для рукопожатия:
– Елизавета Марковна меня зовут, Мерзликина.
Альбина коротко пожала протянутую руку, брезгливо подумав, что руки не помешает теперь протереть дезинфицирующим средством: «Вот невоспитанная особа, видит, что я с ребенком, а она тут инфекцию разбрызгивает».
– А я жена Гены, брата Антона, может, помните?
– Конечно, помню, – живо ответила Елизавета Марковна.
– Вам помощь не нужна? Если что обращайтесь, – вежливо предложила Альбина. – Вы меня простите, но я не могу не спросить, когда Любу хоронить будут?
Елизавета Марковна опять было скривилась, но быстро взяла себя в руки и ответила:
– Полиция тело не выдает. И после смерти моей доченьке покою нет. Всё ищут, расследуют. Что расследовать-то! Всё ж ясно как божий день! Димкина баба – убийца, арестовывайте. Где это видано, убийца разгуливает на свободе, а несчастная мать даже на могиле дочери поплакать не может!
Женщина снова потянулась за платком.
– Спасибо тебе, Альбиночка, за беспокойство. Помощь мне никакая не нужна, а вот в гости заходи, я рада буду. Я ж тут в городе никого не знаю, скучно мне очень и одиноко. Дед-то мой не скоро приедет. Пока все в деревне распродаст. Ох, – горестно вздохнула она, – и не представляю, как мы тут жить будем, в городе вашем, все чужие, поговорить не с кем…
– А вы тут жить собираетесь?
– Да вот подумали мы с дедом: мы уже старые, хозяйство, огород тянуть тяжело становится. Вот и решили перебраться в город, от доченьки нам квартира осталась. Будем привыкать, не пропадать же добру.
У Альбины лицо пошло пятнами от сдерживаемого возмущения. В город они решили перебраться! Да вы последние у кого есть право жить в квартире Голицинских! Чудовище! Однако, вслух она вежливо поблагодарила:
– Спасибо за приглашение, обязательно воспользуюсь.
– Давай вечером, – с энтузиазмом предложила Елизавета, – и малыша своего привози. Больной он у тебя, что ли? – бесцеремонно уточнила она.
– До свидания, приду, но не сегодня. У меня ведь тоже горе. Муж погиб, три дня как похоронили. Так что я только тоску на вас нагонять буду, – оставила последний вопрос без ответа Альбина и потянула коляску с Максимом дальше.
– Погиб? Выходит, вы с мальцом тоже осиротели… Но материнское горе ни с каким другим не сравнить, – деловито заключила Елизавета, – ну как сможешь заходи!
Не дожидаясь ответа, она громко хлопнула дверью и через минуту снова зашумел пылесос.
– Хоть бы помочь коляску дотащить предложила, – бормотала себе под нос Альбина. – Теперь понятно в кого Люба такая бессердечная была.
Альбина, запыхавшись, добралась до своей квартиры, закатила коляску прямо на кухню и устало села за стол. Гнев, подпитанный усталостью, постепенно сменился горькой обидой на судьбу. Ну как же все-таки несправедлива жизнь. Могли ли подумать Генкины родители, что через каких-то пять лет в их фамильном гнезде, в котором писались научные труды, звучала классическая музыка, читали стихи Мандельштама, Цветаевой, поселятся какие-то Мерзликины. А Голицинские уйдут в небытие, единственный ребенок, в котором течет их благородная кровь, будет брошен на произвол судьбы и попечение слабой одинокой матери.
А вот Елизавета Марковна упиваться горем в одиночестве не собиралась. Прибравшись в квартире, она оглядела результаты своих трудов и подумала, что современный дизайн она понять и оценить не сможет никогда, жить в этом музее ей категорически не нравится. Хорошо было бы разбавить эту холодность чем-нибудь уютным и ярким. Женщина жизнерадостно улыбнулась, набрала номер телефона и кокетливо пожаловалась собеседнику:
– Солнышко мое, мне здесь очень неуютно. Я хочу здесь кое-что изменить. Мне нужна ковровая дорожка, она в кладовке свернутая лежит, найдешь, и в комоде посмотри салфетки кружевные, я их крючком вязала. Там же скатерть красивая такая, бледно-розовая. Возьми листочек и запиши, что мне нужно, а то всё забудешь.
Потом Елизавета Марковна надела на голову черный платок, сменила синий цветастый халат на белее сдержанный серый, в карман сунула целофановый пакет и вышла на улицу. Возле подъезда скучала бабка Элеонора с одной из своих пожилых подружек. Елизавета замедлила шаг, вежливо поздоровалась, печально опустила глаза, выразительно вздохнула и направилась в магазин. На обратном пути соседки пригласили ее передохнуть в своей компании.
– Отчего ж не присесть, – вздохнула Елизавета и горестно произнесла, – мне теперь торопиться некуда.
– Вы Любашина мама? – осторожно спросила Элеонора.
– Да, Лизаветой меня зовут. Вот, Любочка нас с отцом одних оставила. Как жить теперь не знаем.
– Да, горе какое… А мы Любочку так любили, так любили, – всхлипнула Элеонора. – А как следствие продвигается, следователь хоть что-то выяснил? Мы тут все помогали ему, всё рассказали. Посадили эту Димкину невесту бывшую, этого монстра в юбке?
– Нет, никого этот следователь не посадил, говорит доказательств мало, – зло сказала Елизавета, – а я бы эту гадину своими руками задушила! Так он мне её адрес не дает, говорит, вам это ни к чему!
– Ни стыда, ни совести. Какая молодежь сейчас бесчувственная, – посочувствовали старушки.
– Вот я и решила, – продолжила Елизавета, – поживу здесь, пока следствие идёт. Буду каждый день к следователю наведываться, пусть в глаза несчастной матери говорит, что следствие результатов не дает!
– Вот это правильно, – поддержали ее решение женщины.
– Правильно, жить вам здесь есть где. Вот если бы не было, тогда, конечно, не наездишься из деревни, – сделала хитрый заход Элеонора, наводя разговор на наследство.
И Елизавета Марковна легко клюнула на наживку:
– Конечно, есть где жить. После Любочки всё нам с дедом остаётся, а кому ж еще, у нее никого кроме нас нет. Следователь так и сказал: «Уважаемая Елизавета Марковна, мы все следственные действия в квартире закончили, доступ туда открыт, забирайте ключи и вселяйтесь». Только на что оно нам все это богатство, если доченьки нет. А как она нам с отцом всегда помогала! На что теперь жить будем? – отвлеклась женщина, и многозначительно продемонстрировала мятый пакет со скромным набором из соседнего гастронома: овсяные хлопья, сливочное масло, килька в томатном соусе, хлеб.
– А машина кому? Любаша не бедствовала. Наверное, ещё что-то осталось, – равнодушно спросила Элеонора.
– Да и все остальное тоже… нам, – так же равнодушно ответила Елизавета.
Альбина стояла у окна и, слегка сдвинув занавесь, наблюдала за старушками на скамейке. Здоровый вид и активная жестикуляция Любиной матери её очень удивляли. «Несчастная мать» разгоняла тоску с соседками, пока не стемнело.
Елизавета Марковна легко вписалась в компанию скучающих пенсионерок. Отношение к ней было неоднозначное. Одни осуждали ее за недостаточную скорбь по безвременно ушедшей дочери, других удивляла ее жадность. Были и заступники, которые считали, что грех осуждать несчастную женщину, её самообладание достойно глубокого уважения, она не перекладывает своё горе
