При воспоминании об Изоме в памяти всплыл образ Дуайта, старшего из двух его сыновей. Я не очень хорошо его знал, в основном потому, что в школе он учился на четыре года раньше меня. А главное школьное правило гласит: старшеклассники не водят знакомства с мелюзгой.
Честно говоря, я мог и вовсе не вспомнить Дуайта, — перед глазами у меня только слабо маячил образ его младшего брата, имя которого так и затерялось безвозвратно в закоулках памяти, — если бы не одна деталь. Еще в первом из четырех классов высшей школы Дуайт попал в баскетбольную команду. Я же, в том году заканчивающий обучение — так этого и не добился. Самое печальное заключалось в том, что пытался я все четыре года, и каждый раз срезался на первом же туре.
Так что, да, я помнил Дуайта Пакетта. Он был тем самым высоким, мускулистым мальчишкой, которому я завидовал в свои семнадцать лет. Если не ошибаюсь, Дуайт уехал в какой-то колледж, воспользовавшись стипендией, которую предоставил ему баскетбольный клуб, и я потерял его из виду. До сегодняшнего дня.
Я немного подался вперед и взглянул на Мейдин новыми глазами. Так вот на ком женился прославленный баскетболист. Похоже, я наконец избавился от своей застарелой зависти.
Мейдин снова неправильно поняла мой взгляд.
— Эй, — сказала она, — если я говорю, что чек подлинный, значит, он подлинный, — и раздраженно тряхнула волосами. — Полторы тысячи долларов на полу не валяются. Но большего не просите. Пятнадцать сотен — довольно приличная сумма.
Приличная? Да не просто приличная, а сверхприличная. Я мгновенно выбросил из головы мысли о Дуайте и принялся думать о пятнадцати хрустящих сотенных бумажках. Вот оно — деньги закричали во весь голос. Но прежде чем вы придете к необоснованным выводам по поводу моей алчности, поспешу сказать: я обрадовался не только потому, что мне надоело влачить жалкое существование придурка, моющего полы и заправляющего автомат с газировкой в аптеке у Элмо. Нет, взглянув на этот чек, я увидел не гору денег. Я увидел лицо моей девушки, Имоджин Мейхью.
По правде говоря, я не считаю Имоджин красавицей. Но каштановые, волнистые волосы до плеч и приятное лицо делают её довольно-таки красивой эдакой ширококостной, свежей, крестьянской красотой.
Но прежде чем вы сделаете ещё один необоснованный вывод — мол, раз я вижу её, глядя на деньги, значит, Имоджин из тех женщин, которых в мужчине интересует только содержимое его бумажника, — снова поспешу сказать, что вы спутали Имоджин с моей бывшей женой. Клодзилла опустошила все мои кредитные карточки, и только потом бросила меня. Имоджин, однако, ни разу даже не спросила, сколько я зарабатываю.
Можете себе представить? А ведь мы встречаемся уже полгода. Я, конечно, подозреваю, что не спрашивала она потому, что прекрасно знала: в последнее время я зарабатываю намного меньше нее.
О ней можно сказать примерно то же, что Мейдин недавно сказала о себе и Дуайте. Что прибыль Имоджин подскочила выше потолка.
Если я говорю «подскочила», значит подскочила. Когда мы познакомились полгода назад, она едва сводила концы с концами. Она получила лицензию агента по торговле недвижимостью всего год назад и старалась раскрутить свое дело. Прямо как ваш покорный слуга.
Нам обоим тогда приходилось несладко. Я работал над одним очень странным делом о взломе нескольких домов. Странность заключалась в том, что загадочный взломщик ничего не крал. А закончилось это печально: убийством старшей сестры Имоджин.
Вы, должно быть, подумали: неужели знакомство при таких ужасных обстоятельствах выльется во что-то путное? Но каким-то чудесным образом среди окружающего нас мрака затеплился свет.
Когда мы познакомились поближе, оказалось, что у нас с Имоджин очень много общего. Мы родились и росли здесь, в Пиджин-Форке. Оба уезжали в Луисвиль на несколько лет, и затем, — поняв, как не хватает нам тихой жизни маленького провинциального городка — вернулись. Дальше. Оба мы болеем за баскетбольную команду Луисвильского университета. А притом, что почти все обитатели здешних мест болеют за Кентуккскую команду, это примерно то же самое, что иметь одинаковую, очень редкую, группу крови. А ещё у нас с Имоджин есть одно невероятно важное сходство: веснушки. Поверьте, это редчайшее удовольствие: иметь это сходство не только с Вождем Краснокожих, но с человеком намного более приятной наружности. Все это привело к тому, что в лице Имоджин я нашел свою вторую половину.
Все это случилось задолго до того, как она успешно продала дом Макафи, ферму священника и два новых дома в Двенадцати Дубах — самом престижном пригородном районе Пиджин-Форка. А также до того, как она превзошла все эти достижения, избавившись от старой усадьбы Каннингема, расположенной рядом с железнодорожными путями.
С усадьбой она покончила всего пару недель назад. Теперь, когда Имоджин шла по улице, её сопровождал нежный звон монет. Хотя, она не стала из-за этого нос задирать, вовсе нет. Так что не подумайте чего плохого. Я очень ею горжусь. Знаю, как она вкалывала ради этого успеха. Но отношения наши приобрели какой-то странный оттенок.
Для Имоджин настали времена изобилия, а для меня пока нет, в этом-то и вся разница. Я и раньше слышал, что деньги меняют человека, но поверил этому только сейчас.
Даже в мелочах это проскальзывает. Например, в последнее время, когда мы ходим в ресторан, Имоджин пытается сама оплатить счет.
Я понимаю, на дворе девяностые года, Господи помилуй, и во всем мире это вошло в обиход. Но только не в Пиджин-Форке, штат Кентукки.
Подобные принципы современного подхода к ухаживанию за дамой могут прижиться в больших городах вроде Луисвиля или Нэшвилла. Но здесь, в американской провинции, до сих пор придерживаются старомодных взглядов на жизнь. Если не верите, поглядите вокруг хотя бы одним глазком. Гарантирую, вы увидите наряды, которые вам не попадались на глаза годов с пятидесятых. У нас до сих пор носят платья Му-Му, широкие галстуки и короткие баки под Элвиса. Кроме того, у нас можно встретить брюки в обтяжку с поясом на бедрах и полуботинки в форме седла. Я не удивлюсь, если в один прекрасный день увижу девицу с вышитым на юбке пуделем.
И, честно говоря, Имоджин даже не пыталась как-то завуалировать, что платит за ужин, или схитрить. Например, в ту субботу, после того, как мы прикончили по здоровенной тарелке с жареными свиными ребрышками в Гриль-баре Фрэнка, и Фрэнк принес счет, Имоджин даже не подождала, пока он отойдет от стола. Она проворно выхватила у него бланк и, одарив меня широченной улыбкой, сказала: «По-голландски».[2]
Я бы улыбнулся в ответ, не будь я так поражен, что она произнесла это вслух, громко, и в присутствии Фрэнка, Господи Боже мой.
У Фрэнка, разумеется, немедленно расползлась по лицу улыбка — от уха до уха. Обернувшись ко мне, он сказал, невинно-невинно:
— Ой, Хаскелл, а я и не знал, что ты голландец.
Вероятно, он решил, что шутка удалась и заслуживает, чтобы её повторить всем без исключения жителям нашего города. К концу следующей недели уже трое успели поинтересоваться, не ношу ли я деревянные туфли. Прямо так и спросили.
Даже Поп Матени подмигнул мне, когда я на следующий день проходил мимо его Парикмахерской. Обычно он так увлечен полировкой своей старомодной вывески — огромной деревянной расчески над входом — что никогда не отвлекается на разговоры. На этот раз, однако, он бросил свое глубокомысленное занятие и пробормотал что-то о выращивании тюльпанов. Правда, я развил неплохую скорость ходьбы, и не вполне расслышал, что именно он сказал. Но при взгляде на его идиотскую ухмылку, желание переспрашивать у меня отпало.
Имоджин пыталась ввернуть своих голландцев все пять раз, что мы за последние две недели с ней ужинали. Я не давался. Понимаю, она хотела сделать как лучше, но, позвольте, позор-то какой! Об этом даже заговаривать совестно. У меня так и не повернулся язык объяснить Имоджин, в какое постыдное положение она меня ставит. По одной простой причине. Боюсь, меня стали бы сравнивать с теми животными, которые содержатся на свиноферме на шоссе № 46 недалеко от города. С другой стороны, за последние десять дней я до отвала наелся комментариями к «голландцу» типа желтых нарциссов,[3] голландских окорочков и болезней голландских вязов. Думаю, этим и объясняется мой вчерашний поступок.
После ужина, когда Имоджин снова схватила со стола счет, — а когда я говорю «схватила», значит другого слова тут не подберешь, — я выхватил листок у неё из рук.
— Я с этим разберусь, — сказал я. И был удивлен, услышав, каким тоном я это сказал. Довольно злобным тоном.
И когда Имоджин обратила на меня взгляд испуганных зеленых глаз, я добавил нечто ни с чем не сравнимое по глупости.
— Слушай, не могу же я позволить тебе все время быть мужиком, правда?
