Трофимом, и потом вновь почувствовал его здесь, в этом доме. Но я не знал, что мне искать. Я облазил весь Ботанический сад, Белла, пока не отыскал его.
— Да, я люблю цветы,— угрюмо сказала Белла, наливаясь новой силой, будто заряжаясь после вспышки.
