— Он меня любит, ну как ты не поймешь? — устало улыбнулась я.
Мы прошли еще несколько метров и внезапно Иоанн сказал напряженным голосом:
— Ты уверена, что он тебя любит?
— Конечно, — усмехнулась я.
— Тогда смотри, — он отодвинулся, чтобы не закрывать мне обзор, и протянул руку по направлению к Дэновскому бэтмобилю.
И я сначала даже не поняла, что я вижу. Темнота — она скрадывает очертания предметов, контуров тел… Но потихоньку, из движущихся теней в салоне машины вычерчивались детали, и разглядев, что там происходило, я с трудом сдержала крик.
На коленях Дэна сидела девушка, страстно извиваясь всем телом, она припала к его губам. Я видела, как ее ладошки скользят по коже моего парня, все дальше и дальше отодвигая с груди распахнутую рубашку.
Я молчала, не в силах вдохнуть воздух, остановившимся взглядом наблюдая эту картину. Не было боли, не было эмоций, ни мыслей — все вытеснил шок.
Иоанн, схватив меня за руку, оттащил в сторону.
— Все хорошо, — бормотал он, обнимая меня. — Бедная ты моя…
«Иди и расцарапай его подлую рожу, — велел внутренний голос. — Девке вырви космы и порви ее как газетку».
Пришла боль, непереносимая боль.
«За что мне это, Господи?», — билась в голове мысль.
И я очнулась. Вырвалась из Иоанновых рук и жестко припечатала:
— Не твоя!
— Его, что ли? — печально кивнул он в сторону машины. — Не любит он тебя.
— Ну и что? — зло усмехнулась я. — Пусть он меня разлюбил и он мне неверен. Моя-то любовь к нему никуда не делась. С чего я должна теперь к тебе бросаться?
Он молчал, жалостливо глядя на меня, и пауза дала мне время взять себя в руки.
— Я в деревню, — спокойно сказала я, сдерживая слезы из последних сил. — Проверю, что там с трактористом случилось.
— Э, я тебя в таком состоянии не отпущу! — по-хозяйски заявил он.
— В каком таком состоянии? — я резко обернулась и взглянула ему в глаза. — Поверь, я из-за парня не умру от горя, ясно тебе? И не вздумай ему сказать, что я что-то видела. Сама разберусь.
— Да я к нему, охальнику, и не подойду! — пробурчал он.
— Пока, — жестко сказала я и пошла по дороге в деревню.
С каждым шагом я шла все быстрее и быстрее, под конец попросту побежала, стремясь как можно скорее убраться с этого места, где любимый разбил мое сердце. Ветер не успевал осушать мои слезы, и я вытирала их рукавом куртки.
«Как он мог?», — шептала я, и сердце мне рвало непереносимое горе. Наверно, надо было остаться, отхлестать его по щекам, выдрать волосы этой деревенской шлюхе, но я просто не смогла тогда заставить себя подойти к нему, и взглянуть в его лицо, до сих пор мною любимое.
Я предпочла сбежать.
Деревня пролетела перед глазами, словно давний сон, я едва ее заметила, погруженная в мысли. Двадцать километров до трассы я отмахала в один миг, поймала попутку. Старичок на «копейке» кажется, пытался поболтать, и я даже изредка невпопад отвечала. Он обиделся, но когда он высадил меня около дома, на прощание он мне улыбался. Крупная купюра примирила его с моими дурными манерами.
Я шла по двору, ничего не видя. Кто-то меня окликнул, я не отозвалась. В подъезде я только на четвертом этаже сообразила, что на лифте было б гораздо удобнее добраться до квартиры, после чего так же тупо отмахала еще три этажа. Открыла дверь, тщательно ее заперла за собой, сползла по стеночке и заревела.
— Магдалина? — Женька стоял передо мной, хмурился и явно не знал, что делать. А я внезапно вспомнила, что давненько его не видела.
— Ты где был? — устало спросила я, вытирая слезы.
— Я же тебе говорил — я теперь заново жизнь проживаю эпизодами. Ангел водит. Ну а ты чего сидишь и рыдаешь?
— А ты ничего не знаешь? — вяло удивилась я.
— Отсутствовал, извини.
— Я сейчас застала Дэна целующимся с какой-то девкой, — монотонно сказала я.
— И что? — хмыкнул он. — Ты разве не знаешь, что у мужчин секс и любовь — отдельно?
— Мне такая любовь не нужна, — холодно сказала я.
На глаза попались ботинки Дэна, я сгребла их, пошла на кухню и выкинула в окно.
— Ты чего творишь? — ахнул Женька за спиной.
Достав из ванной ведерко, я принялась ходить по комнатам и наполнять его вещами любимого, потом это все летело в окно. Бритва, джемперы, ноутбук, кружка… нет, кружку оставим, на ней моя фотография, нельзя, еще разобьется.
К черту.
К черту такая любовь.
Зазвонил сотовый.
— Магдалина Константиновна, а из вашего окна вещи летят, — как-то по-детски, растерянно, сообщил охранник.
— Пожалуйста, выкинь их в мусорный бачок, — бесстрастно сказала я, вываливая за окно следующую порцию. — С меня за это сто баксов, договорились? Только не болтай, Андрей.
— Хорошо, — согласился он, но растерянности у него в голосе не убавилось.
Когда я в следующий раз подошла к окну с полным ведерком, на моем пути встал Женька.
— Магдалина, — улыбнулся он. — Ты можешь сесть и попить чай? Я тебя очень прошу.
— Ты будешь меня утешать? — подняла я бровь.
— Вряд ли, — честно признался он.
— Тогда иди к черту.
Я прошла мимо него и вещи Дэна снова полетели на улицу.
— Ладно. Буду, — раздалось за спиной.
Я щелкнула кнопкой чайника, заварила чай, села и кивнула:
— Утешай. Мне это сейчас необходимо.
Он начал с того, что изрек:
— Дура ты.
Я подняла бровь.
— Любит он тебя, ведь видно, что любит.
— Мне тоже так казалось, — согласилась я. — Только он ту девку целовал. Я сама видела, понимаешь?
— И что такого-то? — недоумение в его глазах было весьма искренним.
Я вздохнула.
— Понимаешь, Женечка, а я ведь знаю, что такое любовь. Когда действительно кого-то любишь — других не замечаешь. Более того — есть желание нравиться только ему. Чужие ухаживания попросту раздражают, а уж о том, чтобы позволить к себе прикоснуться, и речи быть не может. Все мысли только об одном, понимаешь?
— И нафиг такая сумасшедшая любовь нужна? — хмыкнул он.
Я промолчала. Что ему доказывать? У нас разные позиции, коль он считает, что можно любить девушку и одновременно спать с другими.
— Ты хоть куртку сними, чудо, — вздохнул он.
— Непременно, — кивнула я и принялась ее стягивать. На правой стороне рука нащупала какой-то жесткий прямоугольник, я достала из кармана бумаги, бросила их на стол…
Стыренная фотография Нинки и белый, сложенный вчетверо лист бумаги. Немеющими пальцами я развернула его, коря себя за желание увидеть его почерк, и снова прочитала:
«Мы, Буймов Денис Евгеньевич, именуемый далее Покупатель и Потемкина Магдалина Константиновна, именуемая далее Любимая, договариваемся о нижеследующем…»
Сердце кольнуло.
«Любимая».
А через час он целовал какую-то девку.
«А откуда эта девка там взялась? — влез внутренний голос. — До деревни далековато, не находишь? Да и как-то слишком быстро они стадию ухаживания прошли».
«Нынешние девки слишком наглые», — печально ответила я, и подумала, что где-то я уже это слышала.
Откинула в сторону листок, взяла фотографию Нинки, мазнула по ней взглядом и застыла, как громом пораженная.
На Нинке были сапоги из кожи крокодила. Матово блестящие, до колена, коричневые. Носок заострен, тоненькая шпилька, а лодыжку обвивал хвостик норки.
«Не может быть, — отрешенно подумала я. — Не-может-быть!!!»
Нинка беспечно улыбалась с фотографии. Невинно и очень добро. Взгляд скользнул ниже ее лица, и я обмерла.
На шее Нинки висел крестик. Простой, нательный, на суровой нитке.
«Не может быть, — снова проговорила я про себя в совершенном ужасе. — Мало ли крестиков?»
Только цифровая фотография высокого качества не дала мне обольститься ложными надеждами. Прямо над крестиком было завязано три узелка, не позволяющие ему скользить по нитке. И крестик, что я сама, своими руками, одела на шею Дэна — был совершенно так же зафиксирован.
«Это совпадение», — убедительно сказала я, отчаянно стараясь поверить в это.
И тут в мозгу щелкнуло и пазл сложился. Где крестик — там непременно появлялась покойница. Когда в додзё на меня напало нечто темное и мертвое, на мне был крестик. А ведь утром в тот день я гадала, и карты не предвещали мне никакой беды.
Алекс, который медитировал около Женьки — и ему досталось от злобной покойницы.
И на нем был крестик коварной Лоры.
А теперь он висит на шее Дэна.
«Мертво давно то кладбище, — раздался в голове беспечный голос Пелагеи. — За тридцать лет давно уж плоть истлела…».
У простых покойников — да. Но я сама читала в Библии ведьмы про то, как одна из моих прабабок воевала с похороненной полвека назад ведьмой! И плоть ее не истлела за это время, скорее мумифицировалась, усохла. Не ушла ее мертвая душа ни в рай, ни в ад, все осталось при теле, в котором давно перестало биться сердце. Являлась она бабке и в этом мертвом теле, и духом, который та описывала как темный сгусток, похожий на дым, от которого так и веяло злобой!
