Среди трудных подростков мироновской секции были два брата Васнецовых. Ребята из неблагополучной семьи. Родители пили, не просыхая, братьев воспитывала улица. Характер же у них бойкий был, шебутной. Курить, само собой, лет в семь начали, выпивать в десять. А уж подраться любили — хлебом не корми. В общем, активно братья в те войны включились. Окна, конечно, попутно били, подворовывали с голодухи, шкодили, короче, в меру сил. Жили Васнецовы по соседству с Мироновыми. Так что Петр шпанят этих сразу про себя отметил. И как только настал у них черед приводов в милицию — установил шефство. Бегать по вечерам для начала заставил — пришлось братикам с куревом расставаться, гантели подарил — завязали пить. В первое время за жратву Миронову подчинялись — вечно ж голодные, а потом самим в охотку стало. В побоищах, однако, в хулиганке еще чаще светиться начали — сил–то, резвости прибавилось. И тогда Миронов втемяшил Васнецовым, что этак выпячиваются они из–за подспудного чувства собственной неполноценности. Ведь люди, осознающие свою силу и достоинство, в постоянных доказательствах этих качеств попросту не нуждаются. В общем, стали Васнецовы ходить на занятия в мироновскую секцию. И ведь талантливыми оказались самбистами! А когда втянулись в спорт надежно, то и от жизни прежней, апломбов дурацких своих отказались! Даже в школе учеба у них наладилась, перестали училкам в стулья гвозди вбивать. А Миронов все вкладывал в них душу и вкладывал, чемпионов из бывших хулиганов сделать решил. И обучил на свою голову приемам из боевого самбо, которые раньше только в ВДВ, спецподразделениях да в милиции знать разрешалось. Уверен потому что в братьях был. Однако жизнь их прежняя не могла так просто в прошлое кануть. Уж больно много братики в ней завязок да крючков оставили. И вот как крючки те Васнецовых цепанули.
Случился однажды у карпинской «правильной пацанвы» праздник большой — кто–то там из малолетки откинулся. Было карпинскими выпито по этому случаю много–много чернил и решено, спьяну уже, совершить рейд в заводской район, дабы поучить тамошних, подвернувшихся под руку пацанов уму–разуму. Средь бела дня, прямо на городских улицах, по фигу веники. Ну и повалили толпой, не разбирая дороги, рогоча и опрокидывая урны. Мочили всех подряд: парней, мужиков, дедов. Когда разгромили газетный киоск в центре заводского района, подоспела милиция, карпинские драпанули в разные стороны. Кого–то скрутили, но большая часть рассосалась в панельных ущельях, где их начала уже вылавливать пацанва заводская. Васнецовы в облаве не участвовали, об учиненном карпинскими погроме не знали. Потому как на тренировке были. И столкнулись с тремя карпинскими громилами лицом к лицу на подходе к своему дому. Карпинские знали брательников по прежним сшибкам, и когда те попытались обойти их стороной, в миролюбивость намерений не поверили и напали первыми. У одного в руке оказалась «розочка», то есть горлышко разбитой бутылки, у других было по арматурине. Карпинские ощущали себя загоняемыми в ловушку волками и были готовы прорываться по трупам.
Завязалась драка, характерная полным игнорированием каких–либо правил и джентльменских условностей. Старший Васнецов сумел перехватить в запястье выкинутую по направлению к лицу руку с «розочкой», вывернул и хряпнул локтем о свое колено. Нападавший взвыл от боли, выпавшая из сломанной в локтевом суставе руки «розочка» звякнула об асфальт. А вот младший Васнецов оборонялся менее успешно, хлеставшая из рассеченной брови кровь заливала лицо. Неизвестно, чем бы потасовка закончилась, если б не включился выскочивший из подъезда с благим намерением разнять дерущихся Миронов. Получив на лету арматуриной по боку, он, однако, забыл о намерении и принял сторону братьев. Теперь–то уж исход драки можно было прогнозировать наверняка. Не в пользу карпинских. Фиг бы, конечно, с ними, но младший Васнецов перестарался. В пылу ли, в злобе ли, в азарте кончиками пальцев резко ткнул карпинскому парню прямехонько в «точку смерти» в области яремной артерии. Которую им Миронов однажды показывал, навсегда бить в то место запрещая. В общем, двое карпинских было отключено, один из которых навсегда, третий задал деру, подкатила милиция…
Следствие, эксперименты… И братья, и Миронов брали труп каждый на себя. Младший — по совести и по существу, старший, младшего выгораживая, Миронов — оберегая будущего чемпиона от малолетки, а также в полной уверенности, что именно он–то в случившемся в первую очередь и виноват: его наука, зачем «точку» показывал. Поверили Миронову. Как старшему, как самбисту–мастеру …
— Человек! — единогласно заключили Капинос с Тарасюком и одновременно, с разных сторон, потянулись к бутылке, чтобы разлить по второй поминальной стопке.
— Таких поискать, — согласился Прищепкин, подливая себе минералки. — А что с Мироновым дальше было, сколько прописали?
— Учли «розочку», прутья арматуры, сам факт учиненного карпинскими погрома и много Миронову не дали. Но независимый, сильный, нетерпимый к несправедливости характер сделал Миронова на зоне убийцей уже настоящим. Защищая чувство собственного достоинства, ему пришлось убить какого–то баклана. Однако сходняк не приговорил его к смерти, признал правоту. Срок ему, тем не менее, добавили, и в Киселевград Петр Миронов вернулся только через шестнадцать лет — уголовным авторитетом. Вскоре бабахнула перестройка. На телезрителей понеслась, гремя копытами, конная тройка в клубах серного дыма. Петр Олегович Миронов стал владельцем водочного завода… Ну что, сразу по третьей? Дел же завтра невпроворот.
— Не вопрос.
* * *
Переваривая события прошедшего дня и негодуя на водочный в комнате дух, Прищепкин долго не мог уснуть. Мешали и любовно–коммерческие охи–вздохи, проникавшие сквозь тонкую стенку из соседнего номера. Все правильно, такова жизнь, кому–то сегодня поминки, а кому–то через неделю на прием к венерологу. Пришлось принять снотворное и наутро отправиться к вдове Миронова с ватной башкой.
Это дача у Миронова была в стиле а-ля рюс, а вот квартира в стиле а-ля нови рюс, квадратов на четыреста, двух или даже трехуровневой, в самом крутом городском элитном доме. Вдову с приступом стенокардии ночью отправили в больницу, так что вести беседу Прищепкину пришлось с братом жены покойного, Александром Генриховичем. Впрочем, это было и к лучшему, ну какая с вдовы могла быть сегодня собеседница. Его мысли подтвердил и Александр Генрихович. В несколько напыщенной — что, впрочем, объяснялось обстоятельством — форме.
— Брак между Петром и Ольгой можно было считать идеальным. Лично я не встречал в жизни ни одного подобного. Ведь в любом браке обязательно есть хоть какая–нибудь червоточинка. Если оная отсутствует, то это уже не жизнь, а искусство, религия, некий недосягаемый идеал. К которому нужно стремиться, но помнить об его условности и призрачности. Как они друг к другу относились, как страстно и глубоко любили!.. И вот — земная связь оборвалась. Учитывая, что детей у них не было… Ольга невменяема.
Впечатление Александр Генрихович произвел на Прищепкина самое благоприятное. Высокий, широкоплечий, с бритой до блеска крупной головой, с великолепными черными густыми усами и крупными, резкими чертами лица… Он был похож на прошедшего огонь, воду и медные трубы офицера. То есть человека мужественного и мудрого, на которого всегда можно положиться, к чьим советам и мнению следует прислушаться. И говорил неспешно, тщательно подбирая слова, и собеседника слушал внимательно, взвешивая. И обаял, очаровывал всех кругом исходящей от него породностью.
Черный, излишне франтовской костюм, дорогая обувь и желание скрыть — обезличиванием всей головы — возрастную лысину выдавали в нем, однако, человека светского. Для офицера был он все же слишком хорош; как и чересчур мужественным для своей профессии кажутся актеры, которых постоянно приглашают на роли каких–нибудь альпинистов, пограничников или подводников. Все же проще офицеры–то настоящие, как бы земнее.
— Смерть Петра оказалась для всех нас абсолютно неожиданной. И знаете, ударила по нам, словно обухом по голове, — продолжал Александр Генрихович великолепным бархатным басом с золотистыми обольстительными переливами. — Я почти уверен, что убийство — результат какой–то разборки среди водочников или ссоры Петра с ближайшими компаньонами по бизнесу. Ну какие могут быть еще причины?.. Почему был в женском халате, спрашиваете?.. О Господи, как вы мне все… Слабо вам, верно, в разборку между водочниками лезть. Да не женский это халат, а мужское кимоно японское. И меч вовсе не «дефективный», как вы все почему–то решили, а самурайский. Такой и должен быть. И меч, и кимоно я привез Петру в подарок ко дню рождения из Москвы… Насколько я знаю, у Петра никогда не было ни любовника, ни любовницы, он не играл в карты… Для него всегда существовали только жена и работа, работа, работа. По воскресеньям, правда, позволял себе расслабиться: занимался спортом, парился в сауне.
