Я оглянулся на «мерседес». Он был полностью разбит. Вся правая сторона от задней двери до колесной ниши была вмята. Не похоже, что на нем можно ехать. «Ну что ж, все справедливо, – подумал я. – Это была моя последняя грязная собственность. Завтра я отправлю его на свалку вместе с Мисс КГБ».
Я повернулся и внимательнее посмотрел на оленя. А точно ли он мертв? Он как-то не выглядел мертвым. Откуда-то из глубины моего мозга начал подниматься жуткий страх. Мертвое животное – это дурная примета, привет из подземного мира. С замирающим сердцем я присел и положил руку на шею оленя. Я искал пульс, и вдруг увидел, что глаза оленя сверкнули. Я с удивлением отскочил назад.
Олень медленно, очень медленно, встал на ноги и начал качать головой вперед и назад, как будто пытаясь стряхнуть паутину. Потом он заковылял прочь. Через несколько шагов он уже бежал рысью – обратно в лес, чтобы воссоединиться со своей семьей. Я с облегчением вздохнул.
Ну, теперь оставалась только одна вещь, которая меня угнетала.
5 июля 2003 года, семнадцать месяцев спустя
Судебное разбирательство проходило именно так, как я и предполагал. Мне все время хотелось выбежать из зала суда, где восседал судья Глисон, и побежать в туалет, чтобы избавиться там от остатков своего завтрака. Но ничего не поделаешь, пришло время пройти через это безумие и оставить его за спиной. Я слишком долго был на свободе под залог, и все в зале суда это понимали. Все – не только судья Глисон, но и Магнум, и выпускник Йеля, стоявшие рядом со мной, и Алонсо с Одержимым, стоявшие рядом с ними. В мой судный день все они принарядились.
К тому же места для зрителей были полностью забиты как моими друзьями, так и недругами. Они сидели тихо, как мышки, за широким деревянным барьером с резной поверхностью, так называемым судейским барьером. Среди них была добрая дюжина помощников прокурора Соединенных Штатов (друзья, хотите верьте, хотите нет), полдюжины журналистов (недруги, конечно), несколько неизвестных мне людей, которые просто хотели посмотреть, как человеку будут выносить приговор (садисты, полагаю) и мои любимые родители, Безумный Макс и Святая Леа, которые пришли, чтобы оказать мне моральную поддержку.
Заседание длилось уже десять минут, и Магнум пытался доказать Глисону, что мой штраф должен быть куда меньше, чем у Дэнни. Глисон обязал Дэнни выплатить 200 миллионов долларов в счет возмещения ущерба, по 1000 долларов в месяц. С такой скоростью он выплатит долг примерно через шестнадцать тысяч лет, а тогда уже наступит новый ледниковый период, и деньги не будут так много значить. С другой стороны, мне по-прежнему казалось, что 200 миллионов – это возмутительная цифра. Не то чтобы я не заслужил штрафа, но как, черт побери, они предполагают, я буду его выплачивать? По мнению Магнума, мне и не придется платить: это было символическое наказание. Но он все же считал себя обязанным попытаться убедить Глисона.
Тут Глисон остановил его и сказал:
– Мистер О’Коннелл, простите, что перебиваю. Иногда возмещение действительно бывает символическим, но не в этом случае. Мистер Белфорт умеет… зарабатывать деньги, не знаю, как лучше это сформулировать. Так что он заработает много денег после того, как выйдет из тюрьмы.
– Я понимаю, – сказал Магнум, – но сумма, назначенная в деле Поруша, далеко превосходит…
О черт! – ну зачем Магнум препирается с судьей Глисоном? В чем тут смысл, блин? Пусть судья бросит мне в лицо свой символический штраф и поскорее перейдет к моему тюремному сроку.
– …стоит обсудить, – продолжал Магнум, – я не хотел бы соглашаться на сумму, хотя бы на цент большую, чем сто миллионов долларов!
На несколько минут наступило молчание, и я ждал, что сейчас Глисон взорвется и закричит что-нибудь вроде: «Как ты смеешь ставить под сомнение вынесенное мной в этом зале суда решение! магнум, я задерживаю тебя за неуважение к суду!» Но, к моему удивлению, он уменьшил сумму моего возмещения до 110 миллионов, и его это ничуть не взволновало. Затем он спросил:
– Вы хотели бы высказаться относительно приговора, мистер О’Коннелл?
Магнум кивнул.
– Да, ваша честь, – давай-ка покороче! Алонсо пообещал пылко выступить в мою защиту, так что не дай ему сдуться, – у меня всего несколько коротких замечаний. – Слава богу. – Мы прекрасно понимаем, что это дело связано с серьезными преступлениями, для которых характерны большая протяженность во времени, большое количество пострадавших и очень большой объем понесенных ими убытков.
Ну спасибо тебе, Магнум. А сейчас ты начнешь говорить о моей любви к шлюхам, наркотикам и пинанию карликов? Быстрее, черт тебя побери!
– Во-превых, – продолжал Магнум, – мистер Белфорт признает, что он действовал в этот период своей деятельности исходя из эгоистичных и жадных побуждений, что он создал для себя серьезную проблему, связанную с наркозависимостью, которая, полагаю, была следствием существовавшего у него чувства вины из-за совершенных им преступлений и его борьбы…
Тут я отключился, мне было слишком больно слушать.
Конечно, я знал, что Магнум делал то, что он должен был сделать, ведь если бы он попытался преуменьшить мои преступления, то Глисон потом не обратил бы никакого внимания на то хорошее, что он собирался сказать. Но, по правде говоря, помочь во время этого разбирательства мне мог только Алонсо. Все, что говорил Магнум, сразу вызывало подозрение, потому что он был моим платным представителем, а все, что мог бы сказать я, было бы воспринято как попытка соскочить с крючка.
– …и в деле мистера Белфорта, – заключил мой платный рупор, – несмотря на всю серьезность преступлений, я искренне уверен, что более чем уместным является максимально снисходительный приговор.
– Благодарю вас, – сказал судья, который прекрасно понимал, что максимальная снисходительность с точки зрения Магнума была лучшим подходом практически к любому преступлению, кроме разве что изнасилования и убийства.
Теперь Глисон посмотрел на меня:
– Мистер Белфорт?
Я смиренно кивнул и сказал:
– Ваша честь, я хотел бы попросить прощения, – не делай этого, простофиля, не проси прощения у всего мира! Это звучит неискренне! – у всех лишившихся денег людей…
И я пошел и пошел извиняться перед всеми, и хотя я действительно чувствовал свою вину, но мои слова были лишены смысла, это было просто напрасное сотрясение воздуха. Но я не мог остановиться, а сам в это же время с безумной скоростью несся сразу по двум направлениям. На одном из них я порождал новые извинения:
– …составить список всех пострадавших и извиниться перед ними, но так как этот список слишком велик, то вряд ли я…
В этот момент я думал, насколько лучше было бы сказать что-то вроде: Знаете что, Судья? Я сотворил нечто ужасное и был бы рад сказать, что все произошло из-за наркотиков, но это неправда. Я просто был маленьким жадным ублюдком, который хотел получить не только деньги, но и секс, и власть, и восхищение окружающих, и еще кучу такого, что вы и представить себе не можете. И, ваша честь, еще хуже то, что я был одарен замечательными способностями и вместо того, чтобы честно использовать их каким-либо продуктивным способом, направил их на то, чтобы развратить других людей, исполнявших мои дурные распоряжения…
– …когда я только создал «Стрэттон», то не думал, что стану таким, но очень быстро понял, чем я занимаюсь, и продолжал делать это, пока меня не остановили. Я несу полную ответственность за свои действия. Я могу обвинять только свою алчность – желание власти, денег, признания. Мне однажды придется многое объяснить своим детям, и я надеюсь, что они многому научатся на моих ошибках. Я хотел бы скорее со всем этим покончить и начать возвращать людям свои долги. Это самое лучшее, что я могу сделать.
Тут я с искренним раскаянием опустил голову и печально покачал ею.
На несколько мгновений наступило молчание, во время которого я не поднимал глаз. Я чувствовал, что моя речь была в корне неправильной.
Я услышал, как Глисон сказал:
– Мистер Алонсо?
Алонсо ответил:
– Ваша честь, вы сейчас слышали, как обвиняемый кратко высказался о том, насколько он чувствует себя виноватым, и о своих взглядах на честность и этику, и о том, как он пытается теперь каждый день поступать правильно, и если бы я сидел на вашем месте, то отнесся бы скептически к словам человека, который сделал то, что сделал обвиняемый. Но я провел много часов, обсуждая с этим человеком вопросы честности и этики. Может быть, я неисправимый оптимист, но полагаю, что он действительно так считает. Я думаю, что он за последние годы сделал очень-очень большое усилие для того, чтобы измениться и изменить свою судьбу.
