— Узнаете, Надежда Петровна? — осведомился Сигизмунд Потапыч. — Это ваша дочь Неля со своей французской подружкой Бриджит. Весело проводят школьные каникулы.
— Но… — я сглотнула застрявший в горле комок. — Откуда у вас эта запись? И кто… Кто ее сделал?
— А это я вам непременно объясню, — заверил меня господин Вставная Челюсть, не сводя глаз с экрана, на котором моя Нэлка и ее французская подружка Бриджит безмятежно уплетали мороженое, не ведая того, что будет твориться со мной, когда я увижу эту идиллию.
Глава 31
НИЧЕГО ЖИЗНЕУТВЕРЖДАЮЩЕГО
Экран телевизора погас, а Сигизмунд Потапыч объявил, довольно потирая руки:
— Ну что ж, а теперь, Надежда Петровна, мы переходим к самому главному.
Я затаила дыхание.
— Так вот, — Господин Вставная Челюсть как будто нарочно тянул кота за хвост. — Я ведь вам уже говорил, кажется, что участием в этой авантюре вы поставили под угрозу не только собственную жизнь, но и жизнь своих близких…
— Что… — Я его все-таки перебила. — Что с Нэлкой?
— Вы же видели, с ней все в порядке. — Господин Вставная Челюсть сунул в карман злополучную кассету. — Гуляет по Парижу с подружкой. Но дальнейшая судьба вашей дочки целиком и полностью зависит от вас. А конкретно от того, что вы мне сейчас расскажете. Итак, начнем с богом… Э… Ты, — недовольно покосился он на подпирающего стенку Баска. — У вас что, тут и стула ни одного нет?
— Зараз! — Голопупенка, явно соображавший быстрее Баска, сбегал за дверь и припер аж целое кресло с сильно вытертыми и засаленными подлокотниками.
Сигизмунд Потапыч хоть и покосился на кресло с неодобрением, а все-таки присел. Видать, сильно притомился.
Я уже вся извелась в ожидании, чем он меня еще огорошит, и дождалась наконец:
— А для начала, Надежда Петровна, мне очень любопытно было бы услышать, зачем же вам все-таки понадобилось влезать в эту историю? Разве Екатерина Пяткина ваша родственница? Может, внебрачная дочь, которую вы скрывали от мужа?
— Еще чего не хватало! — Эта сомнительная шуточка мне настроения не подняла. — Да она мне просто соседка. По даче. Вернее, не она, а ее бабка, Матвеевна. То есть Пяткина Клавдия Матвеевна. А Катька… Катька ее внучка. А мать Катькина, Зинка, давно на Севера за длинным рублем подалась, и с тех пор никто ее не видел. Катька тоже уже давно с бабкой не живет… У-уехала в Москву, устроилась на какую-то фабрику… А, камвольно-суконную… Потом вдруг приезжает с во-от таким животом, а Матвеевна… А Матвеевна заявляет, что это, дескать, проделки инопланетян, и попросила меня в Москву съездить… Узнать, как дело было… Нет, ну что, что такого я сделала?!
— Помочь, значит, хотели бедной сиротке? — премерзко осклабился Сигизмунд Потапыч, и мне первый раз предоставилась возможность лицезреть его вставную челюсть.
— Ну типа того, — излюбленная фраза Димыча непроизвольно сорвалась с моих искусанных в смятении уст. — Откуда же я знала, что такое начнется? То киллеры какие-то, то вообще неизвестно что… Кстати, вы не в курсе, каким образом я здесь очутилась? Потому что у меня, извините, провал. Помню, мы сидели в одном… Одном кафе на такой улице, ах, как ее…
— Ораниенбургерштрассе. — Сигизмунд Потапыч осклабился еще более мерзко, чем в предыдущий раз. Хотя, казалось бы, куда уж дальше. — Это ж надо, добропорядочная домохозяйка из Чугуновска и в таком злачном месте! Да и сидели вы там не в кафе, а в стрип-баре. Выпили лишнего и оказались здесь.
Выпила лишнего? Допустим… Тогда это что же, вытрезвитель, что ли? Стоп, а я вообще-то в Берлине? И надписи эти на самом что ни на есть чистейшем русском языке опять же смущают…
— Хорошо, хорошо, — Сигизмунд не дал мне собраться с мыслями. — Мы остановились на этой самой Катьке. Где она сейчас, вы знаете?
— Не-а, — я покачала головой. — Она куда-то исчезла. Матвеевна опять же утверждает, что ее инопланетяне забрали, но это вряд ли. Зачем она им?
— Тогда кому же она понадобилась? — Господин Вставная Челюсть чуть не насквозь прожег меня своим проницательным взглядом.
— Не знаю, — втянула я голову в плечи.
— А кто знает? — Вставная челюсть Сигизмунда угрожающе клацнула. — Я же вас предупредил, что судьба дочки в ваших руках!
— Да поняла я, поняла! — закивала я так усердно, что, не рассчитав, треснулась головой о стенку с надписями. — Но я действительно не знаю. Если б знала, разве ж поехала бы в Берлин? Мы же… Мы же поэтому и… и-и профессора Худобеднова искали. Ну того с-самого, что устроил Катьке младенца… В смысле искусственным образом… Он… Он на симпозиуме по искусственному оплодотворению должен был свой доклад читать, но в последний момент куда-то исчез… — У меня чуть было с языка не сорвалось: «Может, вы знаете, куда?»
Опустив очи долу, я приготовилась к громам и молниям, но ничего похожего не последовало. Вместо этого Сигизмунд Потапыч взял тайм-аут для осмысления услышанного. Пауза затянулась, и у одного из участников этого представления не выдержали нервы. А именно у Голопупенки.
— А мабуть, ее тово? — Он красноречиво рубанул ребром ладони по собственному загривку.
— Ой! Вот этого не надо! — Сигизмунд Потапыч скривился. — Вам бы, мясникам, только кости ломать! Она и так все расскажет, пожалеет дочку. Ведь расскажете, Надежда Петровна? — Это он уже непосредственно ко мне обращался.
— Р-р-расскажу! — подобострастно клацнула, я челюстью, хотя она у меня вроде пока еще не вставная. А сама думаю: ну что я ему расскажу, если ничего не знаю? Хоть бери и выдумывай, честное слово!
— Ну вот и рассказывайте, рассказывайте, — поторопил меня Сигизмунд, — не теряйте время, а то видите, какие у меня ребята горячие…
Я покосилась на переминавшихся с ноги на ногу горячих ребят и как в прорубь кинулась:
— Значит, так… Все по порядку. Приезжаю я в Москву и сразу на квартиру, где Катька жила. Это на улице Шверника… Знаете, в Москве есть такая улица… Шверника… Звоню — никого. Подымаюсь этажом выше, а там одна женщина открывает… Вот… А… А оказывается, она и есть та самая Инесса, которая Катьку на это дело подписала. Ну, на искусственное оплодотворение… А после она же ее и выставила из квартиры. У нее, у Инессы, там две квартиры в одном подъезде. Одна на третьем, та, что с джакузи, а другая — на четвертом.
Сигизмунд Потапыч слушал меня, уставившись в грязный пол, и пока что не перебивал. Предчувствуя, что надолго его не хватит, я строчила, как пулемет, то длинными очередями, то короткими, лишь бы только не останавливаться.
— … Когда я приехала во второй раз, Инесса была уже мертвая. Я не знаю, кто ее убил, но могу подозревать. Потому что в подъезде мне попался молодой человек с такой выразительной, запоминающейся внешностью. А… а потом… Потом он приехал в Чугуновск и стал меня спрашивать. У… У меня же. Но он не знал, что это я. Потому что я в квартире напротив, у своей подружки, цветы поливала. Вернее, у бывшей подружки… Но в тот момент я этого еще не знала. Не знала, что она у меня мужа увела. Он ей даже квартиру купил, представляете? Мне не купил, а ей купил. Ну не гад, спрашивается? — поискала я сочувствия у Сигизмунда и его костоломов, но так и не нашла. К моему глубокому сожалению. Зато заметила, что Сигизмунд Потапыч сурово насупил брови, и понеслась дальше, даже не успев как следует отдышаться:
— … Да плевать мне на этого Маоиста, ну, мужа то есть, если он такой! Просто мне деваться было некуда. Я же не дура, поняла, что стала нежелательной свидетельницей не знаю чего. Вот клянусь вам, не знаю по сей день! У меня просто выхода другого не было! Я ведь потому и к Софе за советом обратилась, ну, к Софе Степанищевой, моей бывшей однокашнице. Кстати, если вы не в курсе, я не всегда была чугуновской домохозяйкой, когда-то в институте училась. Юридическом! Но на втором курсе выскочила замуж, ушла в академку и больше не вернулась. А все потому что дура! — сделала я вывод, слегка противоречащий моим предыдущим высказываниям, и незаметно перевела дух. Самую малость. Иначе я бы замертво свалилась от нечеловеческого перенапряжения. Но поскольку землисто-желтое лицо Сигизмунда стало медленно наливаться кровью, мне пришлось срочно мобилизовать остатки красноречия.
Даже и не вспомню, чего я там плела дальше. Да все подряд, только б не замолкать. И про встречу с Димычем на чердаке, и про простреленную банку клубничного варенья, и про чугуновских сковородочников, стоящих вдоль московской трассы, и про фондюшницу, которой у меня никогда не было, но которая, по слухам, украшает лучшие дома Парижа и Лондона…
В процессе непрерывного словоизвержения я бдительно наблюдала за Сигизмундом, чтобы не пропустить момента, когда желание вникать в мой поток сознания у него окончательно иссякнет. А явные признаки того, что его терпение на исходе, уже отмеченные выше, как то: нервное подергивание век и покраснение кожных покровов, все более усиливались. Он даже открыл рот, чтобы прервать мой бесконечный монолог, и тогда я начала орать:
