— За «приятного аппетита» — спасибо, но запомните: порядочные люди этим делом днем не занимаются. Теперь слушаю вас.
Стиляга опомнился первым: помоложе, покрепче, да и «ванюшей» не паленый. Сел на полу, осмотрелся, с омерзением задержался взглядом на собственных мокрых штанах, подавился рвотой, обтер негритянские, да еще и в темных каких-то пятнах, вроде веснушек, губы. Выговорил неразборчиво:
— Молодец, Миша, — кое-как собрался, переполз на стул, глянул на покачивающиеся у двери два ствола, короткий Мишкиного «кадета» и тяжелый своего «люгера». — Слушаешь, значит… Ну, ладно… Где татарка?
— Не ваше дело, юноша, — строго ответил Кристапович и вдруг сообразил, что между ними и разница по возрасту — года три, не больше. Улыбнулся — скорее не искренне, а специально, чтобы полный страх навести. — Татарка там, где надо. Слушаю дальше.
— Деньги отдай, Миша, они не мои, меня кончат за них, — тихо попросил стиляга. — И нас отпусти, а мы тебя больше искать не будем и народ серьезный на тебя не выведем. Ты что, думаешь, на тебя умельца не найдется? Найдется, Миша, не мне чета. Твои яйца трещать будут…
— Глупый ты, малый, — все так же строго сказал Кристапович. — Трещат у того, кто их в чужую дверь сует. А раз у тебя умных предложений нет, ты теперь своим другом займись, потом я тебе свой план сообщу.
Парень пошарил вокруг глазами, взял стоящий на столе чайник, потрогал стенку — холодный, с великими трудами встал со стула, из носика вылил воду на голову обожженного. Бухгалтер зашевелился, залитым кровью глазом из-за распухшего носа окинул с полу происходящее, в пространство сказал о суках фашистских и снова затих.
— Очухается, сотрясение легкое, — сказал стиляга, — как бывший медик говорю. Меня Фредом зовут. Деньги отдашь, Миша? Процентов десять из своих тебе отпишу…
— Добрый, — снова усмехнулся Мишка, надо было держать фасон, хотя было все труднее, от невошедшей в мозги пули поднималась дрожь. — Щедро, но не нужно. А нужно мне от тебя, друг Федя, вот что, запоминай…
Изложил кратко, Фред кивал вдумчиво, морщился, заведя руку за спину, растирая сдвинутые тяжелым башмаком почки. Вдвоем подняли обожженного, зажав с боков, вывели в коридор, большой пистолет сзади за поясом упирался Михаилу в крестец, бульдог давил сквозь карман ляжку. Лицо Нинки белело в пыльной темноте, как мертвое.
— Все остается в силе, — сказал Кристапович, проходя мимо. — В комнате прибери, не психуй, с Яцеком поговори, не бойся…
— Рожу гражданину бы обтереть, платка нету? — спросил стиляга уже в подъезде. — Внимание москвичей привлечем…
— А то москвичи пьяных не видали, — холодно бросил Михаил. — И вообще уже темно, успокойся.
Вышли на воздух. В багажник «адмирала» ткнулся носом старенький «ким».
— Авто у тебя для линдача несолидное, — отметил Мишка.
— Отстаешь, Миня, — чуть отдышавшись, стиляга не оставался в долгу. Нету уже линдачей, и линды нету, мы стилем увлекаемся, атомным, может, слыхал?
— Не слыхал, извини, — Мишка, отлепившись от тяжко обвисшего на Фреде, который и сам еще с трудом стоял, бухгалтера, бросил, открыв багажник малолитражки, «парабеллум», старательно прикрыл крышку. — Гаубицу твою возвращаю, она у тебя, может, казенная. Сейчас приятеля своего сажай и трогая на первой, понял? Насчет трепа не предупреждаю, мальчик ты умный. Блатным своим скажи — дело будет, и деньги будут, а девка, скажи, совсем от вас смотала, завязывает, скажи, татарочка. Когда мое дело начинать, я тебе сам сообщу, найду. Вы где стилем-то бацаете, в коке?
— В коктейль-холл пускай папина «победа» ходит, у нас бати не при пайках, — Фред сложил бухгалтера на тесное заднее сиденье, кривясь, сам протиснулся за руль. — В «Метрополе» найдешь, если жив будешь.
— Не каркай, буду. — Мишка пошел к своей машине, оттуда негромко, но отчетливо приказал: — Сейчас поедешь впереди, я за тобой до Лубянки, там свернешь в Охотный, потом свободен. И не шути со мной, у меня с юмором слабо, ты видел…
— Йес, мистер Кристапович, — ответил Фред, и в фамилии, произнесенной с нажимом, Мишка расслышал все — и то, что не так прост он, стиляга, если сумел его, Мишку, точно вычислить, и что союз их до первого поворота спиной. Пришлось снова подойти к «киму», наклониться к не закрытой еще дверце.
— А как ты, кстати, нашел меня, Федя? — спросил Мишка самым ласковым, самым страшным голосом. — Мне ведь это знать хочется. От Файкиного подвала следил?
— Допустим, — Фред усмехнулся уже совсем нагло, и Михаил понял, что голос не сработал — стиляга выходит из-под контроля. — Догадливый ты, Миня…
— Догадливый, — подтвердил Кристапович, и вдруг его осенило, он понял, чем он сейчас эту раннюю наглость собьет. — Догадливый… Я вот еще о чем догадываюсь: о том, что тебе здешний участковый по моей машине все данные дает. Так он лихо пожалеет, Федя, увидишь. И дружки твои пожалеют. Считайте, что этого мусора уже больше нет, им скоро свои займутся, спецследствие. Как скрывшим истинное лицо. Понял? Спасибо за то, что вывел родные органы на этого гада… Стиляга сник сразу, никак не попадая ключом в зажигание, глаз не поднимал…
Кристапович сел за руль, дождался, пока малолитражка вывернет на улицу, поехал следом…
В начале девятого он спустился в метро «Площадь Революции», дядя Исай был уже на своем месте — возле матросского револьвера. Разложив на скамье свои узелки, он пугал бездомные парочки своим барахлом, невероятным багровым носом индюка, седыми курчавыми волосами и рваной тенниской в ноябре.
— Здравствуйте, дядя Исай, — Мишка подсел, вытащил из кармана давно запасенный и сейчас пригодившийся карманный китайско-русский словарь на тончайшей бумаге, двадцать тысяч иероглифов в объеме записной книжки, полтораста рублей отдал в букинистическом у Китай-города, вот и не зря, не только старику приятно, но и самому теперь польза будет.
— Здравствуйте, Михаил Устинович, — дядя Исай поздоровался, как всегда, приподнявшись и с полупоклоном, но тут же растерял воспитание, увидев книгу, — уткнулся, зачмокал, забормотал, присюсюкивая. Мишка спокойно ждал, хотя время поджимало, но сейчас докучать безумцу было бессмысленно.
Четыре года назад в его институте нашлись шутники: сказали профессору шепотом, имитируя все положенные в таких случаях эмоции, что вечером его возьмут. Основания верить в это у блестящего, ведущего из ведущих китаиста Исая Портнова были — пять лет в Пекине, специальные задания Коминтерна и близость к большим людям были основаниями более чем достаточными. Шутка достигла цели — Портнов исчез, даже без помощи голубых фуражек, освободив дорогу в советники одному из шутников. Вечером Исай не пошел домой — в забитую книгами и красными лакированными коробками с драконами комнату в большой квартире на Тверском, в комнату, где он жил в свое удовольствие пятидесятилетним розоволицым холостяком, — вместо этого он спустился в метро, затерялся там, а через месяц уже стал постоянным его жителем, безумный обросший старик, с индюшачьим носом от постоянных простуд, в той самой тенниске, в которой был в проклятый день, с какими-то тряпками, которыми одаривали его сердобольные молочницы, едущие по утрам от трех вокзалов… Его не искали — к удивлению хорошо понимающих обстановку людей — и даже не гнали из метро — к еще большему их удивлению. Впрочем, много чего было вокруг, что удивляло людей, хорошо понимающих, по их собственному мнению, обстановку, и что совсем не удивляло, к примеру, Мишку, все происходящее прикидывавшего на универсальные мерки если не «Графа Монте-Кристо», то хорошо памятного бегущем Эрфурта или Магдебурга: безумие не подчиняется правилам… Служащие и милиция центральных станций терпели и даже любили старика — он стал чем-то вроде метрополитеновского раввина, с которым шли советоваться о подпольном аборте и прописке казанской родни, о ссуде у знакомого под облигации и о достоинствах постановки «Свадьба с приданым» и прелести актера Доронина. Старик советовал, черпая мудрость из Конфуция и танских поэм — мудрость темную и невнятную, как и положено раввинской мудрости. Но именно невнятность и многозначность, как ни странно, больше всего и нравились сержантам и дежурным но станциям…
Мишка познакомился с дядей Исаем в букинистическом, сошелся очень, старик его полюбил на удивление здравой любовью человека беспомощного к сильному. Мишка же отдыхал с интеллигентным безумцем от строительных сослуживцев и девушек с высоко зачесанными надо лбом волосами и твердым матом вполголоса.
Наконец Кристапович решил оторвать ребе от забавы.
— Посоветоваться хочу, дядя Исай, — сказал Мишка и тихо, но не шепотом, в чрезвычайно кратких словах и без предисловий изложил весь свой дальнейший план. Старик слушал внимательно и никак не проявляя отношения, но если бы кто-нибудь сейчас заглянул в его обычно блуждающие в слабой улыбке глаза, очень бы удивился: взгляд сумасшедшего был ясен, тверд, сосредоточен, как у шахматиста над задачей.
