– Перестань корчить рожи! – после полученного удара ложкой по лбу сквозь плотную пелену раздумий до меня, наконец, донесся требовательный Наташкин голос.
Я вздрогнула и очнулась, с трудом возвращаясь к реальной действительности, в которой встревоженная Наташкина физиономия никак не вязалась с темной фигурой мужчины в форменной одежде охранника, все еще владевшей моим воображением.
– Мне нужна Тамара! Мне очень нужна Тамара! – забормотала я, потирая ладонью лоб и нарезая круги по кухне.
– Бли-ин! Да где же я тебе ее возьму? – Наташка с интересом следила за моей беготней.
Я остановилась и, подумав, согласилась с тем, что найти женщину мы не сможем. А если и найдем, правды она не скажет.
– Ты хорошо помнишь номер кладбищенского участка, куда будет захоронена урна с прахом Маноло? Извини. Зря спросила.
Наташке мой вопрос не понравился. Ладно бы он прозвучал утром, на свежую Наташкину голову…
– Ты это к чему? – Подруга настойчиво буравила меня немигающим взглядом. – Я никогда и ничего не забываю! – самоуверенно отчеканила она по слогам, для убедительности треснув ложкой по столу. – И ни на какое кладбище сейчас не поеду! Я поеду спать! Не провожай. Дорогу помню. Прямо по коридору, направо, далее никуда не сворачивать.
Отпускать Наталью совершенно не хотелось. Меня охватило странное чувство – состояние то ли отчаяния, то ли храбрости.
– Наталья, давай на посошок, а? – кинулась я к шкафчику, где хранилась початая бутылка выдержанного коньяка, чуть меньше половины. Важный ингредиент Аленки-ных кондитерских шедевров хранился в распечатанно-запечатанном состоянии не один год.
– Не больше пяти капель, – живо откликнулась Наташка. – А у тебя найдется, чем занюхать? После шести я не ем.
– Я тоже. Занюхаешь тем, чем придется давиться мне. Из-за тебя, опять же… Если я на верном пути… Нет, пожалуй, не стоит петь себе дифирамбы раньше времени. Слушай меня внимательно… – И я увлеченно принялась излагать Наташке значительно подправленную версию преступления. Иногда она ужасалась до дрожи в коленках, иногда вносила коррективы. Самым весомым из них была ее собственная фляга с коньяком, ставшая таковой после того, как она, слетав к себе, умыкнула ее из бара Бориса, где он время от времени пытался собрать коллекцию презентованных ему напитков, и притащила ко мне.
Хорошо помню, что к концу наших посиделок я впала в мрачное состояние духа и никак не соглашалась составить Наташке компанию для поездки на кладбище в это позднее время. Не соглашалась на это и вернувшаяся домой Аленка. По ее же наводке Наташку унес домой Борис, прихватив заодно и остатки коньяка. Наше предложение «на посошок» было категорически отвергнуто, а попутно высказано возмущение тем, что Наташку здорово шибануло вольным ветром. «Борис, ты не прав!» Кажется, мне никак не удавалось выговорить эту фразу. А уж обосновать ее тем, что окно на кухне закрыто, в связи с чем ветру разгуляться негде, было вообще не по силам.
Хмурое утро как нельзя точно соответствовало хмурому душевному состоянию. Какому «умнику» первому пришла в голову мысль, что нервное напряжение и стрессы можно заглушить алкоголем? Конечный результат много хуже первоначального: к мукам душевным добавляются муки телесные. А эти уверения практиков, что от коньяка голова не болит! Да. Не болит. Но только в процессе потребления. Еще эта ужасная жажда, когда после воды становится значительно хуже…
Стараясь не разбудить дочь, я двигалась по квартире бесшумно. Поневоле выразишь сочувствие мастерам питейного дела. Страдая от жестокого похмелья, слушать нотации в дополнение к гневным протестам собственного организма невыносимо. Нет сил даже на возражения. Но что случилось, то случилось, и с этим следовало как-то жить дальше. В лучшем случае до следующего утра. А главное, с твердой верой в светлое будущее. Потому как трезвое.
Тот факт, что в наших аптеках не все продаваемые лекарственные препараты поддельные, я осознала собственной головой вскоре после того, как, досрочно выскочив из трамвая, решила пройти пару остановок до работы. Две проглоченные разом таблетки помогли. Головная боль прошла, мысли о собственной редкостной дурости тоже. Появилась возможность думать о других. В первую очередь об Аленке, которую не мешало бы разбудить. Со звонком она меня опередила. Ее забота выжала скупую слезу дополнительного осуждения моего поведения – увлекшись чужими проблемами, полностью забросила детей и мужа. И совершенно ничего не значит, что все они давно уже совершеннолетние. Все! Далее живу только для семьи… Впрочем, если хорошенько разобраться, а для кого же я жила до этого?
Вытащив из кармана жвачку, сунула ее в рот и, с деловым видом миновав проходную, проследовала к себе, мучимая только одним вопросом: после качественного коньяка бывает запах перегара? И посоветоваться-то не с кем. Именно поэтому быстро успокоилась. Зная меня как убежденного трезвенника, никто из сотрудников не заподозрит, что… Какая все-таки гадость, этот коньяк! Мутит от одного воспоминания о вчерашнем вечере.
Наташка была не в лучшем состоянии. Пожаловалась, что свобода ей очень дорого обходится. Мобильная связь не иначе как тоже с большого бодуна – с восьми утра соединял ее не с тем, с кем она желала. А желала она пообщаться исключительно со мной и никак не хотела верить, что ее пальцы нажимают не те кнопочки.
Честно говоря, тому, что она с восьми часов утра гуляет по кладбищу, я сначала не поверила. Получалось, что подруга покинула родные стены около семи. Но для этого бредового поступка ей следовало продолжать возлияния малыми дозами всю ночь, поддерживая себя в пьяном угаре, в котором, как известно, «море по колено», что также противоречило здравому смыслу. Объяснение было простым: Наташку выгнал из дома муж. С моей точки зрения, правильнее было бы сказать «вынудил уйти». Оказывается, ему надоело скакать всю ночь напролет, помогая жене справиться с последствиями перепития. Около шести утра, когда он, наконец, забылся тревожным сном, а Наташка очередной раз проснулась с мыслью о том, что она самый больной человек в мире, и громко посетовала на одиночество (некому даже стакан воды подать), Борис натянул на голову одеяло, обретя себя в новом качестве – глухонемого. Наталья увеличила громкость стенаний. И тогда озверевший супруг посоветовал ей прилечь прямо в туалете. Там и до воды рукой подать. И попрекнул ее тем, что она, больше суток просидев на его шее, пропивает его же деньги.
Обвинение было настолько страшным и несправедливым, что подруге в миг полегчало. После кофе пришли совсем трезвые мысли, которые привели ее к трезвому выводу: она и вправду переборщила, ничего хорошего от невыспавшегося мужа ей ждать не придется. Скандала с утра пораньше не хотелось – силы еще не те. Идти ко мне не решилась по той же причине. Выгуляв собаку, надумала прогуляться сама.
Посещение кладбища являлось нашим совместным плановым мероприятием, но подруге некуда было податься в такую рань, и она решила выполнить задание досрочно и в одиночку, что само по себе было подвигом. Пугало только одно – возможное безлюдье, но опасения не оправдались. Кроме того, в Наташке наверняка еще бродили темные силы похмелья, себя подруга не жалела.
– Никаких неувязок! – доложила она о результатах своей прогулки. – Там действительно две могилки. Судя по надписи на памятниках, захоронены в них именно Осиповы – Клавдия Михайловна и Альберт Владимирович. Удивительно, но твоя память оказалась более надежной. Тамара говорила, что Осипов Владимир Михайлович погиб на фронте. Не известно, есть ли у него вообще могила. А вот где погиб сын Маноло, у меня совершенно вылетело из головы. Блин, склероз…
– Это не запущенная форма, – утешила я Наталью. – Конкретное место гибели племянника Аль…берто Тамара не называла. Ну до чего же одинаковое начало у имен обоих друзей! Альберто и Альбрехта вполне можно было называть одним сокращенным именем – Аль, Алик… Нет, у последнего имеется еще одно значение. Надо же, неплохое имя к алкашам приспособили. – Меня невольно передернуло от отвращения. – Надеюсь, ты не привлекала к себе лишнего внимания?
– Нет. Покойные вели себя, как и положено, покойно. Живые занимались своими делами. В основном мокрыми, большинство плакало, но не рядом со мной. Совершенно нормальные люди, которым не было до меня никакого дела. Мой лысый парик никто не оценил. О! Я же его еще не сняла! И он находится в явном противоречии с моей «Шкодой». Пока! Перезвоню.
Очередная попытка связаться с Тамарой Владимировной потерпела крах. На сей раз оператор «порадовал» тем, что номер абонента заблокирован. На секунду я оторопела, но тут же хлопнула себя по лбу и обозвала дубиной стоеросовой. К счастью, немного раньше, чем вошел шеф. Макс обожает чужую самокритику.
– Что это у тебя за духи такие убойные? – заявил он прямо с порога и, подойдя ближе, ловко закинул пачку документов на мой стол. – Все провоняло. Забыла, что не на подиуме?
