— Так, простите, я вас оставлю…
— Уже уходим? — спросила Алка, демонстрируя своим видом острое сожаление по поводу краткосрочности нашего визита к ее любимому дизайнеру.
— Ну, если вы больше ничего не хотите… — с намеком сказал Зяма, подвигаясь на софе.
— Алка, ты можешь не спешить, — разрешила я.
Я отметила, что мы почти дословно воспроизвели легендарный диалог Винни Пуха и Кролика (следующей репликой Трошкиной могло стать незабываемое «До пятницы я совершенно свободна!»), но даже не улыбнулась. Мысли мои и чувства были крайне далеки от доброй детской литературы. Они гораздо больше соответствовали мрачной готике мамулиных ужастиков, ибо меня внезапно посетило ранее не свойственное желание провести небольшое спиритическое расследование.
Если бы я могла вызвать дух Игогоши, этого новосела мира теней, я задала бы ему один-единственный вопрос: какого черта он устроил тайную фотосессию, отщелкав в результате двести пятьдесят шесть мегабайт моих обеденно-прогулочных фотографий?!
«Ты уверена, что это он?» — больше для порядка, чем из недоверия, спросил внутренний голос.
Я была в этом уверена — уж очень красиво всё сходилось!
«То есть ты думаешь, что ненормальный фотограф Игогоша увидел тебя в кафе, где ты обедала с Максом, и так пленился твоей красотой, что потащился по пятам за тобой по улице? И на ходу без устали щелкал фотоаппаратом! — зачастил сообразительный внутренний голос. — Следом за тобой он дошел до кассы ТЮЗа, где ты купила билет на первоапрельский спектакль, и вскоре обнаружил, что карточка памяти его камеры заполнена».
Я кивнула, припоминая, что в очереди к окошку билетной кассы позади меня и в самом деле стояли какие-то любопытные мужики — в лицо мне засматривались, через плечо заглядывали в билет (я, правда, тогда подумала, что они норовят поглазеть в вырез моей блузки). Физиономий прилипал я не помнила, но ретроспективу событий видела совершенно четко.
Итак, чтобы срочно очистить память фотоаппарата, Игогоша метнулся в ТЮЗ к своему другу Борюсику, и тот от собственного имени попросил театрального сисадмина сбросить мои фотки в свой компьютер. Однако продолжить съемку Игогоше, по всей видимости, не удалось: пока он решал проблему с техническим обеспечением, я уже ушла из ТЮЗа.
«Но горе-фотограф обоснованно надеялся вновь увидеть тебя в театре первого апреля! — тарахтел внутренний голос. — Ведь ты же купила билет на вечерний спектакль! Купила, но не пошла, потому что подарила свой билет Лушкиной…»
Тут я вспомнила, что еще несколько дней назад собиралась расспросить о личной трагедии Галины Михайловны Лушкиной Максима Смеловского. В тот роковой день, когда Элечка Лушкина погибла, а ее матушка угодила в больницу, в «ЮгРосе» вынюхивала подробности ЧП Максимкина съемочная группа, а я свято верю в великую пробивную силу боевой двойки «репортер+оператор»: ушлые ребята с камерой и микрофоном по части «до чего докопаться» способны конкурировать с бульдозером.
Я утащила из прихожей телефон и закрылась с ним в своей комнате, но дверь запереть не успела: пришла мамуля с докладом. Она выполнила поручение и поговорила по телефону с Антониной Трофимовной Зайченко из наробраза. Чиновная дама была неожиданно мила и в высшей степени любезно ответила на мамулины вопросы. По словам Антонины Трофимовны, она из ВИП-ложи дважды видела, как в первом акте гадкого спектакля из зала уходили женщины, не сумевшие преодолеть естественного отвращения к происходящему на сцене безобразию. Первая такая неженка покинула свое место в первом ряду тридцать первого марта, а вторая ушла из третьего ряда первого апреля.
— Мне стоило большого труда не спросить ханжу Зайченко, чего ради сама она, такая большая ревнительница природной женской скромности, ходила на безобразный спектакль день за днем, как на работу! — съязвила мамуля. — Я бы на ее месте либо не клеймила позором представление, либо уж помалкивала!
— Ты бы на ее месте, я бы на ее месте…
Я замолчала.
— Ладно, Дюша, я тебя оставлю, мне пора садиться за рукопись! — Не заметив, какое шокирующее впечатление произвел на меня ее доклад, мамуля упорхнула к себе.
«Первое апреля, третий ряд! — возбужденно загомонил мой внутренний голос. — Ты соображаешь?!»
Я соображала, да так усиленно, что мозговые извилины от перенапряжения скрутило спазмом. Из-за этого я совсем забыла, что с безнадежно влюбленным Максом нужно обращаться так же бережно, как с тухлым яйцом (иначе не оберешься воплей на тему: «Ах, ты меня совсем не любишь, не ценишь, просто используешь!»), и приступила к теме, опустив ритуальные фразы: «Привет, как дела, я так соскучилась, когда увидемся?» и тому подобное. И вот верно говорят: «Не было бы счастья, да несчастье помогло»! Моя бесцеремонность Смеловского задела, и на прямой запрос относительно интимных подробностей жизни Лушкиной Галины и смерти Лушкиной же Элечки не обласканный кавалер обиженно огрызнулся:
— А чего ты меня об этом спрашиваешь? Узнай у своего любимого босса.
— Сколько раз тебе повторять, Бронич мне никакой не любимый! — рассердилась я.
Смеловский склонен сильно преувеличивать роль субординации в любовных историях. Макса самого, как шефа службы новостей, то и дело пытаются охмурить практикантки и стажерки, жаждущие прорваться на голубой экран, вот он и думает, что все работающие женщины мечтают спать со своими шефами.
— И вообще, при чем тут мой босс? Где он, а где Лушкина? — разворчалась я.
— А ты разве не знаешь? Ха, ну, ты даешь! — Макс приятно удивился моей неосведомленности: видимо, она снимала с меня подозрения в повышенном интересе к Броничу во всех его проявлениях. — Твой босс — последний уцелевший родственник Галины свет Михайловны!
В первый момент меня царапнула формулировка: «последний уцелевший родственник». Как будто семейный круг госпожи Лушкиной составлял внутри себя группу повышенного риска! Впрочем, этому не стоило особенно удивляться, я много раз замечала: если бог дает человеку богатство, то для равновесия отнимает то, что ни за какие деньги не купишь — например, жизнь дорогих и близких.
«По этой твоей версии, олигархи должны быть круглыми сиротами», — заметил внутренний голос.
— Возможно, так и есть, не знаю, у меня слишком мало знакомых олигархов, — пробормотала я.
— Вот-вот, я так и знал, теперь ты точно возлюбишь босса всеми фибрами своей корыстной женской души! — оскорбился Макс. — Как сводный брат олигархической Лушкиной, он, конечно, вырос в твоих глазах!
— Да нет, не он, — брякнула я, посмотрев в окно.
Там на травянистом пятачке между грибком песочницы и столом для забивания козла вырос серебристый «Лексус» со знакомым номером.
— А кто? — заволновался Смеловский. — Не скажешь? Ну, так и я тебе ничего больше не скажу!
Он совсем разобиделся и бросил трубку.
Но я уже потеряла интерес к нашему разговору. У меня возникла острая потребность заглянуть в Интернет, что я и сделала без промедления. Набрала в строке поиска малоосмысленное сочетание слов: «наушник, присоска, калькулятор CITIZEN СT-700» и стала ждать, что выдаст на эту абракадабру всезнающий поисковик Яндекс.
Короткий марш-бросок по первой из выданных ссылок вывел меня на ассортиментный перечень «Техника для защиты информации». Там в разделах «Аксессуары» и «Приемники» я нашла и наушники, и присоски для крепления микрофонов, и невинный с виду калькулятор CITIZEN СT-700 со встроенным индикатором радиопередатчиков, диктофонов и видеокамер. Прочитав описание этого разнообразно полезного устройства, я поняла, что мой славный школьный калькулятор с этим аппаратом и рядом не лежал. Машинка Алехандро могла на расстоянии до нескольких метров определить наличие подслушивающего устройства, имела удобную индикацию для незаметной работы, а сугубо для прикола работала еще и как обычный калькулятор.
«Самая нужная вещь для торговца фастфудом!» — съязвил мой внутренний голос.
На это и сказать было нечего.
Распечатав познавательный прайс, я села на подоконник и долго смотрела на машину Алехандро, испытывая странное чувство — нечто вроде горького удовлетворения. «Ничего больше тебе не скажу!» — выпалил Макс, но я уже поняла, что больше-то ничего и не надо. Чего я не знала, о том с большой степенью вероятности догадалась и теперь могла бы с гордостью сказать, что тонкая женская логика в очередной раз восторжествовала над грубой реальностью.
«Эх, не та это была реальность, какой хотелось!» — вздохнул внутренний голос, щедро посыпав солью мои сердечные раны.
Надежда на бурный роман с мачо Алехандро окончательно и бесповоротно умерла. Я похоронила ее под обломками очередной разбившейся мечты, утерла слезинку, взяла себя в руки и уже совершенно бестрепетно и хладнокровно собралась к выходу, не пожалев усилий на то, чтобы подчеркнуть свои лучшие стороны.
