Слушай, Петрович, — сказал он, — надо бы милицию вызвать. Ты ведь телефон знаешь, вчера звонил. Мы к тебе за этим и пришли.
Коновалов удивился:
— А сами-то что, телефон милиции не знаете? Звонили бы «02». Ладно, сейчас пойду поищу.
Петрович скрылся в доме, а мы присели на обрезанную скамейку.
— Странно, — произнесла я. — Почему Иван Петрович решил, что мы нашли труп мужчины, а не женщины? Мы же не говорили, что это мужчина.
Санька с непониманием уставился на меня, а я, понизив голос, продолжила:
— Вспомни, Петрович спросил: «Вы его узнали?» А когда говорят «его», имеют в виду мужчину. Но ведь это же мог быть и труп женщины. Не согласен?
Санька на минуту задумался, глядя себе под ноги, потом ответил:
— Ну, просто слово «труп» мужского рода. Вот Петрович и сказал: «Вы его узнали?», то есть знаем ли мы этот труп. А что, у тебя какие-нибудь подозрения?
— Нет у меня никаких подозрений. Просто мне это показалось странным.
На крыльце появилась Евгения Львовна, жена Ивана Петровича:
— Марьяна, Александр, что вы там сидите? Идите в дом чай пить.
— Не до чая теперь, Женя, — сказал Петрович, спускаясь с крыльца. — Сейчас опять милиция приедет.
Евгения Львовна схватилась за сердце:
— Что случилось?
— Не волнуйся, дорогая, тебе вредно. Иди, у тебя там котлеты горят.
Евгения Львовна ахнула и исчезла в доме.
— В милицию я позвонил, — сообщил Коновалов. — Сказали, что скоро приедут.
— А куда они приедут? — поинтересовался Санька. — Они знают, где заброшенный поселок?
— Знают. А потом захотят обязательно с вами побеседовать. Вы же главные свидетели. Так что никуда не уходите. Будьте дома.
— Свидетели чего? — обомлела я. — Мы, кроме трупа, ничего не видели.
— Вот об этом и расскажете.
Я недобро воззрилась на Саньку.
— Это все твои штуки, — прошипела я. — Надо было нам идти в этот поселок? Вот теперь будем делить нары с Мишаней на троих.
— Не боись, подруга, — осклабился Санька. — Для женщин отдельные камеры.
— Дурацкие у тебя шутки. — Я смерила его убийственным взглядом и, гордо вскинув голову, покинула коноваловский участок.
На собственной даче меня ожидал сюрприз. У ворот стояли отцовы «Жигули», а все окна и двери были распахнуты.
— Ух ты, отец приехал, — обрадовалась я.
Я влетела в дом, где моим глазам предстала живописная картина. Отец в фартуке и бейсболке вместо поварского колпака чудодействовал у плиты. Рядом с ним вертелась симпатичная попка в розовых джинсах. Ну, это естественно, возле отца всегда вертится какая-нибудь фея. Степка с другом Серегой чистили картошку, а возле большого обеденного стола что-то химичил с бутылками какой-то незнакомый дядька.
— Добрый всем вечер, — произнесла я не очень уверенно.
Отец увидел меня и радостно воскликнул:
— О, блудная дочь вернулась! Иди, я тебя поцелую. Обнять не могу, руки в муке. Дай щеку.
Я поцеловала отца и Степку, потрепала по волосам Сережку и уставилась с милой улыбкой на обладательницу розовой попки. А дед, перейдя на английский, обратился к незнакомому бородатому дядьке:
— Дорогой Джед, позволь представить тебе мою любимую дочь Марианну. Правда, красавица?
Я как школьница залилась краской. Вечно отец конфузит меня при посторонних. Я вообще скептически отношусь к своей внешности, а уж с тиной в волосах после купания я точно не выгляжу богиней.
Дед, не замечая моего смущения, радостно продолжал:
— Марьяша, познакомься с моим другом, профессором Маклахеном, грозой студентов Йельского университета, страстным картежником и самым лучшим барменом из всех профессоров. По совести скажу, в деле составления коктейлей Джед — профессор.
Я кивала и улыбалась профессору, а сама косила глазом в сторону розовой попки. К моему удивлению, ее обладательница оказалась не такой уж молодой, как показалась сзади, но очень милой. Короткая стрижка, светлые волосы, загорелая кожа, чересчур белозубая улыбка — все это по-американски качественное. Но все же было видно, что даме под пятьдесят. Наверно, выражение глаз выдает возраст.
— Марьяша, а это Памела — самая очаровательная дама Америки. — Отец слегка приобнял Памелу за плечи, а та мило ему улыбнулась. — Памела работает вместе с Джедом, она его верный помощник и правая рука.
Памела протянула мне руку.
— Очень рада, — сказала я, улыбаясь.
— Сегодня для вас, — отец посмотрел на меня и мальчишек, — будет хорошая практика в английском разговорном. Джед по-русски знает только три... нет четыре слова: «водка», «матрешка», «елки-палки» и «вздрогнем».
— О, йес, йес, — отозвался профессор, — вздрёгнэм, — он показал на стакан с коктейлем.
— Понятно, кто профессора научил таким словам, — засмеялась я.
— Па, я пойду переоденусь и потом помогу с ужином.
— Да уж, давай подключайся, все-таки праздничный ужин надо приготовить. Кстати, посмотри, что у меня на плите.
Я заглянула под крышку кастрюли, в которой краснел внушительных размеров омар.
— Омары с белым вином! — восторженно провозгласил дед.
— А почему ты говоришь о нем во множественном числе?
Дед сразу перешел на русский:
— Совесть-то поимей. Ты знаешь, сколько он стоит?
— Да шучу я, шучу. — Я чмокнула отца в щеку и пошла в свою комнату переодеваться.
Натянув джинсы и чистую футболку, я подошла к зеркалу, чтобы причесаться. Да, видок у меня после купания в реке был довольно живописный. Волосы слиплись, на лбу грязь, кожа обгорела и покраснела.
— Ну и красотка, — ахнула я.
Вот ведь парадокс жизни: моя мама — просто красавица, отец — тоже очень интересный мужчина, Степка на него похож, а я — ни то ни се. Вообще-то я похожа на отца, правда, у меня волосы не черные, как у него были в молодости, сейчас-то он седой, а светло-каштановые. Но вот отцовский нос, который вполне уместно смотрится на его крупном лице, на моем выглядит чересчур выразительно. В шестнадцать лет я рыдала и называла себя уродиной. Мама успокаивала меня, ссылалась на нос Анны Ахматовой, говорила, что у меня очень интересное лицо. Я ей не верила. Потом, правда, у меня появились поклонники, а в восемнадцать лет я уже вышла замуж, и проблема носа отпала сама собой. Но тем не менее, когда начинают обсуждать мою внешность, мне становится не по себе.
Умывшись и расчесав слипшиеся волосы, я кое-как привела себя в порядок и вышла
