— Ни хрена не ясно! Почему он обратился не на Петровку, 38, а ко мне, частному сыщику?
— Ваша харизма! — пальцами я нарисовал над головой нимб.
— Избавьте меня от лести. Читайте…
Рябов вынул из кармана радужный постер.
Близоруко щурюсь: «Выступление ансамбля Газпрома «Вертикаль» в ресторане «Аллигатор» на Баррикадной. Воскресенье, в 19.00».
— Уже завтра?
— Петя, милый вы мой человек, почистите и тщательно смажьте браунинг. Сердцем чую, здесь ведется двойная игра. Сначала же мы должны посетить офис.
2.
Прибыли на станцию Международная. Едем в скоростном серебристом лифте на 44-й этаж. Ощущение будто в Чикаго. Ну, как-то не вяжется с этими небоскребами провинциальная Большая Ордынка, скромный мавзолей дедушку Ленину, пасторальное Лобное место…
Охранник в очках с чудовищными диоптриями долго и подозрительно сличал наши паспорта с подошедшей натурой. Позвонил секретарше А. В. Салямского. Кивнул:
— У него сегодня банный день. Но вас примут.
— Что значит банный день? — автоматически я проверил бегунок зиппера.
Секьюрити лишь подкрутил седой ус.
Идем по кроваво красной дорожке офисного коридора. По стенам, будто в Третьяковке, развешены картины. На них же, с завидным постоянством, лишь два сюжета. Хрупкий кораблик, скачущий по волнам бурного моря. И белая кобыла, вымахивающая из дремучего леса.
— Двойная игра! — вспомнил я вещие слова сыскаря.
За дверью нужного нам кабинета № 23 мы услышали плеск воды.
Стучим.
— Открыто… — ответствует кто-то баритональным басом.
Дергаем ручку и… обалдеваем.
В центре зала располагается большой медный таз. В нем же, совершенно нагой, находится гражданин А. В. Салямский.
Чуть в стороне подбоченился лысый грузин, точнее, не подбоченился, а держит наизготовку белоснежный махровый халат.
Аркадия Владимировича с материнской старательностью намыливают две дамы. Одна лет 50-ти, с черными крашеными волосами. Другая чуть за 30-ть, натуральная блондинка с истощенным стервозным лицом и белобрысыми усиками.
— Господа, что же здесь происходит? — не удержался я от всполошенного вскрика.
— Все нормально… — скалит зубы Салямский. — Дело в том, что я потомственный дворянин. На гербе же моей фамилии банная шайка и березовый веник. Так что я не изменяю традициям предков. Особо доверенные мне лица всегда меня купают по пятницам.
— Для этого же есть баня? Наконец, домашняя ванна? — подмигнул Рябов.
— Побойтесь бога! — вскрикнула брюнетка, старательно намыливая петушок Салямского, тот же, покорный весенним законам, мускулисто воспрял. — Это же ритуал. Своеобразная месса.
— Можно смывать, — улыбнулся Салямский.
Блондинка полила на голову шефа из голубого фаянсового кувшина.
— Уф! — засмеялся Салямский. — Хорошо…
— Товарищ Магомедов, полотенце! — строго произнесла брюнетка.
Сноровистые руки фемин до красноты растерли дебелое, с пузиком, тело.
— Теперь живенько нам приготовьте арабское кофе и коробку кубинских сигар, — распорядился Аркадий Владимирович. А ты, Заруб Махмутович, тащи холст и краски. Намечается дело.
Моя рука автоматически проверила наличие браунинга в потайной кобуре.
Салямский облизнулся:
— Все картины здесь кисти Заруба. Он с отличием закончил Строгановское училище. Кстати, его мои родственники и основали. Так вот… Заруб Махмутович у меня на должности подавальщика полотенца. А также поет небольшие партии в моем ансамбле баритональным басом.
— Почему партии небольшие? — подобрался Рябов.
— У него девичья память. Изъясняется почти исключительно кистью.
3.
Аркадий Владимирович облачился в черный костюм, в белую накрахмаленную рубашку с красным галстуком. Мы заперлись в небольшом уютном кабинете, из окна от пола до потолка роскошный вид на Москву-реку.
Закурили гавану, запивая элитный дымок арабским свежемолотым кофе.
— Кого подозреваете? — вкрадчиво осведомился Рябов.
Салямский глянул с трогательной детской беззащитностью:
— Всех и… никого.
— Но все же, все же?! — заволновался я, акушер второго разряда, Петр Кусков.
— Давайте говорить, как дворяне, — исподлобья глянул на нас. — Надеюсь, вы дворяне?
— Обижаете! — с горловым клекотом вскрикнул я, припомнил, что папа мой служил электромонтером, а матушка тянула лямку потомственной прачки.
— Тогда нормально… Понимаете, господа, у нас в «Вертикали» дружный сплоченный коллектив. Каждое воскресенье корпоратив. Мы играем в кегли и поем караоке. К тому же, все женщины в этом коллективе — мои любовницы.
— Так-таки все? — поперхнулся я дымом.
— Вы двух уже видели. Черненькая — это Галина Алексеевна. Блондинка же — Елена. Отчества не помню. Кстати, они тоже дворяне. Столбовые.
— А Заруб? Что вы скажите о Зарубе Махмутовиче? — резко, наотмашь спросил Рябов.
— За него не ручаюсь. Он художник. В голове сквозняк. Всегда несколько в неадеквате.
— Каких ваших сожительниц мы еще не видели? — сглотнул я горькую от кофейных крошек слюну.
— Да была тут одна малолетка. Зоя. Она соскочила. То есть, уволилась.
— Любопытно… — скрестил Рябов руки.
— И ведь зарплаты у всех преогромные! — вскрикнул Салямский. — С пятью нулями. Зачем же красть со стола?
— Газпром вас не обижает… Кхе-кхе! — откашлялся я, во рту першило.
— Дело тут не в зарплате, а в вертикальном шкафе.
— В чем? — изумленно вскрикнули мы в унисон с Рябовым.
— Он в моей комнате отдыха. Пойдемте.
Свернули в боковую дверь.
Комнатка небольшая, метров шесть квадратных. Застеленная солдатским одеялом кушетка, колченогий табурет и тяжеловесный шкаф из мореного дуба. Ручки заменяют две оскаленные львиные морды.
— И что же, этот шкаф какой-то волшебный? — иронически выгнул я бровь.
— Подарок самого Алексея Мюллера, председателя совета директоров Газпрома. Презентовал на мое сорокалетие. Шкаф из апартаментов Бурбонов. Тех самых, коих сверг Наполеон Бонапарт. Впрочем они опять вернулись. Да вы откройте. Смелее!
Я взялся за мордочку. Потянул. С мелодичным скрипом шкаф отворился. Оказался оглушительно пуст. Мы лишь увидели темные стенки, изъеденные неугомонным жуком-короедом.
— Именно этим вы хотели нас удивить? — хмыкнул Рябов.
— Закрывайте. А теперь я.
Салямский нежно взялся за льва. На этот раз дверца не заскрипела. На нас же, просто как из рога изобилия, хлынула наличность. Радужные еврики, баксы, рубли… А стенки на этот раз оказалась солнечно светлы, нигде не тронуты подлым короедом.
— Это фокус такой? — перекатил Рябов кадык.
Арсений Валерьевич протянул мне новехонькую пачку евро, одна к одной, соток.
— Пощупаете? Взгляните на просвет. Настоящие. Причем все это богатство появляется, когда открываю именно я. Спасибо господину Мюллеру. Кстати, он тоже дворянин. Маркиз или барон. При личной встрече уточню обязательно.
— И с таким шкафом вы тяните суетливую канитель с «Вертикалью»? Зачем вам этот ансамбль? — почесал я затылок.
— Мюллер сказал, если я вздумаю покинуть «Вертикаль», то шкафчик он заберет.
Салямский закрыл дверцы.
Я не удержался, резко отворил его.
Пуст!
Стенки изъедены жуком до трухи, жалкого тлена.
4.
— Так где же эта Зоя, уволенная? — с горловым клекотом вопросил Рябов.
— Откуда мне знать? Эта юная сучка отвергла даже орал! Могу ли я держать такого сотрудника?
Вышли из небоскреба на улицу.
— Забавная конторка… — пробормотал Рябов.
— Забавный шкаф! — вскрикнул я.
— Постойте! — слышим позади.
Оглядываемся.
Нас догоняет Заруб Махмутович. Лысоватый, с брюшком, трогательный в своей тщетной попытке стремительно перемещаться в пространстве.
— Я эту поганую ручку стырил, я! — Заруб смахивает со лба налитой жемчуг пота.
— Какого черта? — шепчу я.
— Это месть! Салямский сгубил мою карьеру… Ручку я выбросил в очко дощатой уборной. У себя на даче, в Перловке.
Идем по Багратионовскому мосту, справа и слева открываются просторные виды на Москву-реку. Молчим. Размышляем.
Рябов стопорнул возле киоска с нарезным оружием. Калаши, стечкины, макаровы, гранатометы… Только на прошлой неделе Госдума разрешила свободную продажу любого оружия.
Заруб хватает меня за локоть:
— Остановите Салямского! Он безумен.
Рябов попросил показать ему автомат «Узи». С наслаждением, как роскошную женщину, ощупал его. Скосился на Магомедова:
— Мы с нетерпением ждем продолжения вашей исповеди.
— Видели по стенам в офисе кораблики и белых кобыл?
Рябов в шутку прицелился в Заруба:
— Дальше?
Художник с раздражением отвел дуло:
