Никто им особенно не интересовался. Энгель пересек крыльцо, открыл забранную проволочной сеткой дверь и нос к носу столкнулся с человеком, который как раз выходил на улицу.
— Ой! — воскликнул Энгель.
Человек потерял равновесие и замахал руками. Это был полицейский средних лет; на рукаве его кителя красовалось столько нашивок, что он напоминал дорогу, вымощенную желтым булыжником. Чтобы удержаться на ногах, полицейский ухватился за Энгеля и воскликнул:
— Прошу, мы знакомы?
Энгель с опаской вгляделся в физиономию полицейского и не узнал его. Во всяком случае, этот легавый никогда не хватал его за шиворот и не вел с ним никаких переговоров о делах организации.
— Не думаю, — ответил он. — Во всяком случае, не припоминаю.
— Могу поклясться… Впрочем, это неважно, — полицейский покачал головой. — Вы к нему?
Энгель мог бы ответить «да», если б знал, что означает «к нему». Но он этого не знал и сказал:
— Нет, у меня дело к гробовщику Мерриуэзеру. Полицейский, который по-прежнему держался за руку Энгеля, нахмурился.
— Готов поклясться, что где-то видел вас. У меня отличная память на лица.
Энгель высвободил руку.
— Наверное, спутали с кем-то, — сказал он, бочком обходя полицейского и норовя проскочить в дверь.
— Ничего, я еще вспомню, — пробормотал полицейский. — Подумаю и вспомню.
Когда дверь закрылась, Энгель с облегчением повернулся к ней спиной. Дом выглядел точно так же, как вчера, когда тут собрались близкие Чарли Броди: тот же буровато-оранжевый полумрак, то же убранство в духе Нового Искусства в приглушенных тонах, то же приторное благоухание цветов, те же толстые ковры, тот же шепот скорбящих людей.
Справа, прямо за дверью, стояли тумба и долговязый человек. Их покрывала черная ткань (на человеке был костюм, на тумбе — драпировка) и венчали продолговатые белые предметы. Если говорить о человеке, то этим белым предметом была вытянувшаяся физиономия, похожая на морду бассета, которую покрыли крахмалом. Что касается тумбы, то на ней белела страницами раскрытая книга, в которой скорбящие оставляли свои росчерки. Рядом с книгой лежала черная авторучка, прикрепленная к тумбе длинным лиловым шнурком. Послышался безжизненный голос, исходивший то ли от тумбы, то ли от человека:
— Не угодно ли поставить подпись, сэр?
— Я не из этой толпы на улице, — вполголоса ответил Энгель. — Я ищу Мерриуэзера, он нужен мне по делу.
— А… Полагаю, мистер Мерриуэзер у себя в кабинете. Пройдите вон в ту дверь с портьерами. Последняя дверь слева по коридору.
— Благодарю, — Энгель зашагал в указанном направлении, но тут за спиной раздалось: — Эй, вы, минуточку!
Энгель оглянулся и опять увидел полицейского с рукавами, вымощенными желтым булыжником. Он хмурился, наставив на Энгеля палец.
— Вы когда-нибудь были газетчиком, аккредитованным при городской ратуше?
— Нет. Вы меня с кем-то путаете.
— Мне знакомо ваше лицо, — заявил полицейский. — Я помощник инспектора Каллагэн, это имя что-нибудь вам говорит?
Еще бы. Однажды Ник Ровито так отозвался об инспекторе Каллагэне: «Если этот ублюдок оставит нас в покое и посвятит себя борьбе с красными коммунистами, как и подобает патриоту, холодная война будет завершена в шестимесячный срок. У, гад ползучий». Конечно, это имя о многом говорило Энгелю. Оно звучало в его сознании как тревожный звон будильника, смешанный с воем полицейской сирены и трелью полицейского свистка.
Но Энгель сказал:
— Каллагэн? Я не знаю никакого Каллагэна.
— Ничего, я еще вспомню, — пообещал Каллагэн. Энгель слабо улыбнулся.
— Когда вспомните, дайте знать.
— О, конечно, конечно.
Продолжая улыбаться, Энгель попятился прочь, миновал портьеры и попал в другой мир, тоже, впрочем, весьма тусклый и насыщенный всевозможными предметами. Будь в современном Египте фараоны, и умри один из них году эдак в 1935-м, его усыпальница выглядела бы изнутри точно так же, как этот коридор, устланный темными персидскими коврами. На правой стене висели выцветшие эстампы, изображавшие обнаженных по пояс нимф (груди у них были очень маленькие), которые прыгали по римским развалинам, утыканным высокими белыми колоннами. Вдоль левой располагались двери темного дуба. Энгель дошел до самой последней. Подобно всем остальным, она была закрыта. Постучав по ней костяшками пальцев, Энгель не дождался ответа и толкнул дверь.
В кабинете Мерриуэзера никого не было. Он раздраженно покачал головой. Придется тащиться обратно и спрашивать у тумбы, где еще может быть гробовщик. А значит, опять встречаться с Каллагэном, и…
На полу, у стола, валялся башмак. А судя по тому, что из него торчал носок, башмак, очевидно, был надет на чью-то ногу.
Энгель нахмурился. Он сделал шаг вперед, очутился в кабинете и подался влево, изогнувшись всем телом. Мерриуэзер сидел в углу. Голова его была запрокинута, рот разинут, глаза широко раскрыты. Жизнь покинула владельца похоронного бюро, потому что из груди его торчала позолоченная рукоятка ножа, блестевшая на фоне красной от крови манишки.
— Ого! — произнес Энгель, сразу же решив, что убийство гробовщика как-то связано с исчезновением Чарли Броди. Мерриуэзер был последним, кто видел тело Чарли Броди, а значит, наверняка что-то знал. Его смерть подтверждала умозаключения Энгеля, а заодно указывала на участие в заговоре еще одного или нескольких человек. Осознав это, Энгель сказал:
— Ого.
И услышал холодный неприязненный женский голос:
— Что вы здесь делаете?
Энгель повернулся и увидел в дверях высокую тощую фригидную красотку в черном. Ее черные волосы были заплетены в косу и уложены вокруг головы на скандинавский манер. На продолговатом скуластом лице с белым как пергамент выдающимся подбородком не было никакой косметики, если не считать кроваво-красной губной помады. Глаза у девицы были почти черные, а лицо выражало холодное презрение. Энгель впервые видел такие тонкие и такие белые руки, как у нее. Длинные узкие ногти были покрыты багровым лаком, в тон губам. На вид даме было лет тридцать.
Похоже, она еще не видела тела, и Энгель растерялся, не зная, как сообщить ей скорбную весть — Э… я… — начал он и нерешительно указал на останки Мерриуэзера. Ее глаза проследили за движением его руки и расширились. Дама шагнула в комнату, чтобы лучше видеть — Он… э… — продолжал Энгель Лицо дамы разом помолодело лет на десять или пятнадцать, и перед Энгелем предстал ребенок с вытаращенными глазами и разинутым ртом.
— Вот это да! — воскликнула девица помолодевшим и набравшим силу голосом. Потом глаза ее закатились, колени подломились, и она упала в обморок.
Энгель перевел взгляд с распростертого тела Мерриуэзера на распростертое тело девицы в черном и решил, что пора уходить. Перешагнув через даму, он оказался в тускло освещенном коридоре и прикрыл за собой дверь кабинета. Потом перевел дух, одернул пиджак, поправил галстук и с непринужденным видом вышел в вестибюль.
Человек и тумба стояли на прежнем месте. Угрюмые полицейские в темных мундирах входили в ритуальный зал и выходили из него. Энгель тихо и незаметно направился к выходу, дверь резко распахнулась, и появился проклятущий Каллагэн. Он схватил Энгеля за рукав и заявил:
— Страховая компания. Вы работаете в страховой компании.
— Нет, нет, вы меня с кем-то путаете… — ответил Энгель, пытаясь высвободить руку и норовя выскочить за дверь.
— Ваше лицо мне знакомо, — стоял на своем Каллагэн. — Где вы работаете? Что вы..
Раздался визг, и разговор был окончен. Звук напоминал скрип тормозов товарного поезда. Все застыли на месте — и Энгель, и Каллагэн, и полицейские, прощавшиеся с телом. Рука Энгеля замерла на дверной ручке, пальцы Каллагэна окаменели у него на рукаве.
Все головы с хрустом повернулись на звук. В гробовой тишине в дверях появилась черная фигура. Она театральным жестом отбросила портьеру. Губы алели на мертвенно-бледном лице, багровый лак, покрывавший ногти белых пальцев, был похож на капли крови. Ее худая бледная рука шевельнулась, и палец, увенчанный рубиново-красным ногтем, указал на Энгеля.
— Этот человек, — изрекла она надтреснутым голосом. — Этот человек умертвил моего супруга.
— Энгель! — заорал Каллагэн. Он выпустил рукав Энгеля, ликующе щелкнул пальцами, но тут до него дошел смысл слов женщины. Каллагэн воскликнул «Эй!» и снова схватил Энгеля за руку.
Но было поздно. Энгель уже успел выскочить в дверь и добежать до середины лужайки. Перепрыгнув через неоновую вывеску «салона скорби», он добрался до тротуара и во все лопатки дунул прочь.
Сзади раздались крики «Держи его!», послышался топот дешевых грубых черных башмаков, закупленных в магазине, снабжающем армию и флот. Отстав на полквартала, толпа раскрасневшихся полицейских в белых крагах и темно-синих мундирах мчалась за Энгелем.
