Позади и справа от Элспет на одном из складных стульев сидел молодой человек в темном костюме, выглядевшем так, словно надевали его только по воскресеньям, что было как нельзя более уместно, потому как сегодня как раз и было воскресенье. У него были влажные карие глаза и слегка раздвоенный подбородок, и звали его Эдуардо Мелендес.
Слева от Эдуардо находился еще один молодой человек, тоже в костюме, только на ногах у него, в отличие от оксфордских туфель,[38] красовалась пара модных «Нью Баланс 730». Я видел верх одной туфли и подошву другой, поскольку сидел он на стуле с мягкой обивкой, положив правую ногу на один из складных стульев. Ну, разумеется, это был не кто иной, как Уолли Хемфилл, и я догадался, что повышенная чувствительность у него в колене перешла в боль.
В паре ярдов от Уолли расположилась Дениз Рафаэльсон. Рабочие брюки из грубой хлопковой ткани были заляпаны краской, клетчатая ковбойка порвалась на локте, но, на мой взгляд, она выглядела просто прелестно. То же, по всей видимости, думал и Уолли, и чувство это, похоже, было взаимным, судя по взглядам, которыми украдкой обменивались молодые люди. А почему бы, черт возьми, и нет?
Находились в гостиной и еще четверо мужчин. Один, с круглой физиономией и высоким лбом, напоминал банкира из маленького городка из телевизионной рекламы, с радостью готового ссудить вам денег на ремонт или перестройку дома с тем, чтобы затем имущество обанкротившегося должника перешло бы городской общине. Звали его Барнет Ривз. Второй, неряшливого вида бородач, являл собой тип просителя — из тех, кто приходит к банкиру просить ссуду для колледжа и, разумеется, получает отказ. Имя его было Ричард Джейкоби. Третьим был совершенно бескровный человечек в сером, под цвет лица, костюме. Казалось, у него нет ни губ, ни бровей, ни ресниц, и вот он-то как раз и походил на настоящего банкира, из разряда тех, кто распоряжается разного рода ипотечными кредитами и залогами в надежде, надо сказать вполне оправданной, лишить затем должника права выкупа заложенного им имущества. Звали его Орвилл Уайденер. И наконец, четвертым был офицер полиции и экипирован он был как и полагается — пистолетом в кобуре, дубинкой, наручниками, записной книжкой и прочими полицейскими причиндалами. Имя его было Фрэнсис Рокленд, и я знал, что на ступне у него недостает одного пальца, но вот какого именно… не скажу. Точно не помню, врать не хочу.
Итак, я смотрел на них, а все они — на меня, и Рей Кирчман, предназначение которого, как мне иногда казалось, сводилось исключительно к присутствию при разного рода развязках, сказал:
— Кончай тянуть резину, Берни.
И я перестал тянуть резину.
Я сказал:
— Другие на вашем месте, наверно, удивились бы, зачем это я собрал вас здесь. Кто угодно, только не вы. Потому как вы прекрасно понимаете, зачем я собрал вас здесь. И вот теперь, раз уж все вы здесь, я…
— Ближе к делу, — предложил Рей.
— Сейчас перейдем к делу, — согласился я. — А дело заключается в том, что некий человек по имени Пит Мондриан написал картину. А сорок лет спустя были убиты двое. Один человек, по имени Гордон Ондердонк, был убит в этой самой квартире, другой, по имени Эдвин Тернквист, — в книжной лавке в Виллидж. И волею случая то оказалась моя книжная лавка в Виллидж, и волею случая я вместе с Мондрианом оказался косвенно замешанным в этой истории. Я вышел из этой квартиры за несколько минут до гибели Ондердонка, и я вошел в свою лавку через несколько минут после того, как убили Тернквиста. А потому в этих двух убийствах полиция заподозрила именно меня.
— Возможно, у нее были на то веские основания, — заметила Элспет Петросян.
— У них были на то все мыслимые и немыслимые основания, — сказал я, — а у меня было лишь одно преимущество. Я твердо знал, что никого не убивал. Кроме того, я понимал, что меня подставили. Меня заманили в эту квартиру под предлогом, что ее владелец хочет оценить свою библиотеку. И вот я провел часа два, оценивая эту самую библиотеку и подсчитывая общую стоимость, и даже принял оплату за эту работу. И вышел из этой квартиры, оставив повсюду множество отпечатков пальцев, и ничего особенного в том не было. Ведь ничего криминального я не совершил. И мне было абсолютно безразлично, что я оставил отпечатки, ну, скажем, вот на этом кофейном столике и что назвал свое имя консьержу. Но теперь я со всей ясностью понимаю: меня пригласили сюда с единственной целью — получить неопровержимые доказательства моего пребывания здесь, чтобы затем обвинить меня в краже со взломом и убийстве. В похищении картины Мондриана и злодейском убийстве ее законного владельца.
Я перевел дух.
— И все, казалось бы, было совершенно ясно и очевидно, — продолжил я, — вот только концы с концами не сходились. Поскольку получалось, что подставил меня вовсе не убийца, а жертва, и это не имело смысла. К чему было Ондердонку являться ко мне в лавку и рассказывать небылицы о том, что ему якобы надо оценить библиотеку, и заполучить меня под этим предлогом к себе, чтоб я оставил здесь как можно больше отпечатков, и все это ради того, чтоб затем ему проломили голову?
— А может, убийца просто воспользовался случаем? — вставила Дениз. — Ну, как тот ловкий воришка, выкравший вчера днем картину из музея?
— Я думал об этом, — ответил я, — однако роль Ондердонка это нисколько не проясняет. Ну, посудите сами. Он заманивает меня к себе, но с какой, спрашивается, целью? Ведь не с целью же своего убийства, верно? Украсть картину? Да, последнее кажется вероятным. Допустим, он решил инсценировать кражу картины, чтобы затем получить за неё страховку. Почему бы в таком случае не придать достоверности и не оставить в квартире отпечатки пальцев в прошлом известного, но раскаявшегося взломщика, на след которого легко может выйти полиция?.. Что, кстати, тоже не имело особого смысла, потому как я всегда мог объяснить свое присутствие в этой квартире. Но это изрядно запутало бы расследование. К тому же люди порой совершают самые странные и глупые поступки, в особенности — любители, замыслившие совершить преступление. Итак, он вполне мог задаться подобной целью. А его сообщник мог, в свою очередь, перехитрить его, убить и взвалить ответственность за кражу и убийство на раскаявшегося взломщика.
— Раскаявшегося взломщика… — протянул Рей. — Один раз я бы еще это скушал, но ты упомянул это слово дважды, Берн. Надо же, раскаявшийся!..
Я оставил без внимания эту ремарку.
— И все равно, — продолжил я, — остается много неясного. Ну, к чему, скажите, было убийце связывать Ондердонка и запихивать его в гардероб? Почему бы просто не убить и не оставить там, где он упал? К чему было вырезать полотно Мондриана из рамки? Да, порой воры поступают так в музеях, когда каждая секунда у них на счету. Но у нашего убийцы времени было более чем достаточно. Он мог спокойно вынуть картину из подрамника, не повредив ее. А потом завернуть в оберточную бумагу и вынести.
— Вот вы сказали, что то, по всей вероятности, был любитель, — вмешался Мордухай Дэнфорд. — А любители частенько действуют вне всякой логики.
— Я сказал «совершают странные и глупые поступки», впрочем, это практически одно и то же. И однако, ну, сколько глупостей может совершить один человек? Стоит как следует задуматься над этим, и снова выявляется то же противоречие. Гордон Ондердонк потратил немало времени и сил, чтобы впутать меня в эту историю, и что же получил за свои старания? Смертельный удар по голове. И вот я подумал, что выпустил из виду какую-то очень важную деталь. Ну, знаете, как принято говорить: нельзя как следует рассмотреть картину, когда стоишь слишком близко к ней. Я же находился буквально в раме и потому не видел всей картины, но постепенно начал различать отдельные ее фрагменты, и вот наконец они сложились в единое целое. Человек, подставивший меня, и жертва убийцы — это два совершенно разных человека.
Кэролайн сказала:
— Погоди-ка, Берн. Выходит, тот парень, который заманил тебя в квартиру, и тот, кто пробил башку тому…
— Это разные люди.
— Но только не пытайся убедить меня, что там, в морге, лежит не Ондердонк, — вставил Рей Кирчман. — Мы провели официальное опознание с участием трех совершенно разных лиц, и все они в один голос подтвердили, что это он, Гордон Кайл Ондердонк. Больше и быть некому.
— Правильно. Но человек, заглянувший ко мне в лавку, и представившийся Ондердонком, и пригласивший меня сюда, и открывший дверь, и заплативший двести долларов за оценку книг, и затем выбивший из Ондердонка мозги, как только я вышел из квартиры, был совсем другим человеком.
— Так Ондердонк все время находился здесь? — этот вопрос задал Барнет Ривз, жизнерадостный банкир.
— Конечно, — ответил я, — в шкафу, со связанными крылышками и ножками, точно цыпленок, подготовленный к жарке, и с таким количеством хлоралгидрата в крови, что шума он мог произвести не больше, чем хорошо смазанная дверная петля. Его убрали, чтоб я случайно, на пути, допустим, в ванную, не наткнулся бы на настоящего хозяина квартиры. Убийца не хотел рисковать и не убивал Ондердонка до тех пор, пока не убедился целиком и полностью, что улики указывают на меня. Время тоже играло важную роль. Время убийства должно было совпасть со временем моего ухода. Судмедэксперты, разумеется, не в состоянии рассчитать все до минуты — подобная точность для них, к сожалению, пока что недостижима, — но он старался действовать с максимальной точностью.
