Я приоткрыла ноющие челюсти.
— Шире, — велел он, отклоняясь назад.
Затем в мгновение ока он выхватил промокший носовой платок у меня изо рта. На один миг тень его руки заслонила свет фонаря, поэтому он, в отличие от меня, не увидел слабый промельк оранжевого цвета, когда влажный комок упал в темноту на пол.
— Спасибо, — хрипло прошептала я, делая первый шаг во второй части игры.
Пембертон, казалось, был захвачен врасплох.
— Должно быть, кто-то нашел их, — прокаркала я. — Марки, имею в виду. Я положила их в часы, клянусь.
Я сразу же поняла, что зашла слишком далеко. Если я говорю правду, Пембертону больше нет смысла сохранять мне жизнь. Я единственная знала, что он убийца.
— Если только… — торопливо добавила я.
— Если только? Если только что?
Он набросился на мои слова, как шакал на упавшую антилопу.
— Мои ноги… — заныла я. — Болит. Я не могу думать. Не могу… Пожалуйста, хотя бы ослабьте ремень — совсем чуть-чуть.
— Ладно, — сказал он, на удивление легко. — Но я оставлю руки связанными. Так ты никуда не денешься.
Я охотно кивнула.
Пембертон встал на колени и расстегнул застежку. Когда ремень упал с моих щиколоток, я собрала все силы и ударила его в зубы.
Он пошатнулся и ударился головой о бетон, я услышала, что что-то стеклянное упало на пол и покатилось в угол. Пембертон тяжело осел вдоль стены, а я рванулась к ступенькам.
Одна… две… Мои неуклюжие ноги ударились о фонарь, который покатился на пол ямы, где остановился, освещая подошву одной из туфель Пембертона.
Три… Четыре… К моим ногам словно привязали камни.
Пять…
Теперь моя голова наверняка должна быть выше уровня ямы, но, если и так, в помещении было темно. Только слабый кроваво-красный свет лился из окон на раздвижных дверях. На улице, наверное, темно; я, должно быть, спала несколько часов.
Пока я пыталась вспомнить, где дверь, в яме послышалась возня. Луч фонаря бешено заплясал по потолку, и внезапно Пембертон взлетел по ступенькам и набросился на меня.
Он схватил меня и сдавил так, что я не могла дышать. В плечах и локтях захрустели кости.
Я попыталась ударить его по голени, но он быстро взял надо мной верх.
Мы метались по комнате, как крутящиеся волчки.
— Нет! — заорал он, теряя равновесие и падая спиной в яму и увлекая меня с собой.
Он ударился о пол с жутким стуком, и в тот же миг я приземлилась сверху на него. Я услышала, как он охнул в темноте. Он сломал спину? Или скоро снова встанет на ноги и будет трясти меня, как тряпичную куклу?
С неожиданным приливом сил Пембертон отшвырнул меня, и я отлетела лицом вниз в угол ямы. Извиваясь, как червяк, я встала на колени, но было слишком поздно: Пембертон с яростью схватил меня за руку и поволок к ступенькам.
Он присел на корточки и схватил упавший фонарь, потом потянулся к ступенькам. Я думала, что шприц упал на пол, но, видимо, это я слышала стук флакончика, потому что миг спустя я увидела блеск иглы — и почувствовала, как меня кольнуло в основании черепа.
Единственной моей мыслью было протянуть время.
— Это вы убили профессора Твайнинга, не так ли? — выдохнула я. — Вы и Бонепенни.
Мои слова, похоже, застали его врасплох. Я почувствовала, что его хватка чуть-чуть ослабела.
— Почему ты так считаешь? — дохнул он мне в ухо.
— Это Бонепенни был на крыше, — сказала я. — Бонепенни кричал «Vale!». Он имитировал голос мистера Твайнинга. А вы сбросили тело в дыру.
Пембертон втянул воздух ноздрями.
— Тебе Бонепенни рассказал?
— Я нашла мантию и конфедератку, — пояснила я. — Под черепицей. Я догадалась сама.
— Ты очень умная девочка, — сказал он почти с сожалением.
— А теперь вы убили Бонепенни, и марки ваши. По крайней мере были бы ваши, если бы вы знали, где они.
Похоже, мои слова привели его в ярость. Он сжал мне руку сильнее, вонзая большой палец в мышцу. Я вскрикнула от боли.
— Четыре слова, Флавия, — прошипел он. — Где эти чертовы марки?
В последовавшем за этим долгом молчании, в ослепляющей боли я нашла спасение, ускользнув в свои мысли.
Это конец Флавии? — подумала я.
Если да, смотрит ли на меня сейчас Харриет? Сидит ли она прямо сейчас на облаке, свесив ноги и говоря: «О нет, Флавия! Не делай этого, не говори ничего! Опасность, Флавия! Опасность!»
Если да, я ее не слышу, может быть, потому, что я дальше от нее, чем Фели и Даффи. Может быть, она любила меня меньше.
Печальный факт, но из трех детей Харриет только я не сохранила никаких воспоминаний о ней. Фели пережила восемь лет материнской любви и хранила их, словно скряга. И Даффи настаивала, что, хотя ей едва исполнилось три года, когда Харриет пропала, она совершенно четко помнит стройную, смеющуюся молодую женщину, которая одевала ее в накрахмаленное платье и чепчик, сажала на покрывало на залитой солнцем лужайке и делала фотографии раздвижной фотокамерой, перед тем как угостить ее огуречным рассолом.
Еще один укол вернул меня обратно в реальность — игла погрузилась глубже.
— «Ольстерские Мстители». Где они?
Я указала пальцем в угол ямы, где в тенях валялся смятый носовой платок. Когда луч пембертоновского фонаря метнулся в ту сторону, я посмотрела прочь, затем возвела очи горе, как, говорят, делали древние святые в поисках спасения.
Я услышала это до того, как увидела. Раздалось приглушенное урчание, как будто огромный механический птеродактиль летел над ремонтным гаражом. Миг спустя послышался ужасающий звук столкновения и посыпался дождь из стекла.
Помещение над нами, над ямой, взорвалось сияющим желтым светом, сквозь который дрейфовали облачка дыма, словно воспаряющие души почивших.
Прикованная к одному месту, я уставилась прямо в воздух на странно знакомое привидение, содрогаясь, взгромоздившееся на яму.
Я спятила, подумала я. Я сошла с ума.
Прямо над головой, дрожа, словно живое существо, было днище «роллс-ройса» Харриет.
Не успела я и глазом моргнуть, как услышала звуки распахивающихся дверей и ног, спрыгнувших на пол надо мной.
Пембертон бросился к ступенькам, карабкаясь вверх, словно пойманная крыса. Наверху он притормозил, отчаянно пытаясь пролезть между краем ямы и передним бампером «фантома».
Появилась бестелесная рука и схватила его за воротник, выдернув из ямы, словно рыбу из пруда. Его туфли исчезли в свете надо мной, и я услышала голос — голос Доггера! — говоривший: «Простите за неловкость».
Раздался тошнотворный хруст, и что-то рухнуло на пол, как мешок с репой.
Я еще была в оцепенении, когда появилось привидение. Все в белом, оно легко проскользнуло в узкую щель между хромом и бетоном и стремительно, покачиваясь, слетело в яму.
Когда оно схватило меня в объятия и зарыдало у меня на плече, я почувствовала тонкое тело, дрожащее, как лист.
— Дура малолетняя! Дура малолетняя! — кричало оно, прижимаясь воспаленными губами к моей шее.
— Фели! — сказала я, отупев от удивления. — Ты испачкаешь маслом свое лучшее платье!
Снаружи ремонтного гаража, в Коровьем переулке, творилось что-то невероятное. Фели рыдала, стоя на коленях и с силой обхватив меня за талию. Пока я стояла там без движения, казалось, будто между нами все растворилось и на миг Фели и я стали одним существом, купающимся в лунном свете тенистого переулка.
И потом, похоже, тут материализовался весь Бишоп-Лейси, медленно выступая из темноты, кудахча при виде залитой фонарем сцены и рассказывая друг другу, кто что делал, когда звук столкновения эхом разлетелся по деревне. Это была словно сцена из «Бригадуна», где деревня медленно возвращается в наш мир на один день каждые сто лет.
«Фантом» Харриет, прекрасный радиатор которого был пробит, когда его использовали как таран, теперь тихо стоял и дымился перед ремонтным гаражом, и вода мягко подтекала в пыль. Несколько сильных мужчин — я заметила, что одним из них был Тулли Стокер, — отодвинули тяжелый автомобиль, чтобы Фели смогла вывести меня из ямы на яркий, интенсивный свет больших круглых фар.
Фели поднялась с колен, но продолжала цепляться за меня, как бомба за военный корабль, и возбужденно трещала:
— Мы последовали за ним. Доггер знал, что ты не вернулась домой, и когда он засек, что кто-то шныряет по дому…
Она уже сказала мне больше связных слов, чем за всю мою жизнь, и я стояла там, наслаждаясь ими.
— Конечно, он позвонил в полицию; потом сказал, что если мы пойдем за ним… если мы не включим фары и будем держаться сильно позади… О боже! Ты бы видела, как мы неслись по переулкам!
Старый добрый молчаливый «ролле», подумала я. Отец будет в ярости, когда увидит нанесенный урон.
Мисс Маунтджой стояла сбоку, плотно кутая плечи в шаль и злобно глядя на зияющую дыру на месте двери в ремонтный гараж, как будто такое вопиющее осквернение библиотечной собственности было последней каплей. Я попыталась поймать ее взгляд, но она нервно смотрела в сторону своего коттеджа, словно у нее было уже достаточно волнений для одного вечера и надо возвращаться домой.
