Веки были тяжелые, как могильные плиты, а потому приподняла я их отнюдь не с первой попытки, а после довольно продолжительной тренировки. И увидела грязную облупленную стену, всю в надписях до самого потолка, как в общественной уборной. После чего силы меня оставили.
Открыть глаза в другой раз мне удалось нескоро. Зато потом, поднакопив сил, я смогла существенно отрегулировать резкость и прочитать несколько букв, выцарапанных на стене чем-то острым. А так как за ними шли еще и цифры, то все это странным и почти мистическим образом сложились в «дембель-85».
Я снова закрыла глаза и попробовала свести воедино перекошенную рожу «ангела» с хохляцким акцентом, сомнительное выражение «скопытиться» и характерно казарменную надпись на стене. Нет, вы как хотите, а это не рай. Потому что какой в раю дембель, если туда призывают на бессрочной основе? То же и в аду, насколько мне известно. А значит, я все еще на грешной земле пребываю. Причем в полном недоумении, радоваться мне по этому поводу или печалиться.
И вдруг над головой снова как залязгает! Но это еще полбеды. Самое ужасное — шаги. Ну просто стадо слонов, бегущее к водопою во время засухи. Бух-бух! И по мозгам, по мозгам!..
— О! Морщится! Очухалась! — с трудом пробился сквозь этот грохот неокрепший басок. — Живая она!
— Вот и хорошо! — сдержанно порадовался моему чудесному воскрешению не знаю кто, но точно не Голопупенка. Хотя бы потому, что говорил без хохляцкого акцента, только вот как-то пришепетывал, что ли… — А то знаю я вас, костоломов. Небось такую дозу намешали, что лошадь свалится.
— Та не… Мы не дюже… Мы маненько, — узнала я малороссийские интонации Голопупенки. — Усе по инструкцыи.
— Ну по инструкции, так по инструкции, — не стал вдаваться в подробности Не Знаю Кто. — В таких делах все от организма зависит. Если она не курит и не пьет, то для нее даже минимальная доза — лошадиная.
— Раз не курит и не пьет, то здоровенькой помрет, — немедленно схохмил неокрепший басок.
— Это все, что ты умеешь? — язвительно заметил в его адрес Не Знаю Кто и распорядился: — Давайте-ка лучше ее окончательно в чувства приведем. Есть тут в вашем хлеву что-нибудь типа крепкого чая? Про кофе не спрашиваю, и так знаю, что нет.
— А як же? — оживился Голопупенка. — Зараз зробим. И с цукером!
— А вот цукера не надо, — запротестовал Не Знаю Кто. — Просто крепкий чай. Очень крепкий.
Дальше снова последовал лязг и наступила относительная тишина. Но недолгая. Поскольку по мою душу снова явился Перекошенный. Отволок меня к стене с надписью «дембель-85» и к ней же прислонил. А потом стал тыкать мне в лицо какой-то железной плошкой:
— На… Пей…
Я расцепила зубы только потому, что знала — там чай, а мне жутко хотелось пить.
— Ну вот и добре, — похвалил меня Перекошенный, когда плошка опустела.
— Кто вы? — Я наконец смогла пошевелить губами.
— А тебе на что? — почти ласково ответил Перекошенный и, поднявшись с колен, заорал: — Идить! Бона вже размовляет!
Железная дверь — а теперь я хорошо видела, что это именно дверь, — в очередной раз лязгнула, и в проеме возникли две фигуры. Молодой и коренастый крепыш в джинсах и тельняшке, скорее всего, обладатель неокрепшего баска, для которого сроки моего ухода в лучший из миров не имели принципиального значения. И — маленький лысый старикан в светлых летних брюках, белой майке и хлопчатобумажной безрукавке на «молнии» в бесчисленных заклепках и карманах. И этого старикана я точно знала. Но откуда?
Я заставила себя сосредоточиться, а последнее, как вы понимаете, стоило мне немалых трудов. Можно сказать, на пределе возможностей мобилизовала подкорку, и она, хотя не сразу и без особого желания, выдала мне скудную подсказку. Состоящую из имени Софа. Софа… Софа… Но при чем тут Софа? А потом вдруг бамс — и хоть иголки собирай.
Софа посылала меня с конвертом? Посылала. И имя у того, кому я должна была его передать, было нелепее некуда. А, вот — Сигизмунд Потапыч! И он еще клацал челюстью, как компостер. Ни дать ни взять моя свекровь, когда у нее протез из строя вышел! Точно, клацал, а теперь только пришепетывает. Наверное, починил.
* * *
Сначала Сигизмунд Потапыч распекал меня, как на профсоюзном собрании. И журил, и корил, и головой качал. Все удивлялся моему легкомыслию.
— Не ожидал, не ожидал я от вас такого, Куприянова Надежда Петровна! Ладно, этот молодой раздолбай без царя в голове, он давно себе приключения ищет. Подумать только, мальчик из хорошей обеспеченной семьи. Отличное образование, блестящее будущее, а не может придумать себе других развлечений, кроме как лазить по помойкам и якшаться бог знает с кем. На него уже и родные рукой махнули… А вы, вы… Уважаемая матрона, почтенная мать семейства — и нате вам. Бросила мужа и подалась в бега с каким-то сопляком!
— Положим, это он меня бросил, а не я его… — позволила я себе робко возразить, с трудом переваривая то, что услышала про Димыча. Хотя, вы свидетели, я всегда подозревала, что он не совсем тот, за кого себя выдает, и в последнее время эти сомнения во мне только укрепились.
— И не спорьте, не спорьте! — Сигизмунд Потапыч был непреклонен. — А поддельный паспорт? К тому же на мужское имя! Такое безрассудство не делает вам чести. Тем более что вы не одну себя в опасность поставили.
Честно говоря, я все еще не очень понимала, в какую степь он клонит, зато догадывалась, что без Софиного участия здесь не обошлось. А вот насчет природы этого участия я как-то не определилась. Но хотелось бы думать, что ею двигали не только абстрактный гуманизм, но и конкретные теплые чувства ко мне. Иначе зачем бы ей насылать на меня этого дедка со вставной челюстью?
— Вас Софа прислала? — виновато посмотрела я на Сигизмунда Потапыча.
— В некотором роде, — скупо обронил он.
— А Димыч… Димыч, он где?
— Уж за этого шалопая можете не волноваться, — успокоил меня Сигизмунд Потапыч и обратился к своей зондеркоманде с довольно неожиданным предложением: — Ну что, ребята, покажем Надежде Петровне наше кино? По-моему, пора. Тем более что оно ей понравится.
— Ага, — взял под козырек Басок и куда-то усвистал.
Отсутствовал он недолго, а вернулся с видеомагнитофоном, удлинителем и еще какими-то причиндалами. Затем удалился во второй раз и притащил небольшой телевизор. Помню, я еще зачем-то отметила про себя, что это «Панасоник», как и тот, который Маоист расколотил с испугу, когда я застукала их с Лили.
Басок же тем временем расположил телевизионное хозяйство прямо на полу и включил в сеть. Что-то подкрутил, вставил в видеомагнитофон кассету и с торжественным выражением отошел в сторону, многозначительно пообещав:
— Сейчас начнется кино.
Кино и правда началось. Да еще какое! Сначала на экране возникла малоодетая фройляйн в позе дачницы, пропалывающей грядки, несколько раз сказала «О, я, я…» и страстно заохала, а после этого камера, как приклеенная, застыла на предмете, вызвавшем у нее столь неумеренные восторги, и… экран погас. Это Басок экстренно нажал кнопку пульта и зашелся в извинениях. Мол, простите, Сигизмунд Потапыч, накладочка вышла.
— Тьфу ты, паскуда! — смачно сплюнул под ноги Голопупенка и тоже принялся оправдываться перед стариканом. — Это все он! Кобель!
— Это я уже понял! — Сигизмунд Потапыч неожиданно взвизгнул фальцетом, при этом свежепочиненная челюсть не выдержала и громко клацнула. — Где та кассета? Или ты ее потерял?
— Ну, гад!.. — вразвалку пошел на проштрафившегося Баска Голопупенка. Причем явно не с самыми дружескими намерениями.
— Да здесь она, куда ей деться! — Было заметно, что Басок здорово струхнул. — Найду, сейчас найду! — пообещал он и со сверхзвуковой скоростью вылетел за дверь.
С его уходом в комнате с расписанными стенами воцарилась напряженная тишина. Не зная, чем себя занять, я водила взглядом по стенам, механически считывая с них разнообразные изречения, типа «здесь был Юра», или «Коля с Дерибасовской шлет привет потомкам». Почти всю стенку изучила, пока Басок снова не застучал копытами.
— Вот! Вот она! — радостно выпалил он.
— Уверен? — строго уточнил Сигизмунд Потапыч.
— Зуб даю! — Басок пристыженно потупился.
— Тогда заряжай, — скомандовал беззубый Софин посланец.
Басок образцово-показательно засуетился. Вставил в видак кассету и щелкнул пультом. «Панасоник» послушно засветился и спустя мгновение стал педантично выдавать записанное на пленке. Двух голенастых девчонок, лопающих мороженое у подножия Эйфелевой башни. Одну из них я видела в первый раз, а вот другую узнала бы и с закрытыми глазами. Это была моя Нэлка. В косой цветастой юбке с воланом, которую я сама ей шила и которую она не хотела брать с собой, упорно называя колхозом, и в неизвестной мне лиловой майке на бретелях, вероятно купленной уже в Париже.
