Я пожал плечами.
– Думаю, все это понимают. Все это придумал я, а не Дэнни, и после того, как все развалилось, я должен сесть в тюрьму. Ну и потом, Глисон умный мужик: он знает и о программе реабилитации наркоманов, и о сокращении срока за хорошее поведение. Так что на самом-то деле он приговорил меня только к двум годам, и этого достаточно, чтобы научить меня уму-разуму, но недостаточно для того, чтобы разрушить мою жизнь.
Я подмигнул.
– Это даст мне возможность немножко почитать, так что, получается, все не так уж плохо, правда?
Я снова выдавил из себя улыбку.
– Когда вы с Надин скажете об этом детям? – спросил отец.
– Мы не будем им об этом говорить, – ответил я бесстрастным голосом, – по крайней мере пока. Зачем их сейчас волновать? Мы подождем до того момента, когда мне надо будет отправляться в тюрьму, и тогда скажем им это вместе. Ну ладно, мне надо идти. Пора собираться.
– Ты летишь в Калифорнию? – спросила мать.
Я с гордостью улыбнулся.
– Нет, мама, я не лечу в Калифорнию, я переезжаю туда.
Они удивленно посмотрели на меня.
– Сейчас? – спросил отец. – Ты полагаешь, это имеет смысл, когда над тобой висит этот приговор?
– Нет, – беззаботно ответил я, – конечно, не имеет, но я все равно перееду. Видите ли, я когда-то пообещал это своей девочке и не могу ее обмануть.
Я пожал плечами, как будто хотел сказать: «Любовь порой оказывается сильнее логики, вы ведь знаете». Потом я сказал:
– Вы же меня понимаете?
Слова были не нужны, они ведь тоже родители.
Вот так я стал жителем штата Калифорния, нравилось это штату или нет. За неделю я нашел себе прекрасный дом рядом с океаном, меньше чем в дюжине кварталов от детей, и стал заниматься тем, что я обещал сделать Алонсо той ночью: я наверстывал упущенное время и с радостью провел три последних месяца на свободе, живя обычной жизнью, – готовил еду для детей, смотрел с ними телевизор, отвозил их в школу, на занятия по футболу и волейболу и в гости.
Потом трехмесячная отсрочка закончилась, и настал час.
Было 1 января 2004 года, солнечный четверг, и мне на следующее утро надо было явиться в тюрьму. Как я понимал, у меня было два варианта: я мог прийти сам или же попросить приставов прийти за мной. Ни один из этих вариантов не приводил меня в восхищение, но я все же решил выбрать первый. Дети, конечно, не имели обо всем этом ни малейшего представления, но им предстояло все это узнать.
Как раз в это время они, радостно улыбаясь, спускались по лестнице, а за ними плелась явно нервничавшая Герцогиня. Мы с Джоном сидели в их гостиной, которая по очередной иронии судьбы странным образом напоминала гостиную на Мидоу-Лэйн: через заднюю стену из зеркального стекла открывался замечательный вид на океан, она была также уставлена мебелью в стиле шэбби-шик (в данном случае, правда, в немного более строгом варианте), в ней было множество разбросанных повсюду диванных подушек, салфеточек и дорогих антикварных вещиц, а камин из песчаника возвышался до самого потолка. Все это говорило о том, что мои подозрения относительно Герцогини были верны: она всегда обставляла свои пляжные дома одним и тем же образом.
– Не волнуйся, – сказал сидевший напротив меня на кушетке Джон, – я буду обращаться с твоими детьми как со своими.
Я печально кивнул.
– Я знаю, Джон. Я доверяю тебе больше, чем ты можешь вообразить.
И это было правдой. За последние шесть месяцев я хорошо узнал Джона и понял, что он был добрым, великодушным, ответственным, харизматичным, самостоятельно всего добившимся человеком, и, что особенно важно, как он и сказал, он обращался с моими детьми как со своими собственными. Они будут с ним в безопасности и ни в чем не будут нуждаться.
– Привет, папа! – радостно сказала Чэндлер, садясь рядом со мной на кушетку. – Что это у вас тут за семейная беседа?
А вот Картер и не подумал сесть, не доходя двенадцати футов до кушетки, он оттолкнулся и заскользил по терракотовому полу в своих белых носках. Потом ухватился за спинку кушетки, перепрыгнул через нее, словно прыгун в высоту, и без проблем приземлился прямо рядом со мной.
– Привет! – радостно пискнул он, а потом откинулся назад и положил ноги на австралийский кофейный столик черного дерева.
Джон, всегда следивший за дисциплиной, строго посмотрел на него так, что Картер сразу же закатил свои голубые глаза и опустил ноги на пол. Тем временем Герцогиня села рядом с Джоном в ореховое кресло. Она по-прежнему была прекрасна – может быть, чуть постарела, но с учетом того, что нам с ней пришлось пережить, она была просто чертовски хороша. На ней были просто джинсы и футболка, как и на нас с Джоном. Дети были в шортах, и их кожа сияла молодостью и здоровьем.
Я сделал глубокий вдох и сказал им:
– Идите-ка сюда, ребятки. Мне надо кое-что вам рассказать, и я хочу, чтобы, когда я буду говорить, вы сидели у меня на коленях.
И я протянул к ним руки.
Картер сразу же прыгнул ко мне и устроился на моем правом колене, свесив ноги между моими ногами. Потом он меня обнял. Ему было всего восемь с половиной лет, и он ничего не подозревал.
Чэндлер подошла гораздо медленнее и осторожнее.
– Кто-то заболел? – нервно спросила она, устраиваясь на другом моем колене.
– Нет, – ласково ответил я, – никто не заболел.
– Но ты хочешь сказать нам что-то плохое, правильно?
Я грустно кивнул.
– Да, милая, это так. Мне придется на какое-то время уехать, и хотя для взрослого это будет не так уж долго, но вам, ребята, это покажется очень долгим.
– На сколько? – сразу же спросила она.
Я прижал ее и Картера к себе поближе.
– Примерно на два года, милая.
Я увидел, как у нее на глазах появились первые слезы.
– Нет, – сразу же закричала она, – ты не можешь снова уехать. Ты же только что переехал сюда! Не бросай нас!
Я ответил, глотая слезы:
– Послушай, милая, я хочу, чтобы вы оба внимательно меня выслушали: очень давно, когда я еще работал на биржевом рынке, то сделал очень плохие вещи, вещи, которыми я теперь совсем не горжусь, и из-за этого многие люди лишились своих денег. И теперь после стольких лет мне надо ответить за то, что я сделал, а значит, придется на какое-то время отправиться в тюрьму.
Она расплакалась в моих объятиях.
– О нет, папа, нет… пожалуйста…
Тут она начала истерически рыдать.
У меня тоже были слезы на глазах.
– Чэнни, все в порядке, все…
А теперь не выдержал Картер и тоже истерически разрыдался.
– Папа, не уходи! Пожалуйста…
Я сильнее прижал их к себе, а он все рыдал, уткнувшись мне в плечо.
– Все в порядке, – сказал я, гладя его по спине, – все будет в порядке, дружок.
Потом я повернулся к Чэнни:
– Все в порядке, моя сладкая. Поверь мне, время пролетит быстро!
Тут Герцогиня вскочила со своего кресла. Она подбежала к нам, села на край кушетки и тоже обняла детей.
– Все в порядке, ребята, все… все будет хорошо.
Я посмотрел на Герцогиню и увидел, что она тоже плакала, сопровождая слова маленькими всхлипываниями. Теперь и я заплакал, и тут Джон вскочил со своего кресла. Он присел на краешек кофейного столика и тоже обнял детей, пытаясь их утешить. Он пока не плакал, но выглядел так, как будто вот-вот заплачет.
Теперь нам не оставалось ничего другого, кроме как дать детям поплакать. Я думаю, мы все это понимали, даже дети. Должно было пролиться какое-то количество слез, прежде чем они смогут понять смысл произошедшего или, по крайней мере, принять это.
Несколько минут я гладил их по спинам и головам и рассказывал о возможности посещений и о том, что мы будем разговаривать с ними по телефону и писать друг другу письма, и, наконец, они начали успокаиваться. Тогда я попытался объяснить им, почему это все произошло, как я основал «Стрэттон», когда был совсем молодым, и как там все моментально вышло из-под контроля. Потом я сказал:
– Ну и потом, все это было сильно связано с наркотиками, из-за которых я делал такие вещи, какие в нормальном состоянии не стал бы делать. И очень важно, чтобы вы научились на ошибках своего папы, – потому что когда вы подрастете, то можете оказаться в компании с людьми, употребляющими наркотики, и они будут говорить вам, как это круто и как классно вы себя будете чувствовать из-за них, и все такое. Они даже могут начать давить на вас, чтобы вы попробовали сами, и это будет самым ужасным.
Я сурово покачал головой.
– И если так случится, я хочу, чтобы вы подумали о папе, и обо всех проблемах, которые у него возникли из-за наркотиков, и как они однажды чуть не убили его. И тогда вы поймете, как вам надо поступить, договорились?
Они оба кивнули и сказали «да».
– Хорошо, потому что для меня очень важно, чтобы вы поняли это, и мне будет намного легче перенести разлуку с вами, если я буду знать, что вы это понимаете.
Я остановился на минутку, осознав, что обязан объяснить им не только то, что в основе моего безумия лежало злоупотребление наркотиками. Я сказал:
