Результат впечатлял: мое отражение в зеркале могло вызвать комплекс неполноценности даже у голливудской красотки.
— Ого! — уважительно протянул Зяма, шагнувший мне навстречу из кабины лифта.
Я без объяснений поняла, что братец был у Трошкиной. Украшающее его физиономию сочетание самодовольной улыбки и следов губной помады говорило само за себя.
— Кому-то нынче повезет! — пропуская меня в лифт, добродушно заметил братишка.
— Строго наоборот! — мрачно ответила я и вонзила палец в кнопку с цифрой «1».
В другой руке у меня был бумажный лист, скрученный в тугую трубочку. Легонько похлопывая ею по бедру, туго обтянутому узкой юбкой, я сошла с крыльца и направилась прямо к «Лексусу».
Бабушки, по обыкновению заседающие на лавочке, при моем появлении перестали чирикать и замерли, активно вентилируя вставные челюсти. В беседке, где гомонили подростки, мучительным стоном оборвалась гитарная струна. Какой-то веселый малыш послал мне улыбку, но она отскочила от моей гранитной скулы и упала убитой бабочкой. В наступившей тишине послышался детский всхлип и старушечье бормотание: «Господи, спаси и помилуй!». Я одернула тугую блузку движением, каким ратник мог бы оправить короткую кольчугу, и ускорила шаг. Стальные набойки моих шпилек высекали из асфальта искры, сбивающие на лету шмелей и пчелок. Я не отрывала взгляда от «Лексуса», и сеанс гипноза удался: дверца с пассажирской стороны при моем приближении открылась сама собой.
Я молча села в машину, захлопнула дверь, сделала глубокий вдох и повернулась к мачо. Алехандро еще улыбался, но в глазах его заплескалось беспокойство.
— Тс-с-с! — шипением и жестом я отвергла не прозвучавший комплимент и вручила Алехандро свою бумажную трубочку.
— Это мне? — Он развернул свиток, быстро пробежал глазами шпионский прайс, тоже вздохнул и после долгой паузы посмотрел на меня с укоризной. — Значит, ты шарила в моей машине?
— А ты — в моей сумке! — парировала я и дернула плечом, сбрасывая упомянутую сумку ему на колени. — Где там твой гадский жучок, или как это у вас, шпионов, называется?
— О чем ты, я не знаю?
— Не врать мне! — рявкнула я, мигом утратив хладнокровие. — В глаза смотреть! Ты на кого работаешь?!
— А ты? Часом, не на гестапо?
Мы уставились друг на друга злыми-презлыми глазами.
— Ладно, — мачо опомнился первым. — Поедем отсюда куда-нибудь, поговорим спокойно.
Я безжалостно подавила свое любопытство в пользу внешней невозмутимости и не спросила, куда он меня везет. В этот момент мне было все равно, где рубить правду-матку самой и вырубать ее из Алехандро — хоть в застенках тайной канцелярии, хоть в стогу, который еще недавно придавал некий национал-патриотический колорит моим эротическим фантазиям с участием мачо.
Все оказалось проще и банальнее — он привез меня в ресторан. Увидев вывеску, я мрачно ухмыльнулась: популярное у местных буржуинов итальянское заведение «Фрателли» трудовой люд с прямым намеком называет «Брателло».
— Оборотень! — не сдержав эмоций, съязвила я.
Мачо дернул щекой, но притворился глухим. В сопровождении метрдотеля мы проследовали к свободному столику, оккупировали его и практически не глядя сделали заказ, слепо потыкав пальцами в меню. Вскоре мне принесли пюре из спаржи, которое я даже пробовать не стала. Выглядела зеленая масса так отвратно, что я добрых две минуты боролась с желанием зашвырнуть эту гнусную мечту кикиморы в еще более гнусную физиономию Алехандро и отказалась от этой мысли, только когда увидела, какой продовольственный паек достался самому мачо: запеченная в кожуре картофелина самого сиротского вида, украшенная одинокой веточкой базилика и покосившейся, как Пизанская башня, пирамидкой сырной массы. Алехандро с изумлением взглянул на свою тарелку, потом с недоумением — на столовые приборы, которыми он уже успел вооружиться, и после секундного колебания отложил нож и вилку подальше.
— Я вижу, ты тоже не голоден, — съехидничала я, пальчиком покачав свою миску со спаржевой дрянью. Мерзкое зеленое месиво заволновалось, как потревоженное болото. — В таком случае поговорим? Только честно! Ты работаешь на Лушкину, я правильно поняла?
Ложный мачо Алехандро смотрел на меня молча и даже не мигая, как орел с кордильерских вершин на солнце ацтеков.
«Что же, ты сегодня вполне ослепительна! — подбодрил меня внутренний голос. — Ну-ка, блесни интеллектом!»
И я блеснула:
— Галина Михайловна жаждет выяснить, почему родная дочь хотела ее убить?
Ответную реплику я угадала раньше, чем она прозвучала:
— Что ты об этом знаешь?!
И тогда я усмехнулась мудро и печально, как сфинкс, и почти с сожалением сказала:
— Приготовься к долгому рассказу…
Поскольку я не знала, что именно известно моему собеседнику, то начала издалека:
— Жил-был в нашем городе немного чокнутый, но не лишенный таланта фотограф…
— Игорь Иванович Горшенин, одна тысяча девятьсот восьмидесятого года рождения, русский, неженатый, не судимый, — речитативом выдал справку Алехандро. И тут же перехватил инициативу:
— «Малость чокнутый» — это ты мягко сказала, по-моему, придурок был конкретный, не зря его из всех журналов гнали в шею.
— Художника понять нелегко, — высокомерно заметила я.
— Добрая! — похвалил меня мачо. — А он, между прочим, за тобой следил!
— А ты, между прочим, тоже! — отбрила я.
Алехандро кашлянул:
— Гм… Так я для пользы дела!
— Дела у прокурора, — буркнула я.
— Сначала у следователя, — поправил знаток. — Так вот, насчет фотографа этого, папарацци недоделанного… Сначала он не за тобой ходил, а твоего приятеля снимал, который с телевидения.
— Ах, вот как! — Я замолчала, соображая, можно ли считать комплиментом моей красоте тот факт, что я отвлекла внимание папарацци от телезвезды Смеловского. Или же это признак недостаточной «звездности» Макса? — Откуда знаешь?
— Приятель фотографа рассказал, некто Борис.
— Когда рассказал? — заинтересовалась я. — Когда ты его в театре за шиворот взял и к стеночке притиснул?
— Ага, — мачо усмехнулся и наставил на меня палец, как пистолет. — Между прочим, я о тебе беспокоился! Очень хотел понять, чего этот парень на тебя так взъелся. Я видел, как он наехал на тебя своим мопедом.
— Еще бы ты не видел! — кивнула я. — Ты же, как я понимаю, за нами с Броничем от самого театра ехал! А за самим шефом еще раньше увязался, наверное. Бронич «хвост» заметил, испугался, в одиночку ехать побоялся, применил административный рычаг и заставил меня составить ему компанию. Думал, вдвоем ему спокойнее будет. Но потом увидел, что твой «Лексус» по-прежнему висит на хвосте у его «Тойоты», запаниковал и бросил машину.
— И тебя в ней, — Алехандро укоризненно покачал головой. — Я же говорил, скверный он человек. Бросил девушку в опасности, а сам дернул как заяц по бездорожью через поле…
— А ты проехал мимо, но чуть подальше развернулся и обратно двинулся! — догадалась я. — И как раз увидел, как Борюсик на таран пошел… Так, давай сразу один момент проясним?
— Давай, — согласился мачо и налил мне вина.
Переговоры, начавшиеся в духе холодной войны, незаметно превращались в приятную беседу.
— Ты к шефу моему почему прицепился? Потому, что он после смерти Лушкиной и ее дочки может претендовать на трон «ЮгРоса»?
— Зря иронизируешь, за такое наследство многие людишки родную маму не пожалеют, а не то что сводную сестрицу! — построжал Алехандро. — Конечно, этот ваш господин Савицкий у Лушкиной как бельмо в глазу! Побаивается она родственничка, это правда. К тому же твой шеф с самой Галиной Михайловной общался чисто формально, а вот с дочкой ее гораздо более сердечные отношения поддерживал.
— Конечно, ведь своих детей у Бронича нет, а Элечка ему, считай, племянницей приходилась!
— Правильно, — кивнул мачо. — Племянницу он любил, а сестрицу — нет, значит, теоретически вполне мог настроить первую против второй! Кстати, откуда ты узнала, что Элечка пыталась убить свою маменьку? Мы вроде всё сделали, чтобы в официальной версии следствия и намека на это тонкое обстоятельство не было.
— А у меня жених — эксперт-криминалист, — с нескрываемым ехидством сообщила я. — Он, когда мне эту вашу официальную версию излагал, такое лицо сделал, что мне интуитивно понятно стало: брехня всё это. Да не могла старшая Лушкина так поскользнуться, чтобы усвистеть за десять метров на другую сторону улицы! Сто процентов, ей кто-то ускорение придал! А младшей Лушкиной почему-то нет, и упала она, как камень с обрыва. Спрашивается: почему такая существенная разница в манере исполнения смертельного номера? И почему мадам Лушкина ни слова не говорит следствию о том, что не сама она упала с крыши, ее столкнули? Не может же она покрывать убийцу?
