полемике с адвокатом. Но выхода у него не оставалось. Он провалился все-таки в прорубь или в полынью. Холодная ледяная вода обожгла его так же, как если бы она была горячей. Только пар шел теперь не от воды, как ему казалось, а от него самого, от федерального судьи. Он чувствовал себя неловко. Он встречался часто с Федорчуком в судебных заседаниях. Алексей Игоревич участвовал уже во многих уголовных процессах. А сегодня приватная встреча не нравилась Сербеневу и самому. Ведь им и дальше придется видеться в зале судебных заседаний. Но, оказав помощь адвокату при болях в сердце, тут же решил, что это делает их разговор более доверительным и оставляет место для дальнейших откровений!
– Алексей Игоревич, не поступайте так, чтобы нам не довелось вместе работать! – Сербенев понимал, что если сказал «А», надо говорить и «Б». Он исполнял не приказ, а пожелания председателя областного суда, когда тот просил его довести дело до «логического конца». Нужно остудить неуправляемого адвоката. При всем этом председатель уже заверил его, что заключение комиссионной судебно-медицинской экспертизы не заставит его менять своего решения. И Сербенев Николай Викторович подумал тогда, как бы он не хотел сейчас оказаться в моей шкуре, в шкуре судебного врача сердобского отделения, и искренне жалел меня.
Все складывалось намного хуже в моей жизни и карьере, чем я мог себе на тот момент представить. Но он хорошо помнил, что предупреждал меня и останавливал. А сейчас он не накапал, а налил себе корвалола в стакан, когда адвокат вышел из кабинета… Пройдет много времени, и он расскажет мне о своих непростых чувствах в той ситуации, в которую попал и сам.
А подлый Велиар направит тут же Луцкую на специализацию для получения сертификата судебного врача. Он активно начнет готовить мне замену. И именно ту самую Луцкую, которая знала столь пикантные подробности его сексуальных предпочтений – минет и куннилингус. Только теперь я уже сомневался, его интересовали в этом случае мужчины или женщины.
Вся информация грубо от меня скрывалась. И когда я позвоню Великановой, а потом Людмиле Владимировне Власовой, маленькой, словно общипанной, невзрачной заместительнице, которая поменяла свою фамилию на Власову с Пустобреховой, они обе примутся врать. И с паническим страхом переадресовывать меня и мой вопрос к Плотникову. А тот уже распоясался так, если не сказать, что он не видел берегов – значило бы ничего не сказать, он плыл в океане лжи и лицемерия.
Это хамоватое и бесполое существо процедит в телефонную трубку:
– Ты уже всех обзвонил и достал! Тебе, зачем все? Что ты все хочешь знать? Лезешь и лезешь… в каждой бочке затычка! – он говорил, не стесняясь выражений, не задумываясь, что я старше его, и уж тем более не допускал даже в мыслях, а вдруг окажусь умнее…
Усидеть в своем кабинете, когда появилось заявление Маскаева, как Сунин получил от него «чистосердечное признание и раскаяние», Иван Тихонович Хомин не мог. Он недолго думал и даже не размышлял, у него сразу созрел план. Он срочно выехал в следственный изолятор, чтобы там встретиться и поговорить с подсудимым, еще совсем недавно – их подследственным.
Петр Федорович обрисует полковника Хомина так:
– Он был не в форме. Невысокого роста. Плотного телосложения. С темными русыми волосами. Никогда не смотрит в глаза. Скользкий какой-то!
Хомин представился Маскаеву полковником службы собственной безопасности следственного комитета Пензенской области. Покажет настоящее личное удостоверение. Но Петр Федорович так обрадовался, что не обратил внимания на особенность его ксивы. На что, собственно, и рассчитывал оборотень такого высокого ранга, все-таки заместитель генерала, прямая кандидатура в преемники.
Маскаев и ждал именно подобного развития событий, что, дескать, где-то есть и должна существовать – правда! И вот, наконец, служба собственной безопасности сама пришла к нему, к подсудимому, чтобы досконально разобраться в его деле. И он расскажет полковнику все, что рассказал и адвокату! Но в конце, когда полковник станет уходить, то сам же брякнет то, что Маскаева насторожит. Петр Федорович только в тот момент заподозрит в нем представителя другой службы, и подумает о «шпиндике», которого подсаживали к нему в камеру: неужели и полковники могут быть «шпиндиками»?
– Но может не стоит, Петр Федорович! Не стоит так сильно афишировать? Пусть Сунин выполнит свое обещание об условном сроке, а потом мы разберемся с каждым из них в отдельности! – вот так полковник, без пяти минут генерал, мог врать матросу Тихоокеанского флота, защищавшему когда-то рубежи нашей Родины, но не от американцев нужно было, вероятно, защищать, а от таких полковников, как Хомин.
С адвокатами мы сразу решили, что у комитета горела земля под ногами. Само дело становилось слишком грязным, и все больше привлекало к себе внимание простых людей, а тут заинтересовались и журналисты, но такого допустить никак уже было нельзя. Да и у ФСБ вначале возникли правильные вопросы…
Полковник Хомин не заставил себя долго ждать. Появился неожиданно в моем кабинете, как черт из табакерки. Портрет его оказался слишком точным и однозначным, как описывал Маскаев. Главная черта у него оказалась именно та, что запоминалась собеседнику сразу: он никогда не смотрел в глаза, как будто юлил и заискивал. Серый пиджак и темные брюки сидели на нем мешковато. Сразу становилось видно, что он редко носил гражданскую одежду. А про волосы у него на голове я бы сказал, что они выглядели красивыми, словно выкрашенные в теплый каштановый цвет, ровно уложенные слева направо, и дугой или полу дугой закрывали верхнюю часть лба.
В кабинете у меня скопилось много народу, но Хомин вошел, ни на кого не обращая внимания, и не спрашивая на то разрешения, будто мы давно с ним знакомы, или не считал нужным стучаться в кабинет какого-то районного «докторишки». Говорить он начал без предисловий, и я, безусловно, как бы, должен был уже знать, кто он и о чем спрашивает.
– Постановление по девочке у вас?
– Да! Мне показать его?
– Нет! Не надо! Я вам верю!
– Маскаева вы освидетельствовали?
– Я отдал по нему заключение!
– Да, я знаю! А что Сунин? Вы что думаете? – он спросил меня так, и я не смог понять, что его интересует: сам Сунин или его поступки. Я решил не спешить с обвинениями и упреками в адрес Джунгара.
– Он может работать и быть хорошим следователем! – я сказал с двойным смыслом, намекая, что Сунин станет, может, честным, если от него захотеть, а лучше, если ему отсидеть уже свой срок на красной зоне.
– Я вас понял,
