Выходя из лавки, мы столкнулись еще с одним должностным лицом — министром юстиции Хюго Маттсоном. Он тоже принадлежал к кругу местных дачевладельцев, и мне еще ни разу, даже во время самых коротких наездов на остров, не удавалось избежать встречи с ним. Одежда министра, как всегда, привела меня в крайнее замешательство. Не смею утверждать, что он никогда не менял ее, однако так или иначе ему неизменно удавалось добиваться почти полного сходства с бродягой-дальтоником, направляющимся на сдачу зачетов по плаванию в одежде. В этот день на нем были синие, туго стягивающиеся на животе шорты, зеленая трикотажная безрукавка и грязно-желтого цвета спортивные тапочки. Тонкие ножки Маттсона с рельефно вздувшимися венами, казалось, символически свидетельствовали о его долгих странствиях по пустыне Юриспруденции, но голова придавала вид если не достоинства, то, во всяком случае, сановитости. Тронутые серебристой сединой волосы и ухоженные короткие усики были как будто срисованы матерью-природой с рекламного плаката, на котором Умудренный-Опытом-Старший-Товарищ-По-Работе обменивался мнениями со своим Младшим-Собратом об употребляемом после бритья одеколоне.
— Слуга покорный! Слуга покорный! — завопил он, едва увидев Министра. — Я, как увидел лимузин, сразу понял, что вы здесь. Будь у меня личный шофер, я бы не позволил ему храпеть на заднем сиденье! Их, что, так и не выучили стоять по стойке «смирно» и отдавать честь начальнику?!
Воздав должное власти и славе, он соблаговолил заметить меня.
— Ага, господин учитель, вы тоже решили порадовать нас своим присутствием? — Выражение «господин учитель» прозвучало в его устах даже оскорбительнее, чем, «адъюнкт», что очень непросто. — Я всегда говорил, зимой лучше быть крестьянином, а летом — учителем! Ха-ха!
Отпустив эту на редкость изящную шутку, он снова повернулся к сгибавшемуся под тяжестью сыра Министру.
— Ты придешь завтра к Сигне? У нее день рождения. Уже 51-й, — с удовольствием, подобно верной своему предназначению вечерней газете, сказал он. — Хотя выглядит она старше. Кстати, ты знаешь, чем похожа Сигне на свод законов? Задницей! Она тоже с каждым годом становится толще! Хорошая мысль. Я поделюсь ей завтра при поздравлении. Смотри, не разболтай! Ха-ха!
— Крупная скотина! — вздохнул Министр после того, как, загрузив сыр в машину, мы расположились на передних сиденьях. Я не сразу понял, что или кого он имеет в виду: сыр или министра юстиции?
— Его назначили членом Верховного Суда в мое отсутствие, когда я был в отпуске, — продолжал он, устранив двусмысленность. — Правда я все равно не смог бы этому помешать, — философски закончил он и завел машину. Неприятно дернувшись, она выехала на дорогу. Министр еще поработал рычагами и педалями, и автомобиль спокойно и пристойно, подобно гигантскому жуку, пополз вперед. Мы проехали мимо почты (открыта с 10 до 16) и маленького домика, в котором ютилась велосипедная мастерская. «Говорят, ее хозяин — социалист!» — со сладострастием заговорщика сообщал обычно Министр своим пассажирам, вращая при этом глазами и вздрагивая (он все время забывает, в какое разношерстное общество забросила его судьба).
Мы уже миновали деревню и спускались вниз к заливу, когда на неприятно крутом повороте едва не сбили одетого в белый костюм велосипедиста, ехавшего посередине вдоль разграничительной линии. Велосипедист поздно заметил опасность и в панике скатился в засыпанный гравием кювет, где, немного повиляв рулем, ему кое-как удалось остановить свою машину.
По широкой спине и белым брюкам я сразу узнал его. Человек, едва не ставший украшением нашего радиатора, был светилом науки и главным врачом хирургической клиники. Своими смелыми и успешными операциями по пересадке почек Кристер Хаммарстрем вызывал удивление всего медицинского мира. (Путешествуя на Линдо, вы словно перелистываете страницы «Еженедельного журнала» и все время натыкаетесь на какую-нибудь знаменитость.) В данный момент славное лицо знаменитости искажала гримаса бешеного гнева.
— Ага, ты, значит, сторонник Народной партии! — ни к селу ни к городу заорал Министр. — Держишься центра, а чуть что, так в кусты — кидаешься влево! Но у нас в стране, слава богу, правительство решительное и плевать хотело на мнение народа — движение пока правостороннее!
Когда за рулем машины профессор обнаружил соседа, взгляд его черных глаз смягчился и мышцы лица расслабились. Однако даже лишенное выражение злости, его широкое, смуглое, скуластое лицо казалось высеченным из твердого, не поддающегося резцу скульптора дерева. Непроницаемое лицо, оно очень соответствовало облику этого человека. Неожиданно я вспомнил, что, хотя мы встречались с ним почти каждое лето уже многие годы, о его личной жизни и судьбе я знал очень мало. Он всегда избегал слишком личных тем, имя его никогда не всплывало в колонках светской хроники, а в немногочисленных интервью он отвечал только на профессиональные вопросы. Я знал, правда, что несколько лет назад он потерял в автокатастрофе свою жену, когда сам сидел за рулем, и что несчастье случилось на крутом повороте с плохой видимостью, где произошло столкновение с машиной, ехавшей против движения по неправильной полосе. После катастрофы он стал еще более замкнутым и немногословным. Однако, как я вскоре обнаружил, в отличие от других врачей, обсуждать в свободное время медицинские вопросы он не отказывался, и недостатка в темах для разговора мы с ним не испытывали. Будучи узким специалистом в области почечной хирургии, особенной скаредностью на советы он не отличался и охотно консультировал меня, когда я жаловался на пошаливающее сердце или на каверзы, которые устраивал мне желудок. С Хаммарстремом на острове я чувствовал себя много увереннее. Вряд ли даже запасы медицинских лекарств аптеки на улице Эстербюкарл давали большее ощущение безопасности.
Хирург понарошку погрозил нам кулаком, однако от предложения подбросить его до дома отказался, сославшись на то, что ему осталось проехать всего с полкилометра.
Для нас тоже путь почти закончился. Мы свернули с шоссе и под стук и шуршание веток, скребущихся о крышу автомобиля, затряслись по ухабам лесной дороги. Мимо проплыли белые ворота, пристройки, выкрашенные красной краской, мы еще раз скользнули вниз по последнему неровному съезду и въехали на виллу Бьеркеро — в летнюю резиденцию Министра.
Я считаю ее на редкость безобразной. Министр часто говорит, что подобного дома не сыскать во всей стране, и тут я полностью с ним согласен. Самое первое и незабываемое — две крытые листовым железом некрашеные башни, наполовину просевшие в основном корпусе. Они придают зданию какой-то ущербный вид, который ничуть не скрашивает мешанина из застекленных веранд, черепичных крыш и деревянных резных панелей, разбросанных по всему дому. И все-таки именно с ним, с этим домом, связаны дорогие Министру воспоминания о его босоногом детстве, и потому он наотрез отказывается воспринимать любые критические замечания в адрес дома и отвергает все предложения по его модернизации.
Впрочем, мои эстетические размышления длились недолго: едва Министр нажал на ручной тормоз, как площадка перед домом превратилась во что-то, напоминающее школьный двор во время перемены. Дети, неисчислимое множество детей, запрыгали, закричали и забегали вокруг нас. Моя сестра родила их своему супругу целых четырнадцать, но и это число каждое лето увеличивалось за счет детей, приглашенных в гости — способ размножения в семье Министра, на мой взгляд, совершенно излишний.
— Их так много, — осторожно начал я.
Министр взглянул на кипение ребячьей толпы.
— При тебе нет ничего съестного? Могут вцепиться. Помню, у премьера лежал в кармане пакет тянучек, когда он к ним вышел... Наверное, потом он очень подробно описал здешнюю обстановку на заседании кабинета: приехавший сюда через пару недель Пальме был одет во что-то типа панциря, который, конечно же, по своему обыкновению, разукрасил галунами. Пошли!
— Привет, Вилли! Здравствуй! — загалдели дети и, не останавливаясь перед грубым рукоприкладством, насели на меня. Каждый, насколько хватало сил или роста, здоровался со мной за колено, за бедро или за руку, хватая их не вполне чистыми ладошками или восторженно мутузя кулачками. (Однажды после такой церемонии я целый вечер удалял пилочкой для ногтей остатки двух или, возможно, даже трех жевательных резинок с брюк и пиджака, и все это время рядом стоял малыш и горько плакал, жалуясь, что я испортил его субботнее лакомство. Костюму так и не удалось вернуть прежний вид, и я надеваю его только в дни дежурств по школьной столовой.)
— Осторожнее с Вильхельмом, дети!
Я заметил пробирающуюся ко мне Маргарету с младенцем на руках.
— Осторожнее, кому говорю! Дядя останется у нас на целую неделю! Успеете поздороваться.
