Эстер молча курила.
— Можно сесть? — снова спросил Кларк.
Эстер стряхнула пепел.
— Эстер... — В голосе мамаши Фиббс слышалась укоризна.
— Приспичило сесть — пусть садится, нечего спрашивать.
Смущенное молчание. Джонсон пододвинул стул к старому металлическому столу у мойки, сел. Багира подняла мордочку, облизнулась и уставилась на него широко раскрытыми глазами.
Маленький Бобби погладил кошку. Она выгнула спину, заурчала.
— Слишком много народу. Она боится.
Джонсон подвинулся ближе к Эстер. Багира снова уткнулась в миску.
— Вообще-то вы зря приучаете ее. Она привыкнет прыгать на стол и будет воровать масло.
— Навряд ли. Неужели ты и правда так думаешь?
— Говорю тебе.
— Не верю. Мама, неужели Багира будет так плохо себя вести?
Эстер затянулась последний раз и медленно раздавила окурок в пепельнице.
— Последнее, что меня волнует. — Она покосилась на Джонсона.
Мамаша Фиббс все еще стояла в дверях. Она откашлялась и сказала:
— Надо идти к гостям. Это все мои друзья из церкви. Они не покинули нас в трудный час. — Она улыбнулась, очевидно не ожидая ответа. — Скушаете что-нибудь, мистер Джонсон? Я принесу тарелку.
Джонсон повернулся к старухе.
— Нет, спасибо, миссис Фиббс. Я уже ел.
— Ну ладно. Бобби, малыш, пойдем со мной, поможешь принимать гостей.
— Ну, баба. Ты без меня не обойдешься?
— Не спорь со старшими, сколько раз тебе говорить. Бабушка велит сделать то-то — вот и делай, нечего препираться. Ты теперь единственный мужчина в доме.
Маленький Бобби медленно сполз со стула, понурился и поплелся к двери. Он выглядел и трогательно и забавно в своем черном костюмчике с галстуком.
— Ну давай, давай, — ласково понукала мамаша Фиббс. — Не унывай. Быть мужчиной не так уж плохо.
— Бобби, — сказал Джонсон, — на этой неделе интересный матч. Хочешь пойти?
У мальчика загорелись глаза.
— Ух ты! Можно, мама?
Эстер пожала плечами, ни на кого не глядя.
— Можно пойти всем вместе, — намекнул Джонсон.
— Думаешь? — Бобби вопрошающе посмотрел на взрослых.
Эстер не ответила, Джонсон сказал:
— Там решим, Бобби.
— Это было в здорово!
Мамаша Фиббс взяла сияющего внука за руку.
— Пойдем, малыш, — мягко сказала она и увела мальчика из кухни.
— Не забудь! — крикнул Бобби из коридора.
— Обещаю.
Несколько минут они сидели молча, наблюдая, как кошка подлизывает остатки печенки. Из гостиной доносилось печальное бормотание. В конце концов Кларк прямо взглянул на Эстер.
— Надеюсь, ты ничего против меня не имеешь. Она ничего не сказала.
— Я был на кладбище. Но я не хочу навязываться. Если тебе неприятно меня видеть...
Эстер взглянула на него, но опять ничего не сказала.
— Мне, право, жаль твоего мужа. Я хочу, чтоб ты знала. У меня сердце за тебя изболелось.
Молчание.
— Ради Бога, Эстер, говори со мной. Вели мне уйти. Вели остаться. Только скажи что-нибудь. Говори со мной.
Эстер поднялась, достала с сушилки две чистые чашки.
— Кофе? — спросила она, снимая с плиты чайник.
— Спасибо. — Он улыбнулся.
Она разлила кофе, села, схватила сигарету.
— Ты слишком много куришь.
Эстер покачала головой, зажгла спичку.
— Не сегодня же бросать.
— Верно. — Он торопливо отхлебнул кофе.
Кошка приподнялась на задние лапки, начала умываться. Эстер сняла ее со стола, бережно опустила на пол. Киска недовольно замяукала. Эстер вдруг нахмурилась.
— Чего ты здесь торчишь?
— Я не понимаю...
— Чего ты вынюхиваешь? Ты уже получил что хотел? Почему ты не оставишь меня в покое? Оставь меня одну с моим горем! — Она беззвучно заплакала! — Спи с женой следующего своего подопечного, найди другое развлечение. Чего ты приперся сюда?
Она положила голову на стол. Плечи ее вздрагивали. Джонсон потянулся было к ней, но отдернул руку. Кошка, вспрыгнув на стол, льнула к хозяйке. Эстер поплакала, подняла голову, вытерла глаза. Достала новую сигарету.
— Ты слишком много куришь. — Кларк взял у нее пачку «Салема».
Эстер долго не смотрела на него.
— Я ведь сказала, — наконец выговорила она, отбирая у него сигареты, — сегодня неподходящий день. Дай даме огоньку, будь так добр.
Он нашел коробок, чиркнул спичкой, поднес к сигарете. Она затянулась, выдохнула дым в потолок. Потом отложила сигарету.
— Я приготовлю еще кофе.
Гершель Гусман лежал в «Хедер-Синай» в 415-й палате, отдельной, угловой комнате в конце длинного коридора, прямо напротив поста сиделки.
Сиделка — худощавая, холодноватая блондинка с заметным скандинавским акцентом — преградила им путь.
— Курить запрещено, сэр, — проворчала она, уставившись на сигару Голда так, будто это не сигара, а кал, сданный на анализ. — Только в комнате ожидания.
Голд хотел спорить, но Замора подарил девушке самую редфордскую из своих улыбок. Она оттаяла, захлопала ресницами, захихикала и отошла. Замора проводил глазами ее крепкий, обтянутый белой формой задок.
— Брось эту дрянь и заходи, — шепнул он Голду. — А я пощупаю сестричек. Как Ньюмэн в «Форт Апаш».
В прохладной комнате стоял полумрак. Гершель лежал в постели с кислородной маской на лице. Рядом сидела его жена, Рут. Вокруг собралось несколько человек. Голд узнал Джеки Макса. Остальные были из его свиты. Пара писателей-юмористов, какие-то пешки-лизоблюды и грудастая деваха, якобы секретарша.
— Джек, — Рут встала, — спасибо, что навестил.
— Ну что ты. Как он? Как ты, Гершель?
Гершель поднял трясущийся большой палец и подмигнул Голду. Лицо у него было известково-бледное, и Голду показалось, что он успел похудеть килограммов на десять. А ведь не виделись они пять-шесть дней, не больше.
— Все чудесно, — ответила Рут за мужа. — Сегодня утром его перевели из реанимации. Все просто поражены, так быстро он поправляется. Доктор Синх говорит, это потому, что сложение у Гершеля как у индийского буйвола.
— Доктор Синх? — перебил Джеки. — Доктор Синх? Что это за еврей с фамилией Синх?
— Он индиец.
— Индиец? — Джеки прикинулся возмущенным. Его подхалимы с готовностью захихикали. — Настоящий индиец? Йог? Так он не еврей?
— Босс, — один из подхалимов захлебнулся от смеха, на лету подхватывая шутку нанимателя, — если его зовут Синх, значит, он сикх.
— Сикх? Из тех типов в чалмах, которых показывают во всех дрянных киношках? Из тех, что щеголяют в грязном белье? Из тех типов? Заклинатель змей? Вот это доктор! И это в самой большой в мире еврейской больнице, с самыми дорогими еврейскими врачами — тебя, еврея Гершеля, лечит какой-то торговец коврами?
Теперь хохотали все, даже Голд улыбался. Гершель под своими простынями вздрагивал от смеха.
— Джеки! — строго одернула Рут. — У Гершеля трубки выскочат.
Макс возвел очи к небу.
— Господь не допустит этого. Он не позволит им выскочить.
Новый взрыв смеха.
— Джеки! Пожалуйста! — взмолилась Рут.
Джеки Макс повернулся к Голду, протянул руку.
— Привет. Я Джеки Макс, — сказал он с напускной скромностью, прекрасно понимая, что Голд узнал его.
— Я Джек Голд.
Джеки искренне, до боли сжал ему руку. Одно из его знаменитых рукопожатий. На нем был красивый, на заказ сшитый шелковый смокинг, лакированные ботинки, модные часы-браслет. Он выставлял напоказ манжеты и благоухал одеколоном.
— Я знаю тебя, лейтенант. Встретимся через несколько часов на одних подмостках.
— Ты о бенефисе Братства? Боюсь, я не смогу там быть.
— Да? Я очень огорчен. — Он в самом деле выглядел огорченным. — Жаль. Все там будут. Все.
— Все, — поддакнул кто-то из свиты. На этот раз не подхалим, а подхалимка.
— Франк, Дин, Сэмми, Милтон, — перечислял Макс, — Джерри, Робин, Ричард, Уоррен...
— Барбара, — подсказали ему.
— Барбара, Лиза, Диана, Барт, Клинт. Все, черт возьми! Не верю, что ты это пропустишь.
Голд пожал плечами.
— Дело прежде всего.
— Вупи, Кении, Эдди, Джоан, Джонни...
Макс жестом велел всем замолчать.
— Ты знаешь, что придет мэр? И шеф полиции? Может быть, губернатор.
— Здорово, — без всякого выражения сказал Голд. Макс покачал головой.
— Нет, надо же пропустить такую грандиозную штуку. Наверное, у тебя чертовски важное дело.
— Наверное. — Голд холодно улыбнулся.
Максу надоело разговаривать, он опять продемонстрировал манжеты, взглянув на золотые часы.
— Надо идти. Я уже не успеваю загримироваться. А нас будет снимать Эн-би-си. Они хотят использовать этот материал в специальном выпуске. Или в «Недельном обозрении». — Он перегнулся через кровать и почти прокричал в ухо Гершелю: — Все для тебя сегодня вечером. Все для тебя, старичок! Понимаешь?
Гершель едва заметно кивнул.
— Хочу, чтоб ты знал, Герш. Я люблю тебя. Я люблю тебя, старый еврей. — Джеки выпрямился, глаза у него были мокрые.
