Гудмэн торопливо прожевал толстый бутерброд, вытер салфеткой губы.
— Я бы сказал — большое чудо. В юридическом плане пространства для маневра почти не осталось.
— Если не считать новой апелляции.
— Разговор о стратегии лучше отложить. Полагаю, вы ни разу не были в Парчмане?
— Ни разу. Узнав от тетки правду, я намеревался вернуться в Миссисипи, но из этого ничего не вышло.
— Парчман представляет собой нечто вроде огромной фермы в дельте реки, по иронии судьбы расположен он совсем неподалеку от Гринвилла. Общая площадь — около семнадцати тысяч акров. Жара там стоит как в аду. Тюрьма находится на автостраде номер сорок девять, точнее говоря, чуть западнее. Целый комплекс зданий. Территория ближе к дороге занята администрацией, нет даже ограды. Вокруг разбросаны около тридцати лагерей, за колючей проволокой, естественно, с вышками охраны. Каждое поселение надежно изолировано. Иногда их разделяют мили. Едешь и видишь сотни слоняющихся без дела заключенных. Одеты в разноцветные тюремные комбинезоны — цвет соответствует сроку. Издалека обитатели напоминают сборище чернокожей молодежи: сидят на ступеньках, курят, кто-то играет в баскетбол, кто-то валяется на траве. Время от времени — очень редко! — мелькает белое лицо. Под колесами машины негромко скрипит гравий, и примерно через полчаса езды ты оказываешься у абсолютно невинного одноэтажного домика с плоской крышей. Его окружает высокая стена, по углам — будки охраны. Постройка, должен сказать, довольно современная. Безусловно, существует какое-то официальное название, но в народе домик известен просто как Скамья.
— Дивное, судя по всему, местечко.
— Я-то предполагал увидеть мрачную темницу, где с потолка падают капли воды. А это всего лишь безобидный коттедж посреди хлопкового поля. В других штатах Скамья выглядит намного страшнее.
— Мне не терпится посмотреть на нее.
— Вы к такому зрелищу еще не готовы. Это жуткий дом, квартиранты которого безвольно ждут смерти. Вернувшись из Парчмана, я неделю не мог спать. — Гудмэн отхлебнул кофе. — Не знаю, что вы ощутите, когда окажетесь там. Даже если подзащитный является для тебя человеком совершенно посторонним, Скамья производит очень тягостное впечатление.
— Для меня Кэйхолл и есть посторонний.
— Как вы ему скажете?..
— Пока не представляю. Слова найдутся. Я уверен, что план сработает.
— Все это как-то дико.
— Моя семья и была дикой.
— По-моему, Сэм имел двух детей. У него еще росла дочь. Слишком уж много воды утекло с той поры, начинаю забывать. В основном с Кэйхоллом общался Тайнер, вы же знаете.
— Его дочь — моя тетка, Ли Кэйхолл Бут. Она давно хочет забыть свое девичье имя. Вышла в Мемфисе замуж за весьма состоятельного человека, владельца то ли одного, то ли двух банков. О существовании ее отца известно только супругу.
— А где ваша мать?
— В Портленде. Несколько лет назад нашла себе второго спутника жизни. Пару раз в год звоню ей. Семья у нас, мягко говоря, не самая дружная.
— Откуда же взялись средства на учебу в Пеппердайне?
— Страховка. Отцу не везло с работой, но ему хватило ума оформить страховой полис. Срок действия договора закончился года за три до самоубийства.
— Сэм никогда не рассказывал о своей семье.
— А семья не вспоминала о Сэме. Его супруга, моя бабка, умерла, так и не успев узнать о приговоре. Тогда я об этом не знал. Сведения о собственной генеалогии я по крохам выпытывал у матери, которая старательно пыталась забыть прошлое. Понятия не имею, как заведено в нормальных семьях, мистер Гудмэн, но мы очень редко собираемся вместе, и, когда такое происходит, нас меньше всего тянет на воспоминания. Чересчур много в нашем прошлом темных пятен.
Сжимая в пальцах корочку хлеба, Гудмэн внимательно слушал.
— Вы говорили о сестре.
— Да, о Кармен. Ей двадцать три года. Умная, привлекательная девушка, заканчивает учебу в Беркли. Родилась она в Лос-Анджелесе и не прошла через унизительную смену имени. Я поддерживаю с ней связь.
— Она знает?
— Да. Тетка поделилась правдой со мной, а после похорон отца мать попросила рассказать обо всем и Кармен. Тогда ей было четырнадцать. Не помню, чтобы сестра хоть раз поинтересовалась Сэмом Кэйхоллом. Каждый член семьи желал Сэму в душе тихо и незаметно уйти из нашей жизни.
— Их желание вот-вот осуществится.
— Но тихо не выйдет. Так, мистер Гудмэн?
— Так. Это никогда не бывает тихо. На короткий, но невыносимо мучительный миг Сэм Кэйхолл станет знаменитостью. Телевидение вновь покажет старые кадры: дымящиеся после взрыва руины, толпу куклуксклановцев у здания суда и прочее. Вновь закипят споры вокруг проблемы смертной казни. В Парчман ринутся представители прессы. А потом Сэма убьют, и через два дня общество обо всем позабудет. Обычное дело.
Адам помешал ложкой бульон, достал из него цыплячье крылышко, осмотрел, осторожно опустил в чашку. Есть ему не хотелось. Покончив с паштетом, Гудмэн сделал глоток кофе.
— Мистер Холл, вы ведь не рассчитываете, что все пройдет тихо?
— У меня была такая надежда.
— Оставьте ее.
— Мать умоляла меня ничего не делать. Сестра говорить не пожелала на эту тему. А тетю пугает даже отдаленная возможность того, что все выплывет и на нашем будущем можно будет поставить крест.
— Возможность не такая уж отдаленная. Пресса отыщет в семейных альбомах порыжевшие фотографии, где вы мальчиком сидите на коленях у Сэма. Выразительнейший снимок, мистер Холл. Подумайте о заголовках: «Давно забытый внук прилагает героические усилия, чтобы спасти осужденного на смерть деда».
— Мне даже нравится.
— Действительно, звучит неплохо. Наша маленькая фирма окажется в центре внимания.
— Да, и возникнет еще один щекотливый вопрос.
— Вряд ли. Среди сотрудников «Крейвиц энд Бэйн» нет трусов, Адам. Мы переживали в Чикаго и худшие времена. Город знает нас как отъявленных пройдох. У юристов толстая кожа, сынок. За фирму можешь не беспокоиться.
— Значит, вы согласны?
Гудмэн швырнул на стол салфетку, поднес к губам чашку с кофе.
— О, идея великолепна, при условии, что ваш дед не пошлет ее ко всем чертям. Сумеете его убедить — и окажетесь на коне. Вы станете полководцем, Адам. Коллеги помогут. Я тоже обещаю вам поддержку. Но потом его казнят, и вы себе этого не простите. Я был свидетелем смерти трех клиентов, мистер Холл, причем одного казнили там, в Миссисипи. Вы превратитесь в другого человека.
Улыбнувшись, Адам перевел взгляд за окно, на оживленную толпу прохожих.
— Мы будем рядом, — продолжал между тем Гудмэн. — Вас не бросят.
— Значит, надежда все-таки есть?
— Мизерная. О стратегии поговорим позже. Сначала я встречусь с Дэниелом Розеном. Полагаю, вас ждет долгая беседа. Потом вам необходимо повидать Сэма. Воссоединение семьи, скажем так. Это — самое трудное. Если Сэм даст добро, мы начнем действовать.
— Спасибо.
— Не благодарите, Адам. Сомневаюсь, что в конечном итоге вы захотите пожать мне руку.
— Тем не менее — спасибо.
Долго ждать беседы с Дэниелом Розеном Адаму не пришлось. Через три часа после телефонного звонка Гудмэна в маленьком конференц-зале по соседству с кабинетом управляющего собрались четверо мужчин. То, что разговор состоится во владениях Розена, немало беспокоило молодого юриста.
Сотрудники «Крейвиц энд Бэйн» считали главу фирмы лишенным всяких человеческих чувств монстром — и это несмотря на два перенесенных Розеном инфаркта, которые несколько смягчили его несгибаемую волю. В течение тридцати лет Дэниел Розен являлся безжалостным судией для собственных подчиненных и самым грозным противником государственного чиновничьего аппарата. До первого сердечного приступа он успел прославиться своим немыслимым рабочим графиком: девяносто часов в неделю, полночные бдения, беготня по коридорам до одури сонных ассистентов. От него ушли четыре жены и пять секретарш. Всего несколько лет назад Розен играл в фирме роль осязаемой и весьма мощной пружины. Но времена эти миновали. Врачи ограничили его неделю пятьюдесятью часами, и отбывать их приходилось исключительно в стенах офиса. Доступ к залам суда был для «монстра» закрыт. Тогда с единодушного благословения коллег Дэниел Розен возложил на свои плечи заботу о рутинных буднях юридической фирмы. Он превратился в настройщика капризного бюрократического механизма, заправлявшего всей деятельностью «Крейвиц энд Бэйн». Партнеры, по их собственным словам, удостоили Дэниела высочайшей чести.
Последствия этого шага ужасали. Лишившись возможности присутствовать на поле битвы, Розен установил в фирме порядки, которые напоминали подготовку к серьезной судебной тяжбе. По самому банальному поводу он подвергал трепетавших от страха сотрудников перекрестным допросам. Он часами мучил партнеров, навязывая им обсуждение неясных перспектив. В собственный кабинет, ставший узилищем, он вызывал новичков и принимался запугивать их, проверяя на прочность.
