Не знаю, знаете ли вы, что я в первый раз увидел его в тот день, когда вы посадили его в тюрьму за полет на вертолете в Атлантик-Сити.
Господи Боже мой, зачем он вспоминает именно это?
– И за последние несколько месяцев, когда его в конце концов освободили, полагаю, в этом человеке произошли сильные перемены. Мне кажется, что он действительно подумал о том, что сделал, и, еще важнее, о том, что он должен сделать для сотрудничества со следствием. Мне кажется, он все понял. Имеем ли мы основания для скептицизма? Безусловно. Но я полагаю, есть сильные основания поверить тому, что он сейчас сказал. Я ему верю.
Когда он должен был давать свидетельские показания на процессе Гаито, то провел более ста часов, обсуждая их со мной, и это было худшее время его жизни. Это было очень сложное время, но мы очень много говорили о том, что он сделал, о его былых заблуждениях и махинациях, и я хотел бы высказать свое мнение – полагаю, что мы можем поверить ему, когда он говорит о своих намерениях.
Я украдкой взглянул на Глисона, который кивал. Кивал ли он, соглашаясь с Алонсо? Трудно было сказать. Этот судья был крепким орешком. Он ни за что не раскрыл бы свои карты.
– Благодарю вас, – сказал Глисон, – полагаю, что все здесь были достаточно рассудительны, чтобы говорить недолго, кроме того, в этом случае были продемонстрированы крайности – исключительность преступного поведения мистера Белфорта и исключительно успешное сотрудничество. Я признаю, что его сотрудничество было исключительным.
Он посмотрел мне прямо в глаза.
– Оно уменьшило тот срок тюремного заключения, который вы могли бы получить на много-много-много лет, но в то же время оно уравновешивается многими годами наглых и беззастенчивых махинаций.
Тут он включил свое невероятное умаляющее излучение, и я начал все больше и больше сжиматься, пока он говорил:
– Вы обманули тысячи и тысячи невинных людей, поверивших вам и тем, кто работал на вас. Вы не воспринимали всерьез представителей регулирующих органов и обманывали их. Вы вращались в высших слоях…
Вот черт!
…в самых высших слоях общества, но попали туда не благодаря вашим талантам – я не сомневаюсь в том, что вы талантливы, – а из-за своей готовности лгать, жульничать и воровать. Ваши конкуренты оказались в неравном положении, конечно, не все, но большая часть из них делали то, что делает большинство людей, и пытались честно и прямо заниматься своим бизнесом, а не красть деньги у такого количества людей, что вы теперь даже не можете извиниться перед каждым из них.
При вынесении приговора я учитывал тот важный факт, что вы, кажется, изменили свою жизнь. Я обдумал то, что прочитал в письме 5-К, и то, что мистер Алонсо сказал о вас. Мне тоже кажется, что вы начали новую страницу в своей жизни. Полагаю, что самый важный и непредсказуемый вопрос, связанный с этим процессом, заключается в том, какого наказания вы заслуживаете?
Он сделал паузу и глубоко вздохнул, как, наверное, вздохнул бы царь Соломон, если бы ему пришлось выносить приговор знаменитому Волку с Уолл-стрит.
Я напряг ягодицы и вознес молитву Всемогущему. Он приговорил Дэнни к четырем годам, что после всех вычетов означало меньше двух лет. Мы с Магнумом считали, что мне Глисон даст меньше.
– Это очень, очень тяжелое решение. Я долго и серьезно обдумывал его и решил, что тюремный срок размером в четыре года будет достаточным, и к нему я вас и приговариваю.
Неожиданный шум на местах для зрителей.
Прежде чем до меня дошел смысл сказанного, в моем желудке уже образовался узел. Дети – что я скажу детям? Снова слезы. Я опустил голову с чувством поражения. Я не верил своим ушам. Это был наихудший вариант, точно столько же, сколько получил Дэнни. Мой мозг сразу же стал подсчитывать. Сколько останется от сорока восьми месяцев после всех вычетов? Пятнадцать процентов, то есть 7,2 месяца, сбросят за хорошее поведение, плюс восемнадцать месяцев на программу реабилитации наркоманов… это уже 25,2 месяца; если вычесть их из сорока восьми, то получается от двадцати двух до двадцати трех месяцев в тюрьме.
Потом Глисон сказал:
– Я приговариваю вас к выплате возмещения в размере 110 миллионов долларов…
Пустяки, – подумал я.
– …которые будут выплачиваться из расчета пятидесяти процентов от вашего валового дохода.
Ну ни фига себе!
Сдавленные смешки и перешептывания на местах для зрителей! Они что, смеются надо мной? Это было невозможно, но выглядело именно так. Что сейчас думают мои родители?
Казалось, время застыло, я слышал, как Магнум просит судью Глисона написать мне рекомендацию для программы реабилитации наркоманов… Глисон согласился… Теперь Магнум спрашивал, на какой срок можно отложить вступление приговора в действие. Глисон согласился на девяносто дней. Мы с Магнумом до этого говорили о том, чтобы просить отсрочки до Нового года, но теперь Магнум сказал, что это не проблема. Он просил Глисона разрешить мне отсидеть свой срок в Калифорнии, чтобы быть ближе к детям. Глисон, конечно же, согласился.
И тут вдруг я увидел, как Глисон встает со своего стула и уходит, вот так просто все кончилось. Никаких апелляций, никаких чудес, ничего. Я отправлялся в тюрьму почти на два года. И штраф – пятьдесят процентов дохода! Кошмар! Неужели я когда-нибудь смогу его выплатить? Может быть. Вот уж придется поднапрячься. И пока я этого не сделаю, мне придется зарабатывать в два раза больше других людей, с чьим уровнем жизни я хочу сравняться. «Ну что ж, это справедливо, – подумал я. – Я легко это сделаю».
В холле у выхода из зала суда собралась целая толпа – Алонсо, Одержимый, Мормон, Магнум, Выпускник Йеля и мои родители. У меня в голове все еще был полный сумбур. Я еще не пришел в себя от шока. Многие из них выглядели угрюмо. Алонсо, Одержимый и Мормон извинялись и выражали сожаление, что приговор не был мягче. Я поблагодарил их и пообещал сообщать им о себе. Я знал, что с Одержимым мы будем поддерживать связь. Несмотря на все различия, мы многое узнали друг о друге. Как бы то ни было, я считал, что стал лучше после нашей встречи.
Потом я повернулся к Магнуму и Выпускнику Йеля, и мы обнялись. Они проделали поразительную работу, прежде всего в то время, когда это было особенно важно. Если кто-нибудь, кого я люблю, попадет в беду, я буду настоятельно рекомендовать им юридическую контору «Де Файс, О’Коннел и Роуз». С ними мы, конечно, будем и дальше общаться.
Потом я обнял родителей.
Сначала отца. Безумный Макс был в полном порядке, просто как скала Гибралтара. Но этого следовало ожидать, в конце концов, ничто так его не успокаивало, как хорошая катастрофа. Я знал, что в душе он плакал из-за меня, но, полагаю, мы оба знали, что сейчас мне его слезы были не нужны. Он очень грустно улыбнулся, протянул ко мне руки и обнял меня за плечи. Потом посмотрел мне в глаза и сказал: «Мы справимся, сын. Твоя мать и я, мы всегда будем с тобой».
Я понимающе кивнул, потому что знал, что они действительно всегда будут со мной. Они хорошие люди, и, может быть, единственное хорошее, что принес кому-либо «Стрэттон», – это финансовая обеспеченность, которую они обрели благодаря зарплате моего отца. Они будут стариться спокойно, благородно, мягко. Их не будут мучить финансовые проблемы. Я был горд этим.
Я обнял мать, у которой были слезы на глазах, и почувствовал, как она заплакала в моих объятьях. И это было как раз то, что мне было нужно от нее. Мне нужно было знать, что в мире был один человек, который страдал больше всех остальных вместе взятых. Моя мать была блистательной и сложной женщиной. Леа Белфорт была сделана из моральной материи высочайшего класса, и ей пришлось наблюдать, как ее сын живет жизнью, полной всего, что ей было отвратительно: гедонизма, тщеславия и отсутствия уважения к другим людям. Но она все равно любила меня, может быть, даже сильнее, чем раньше, просто потому, что я нуждался в ее любви.
Я очень осторожно обнял ее за плечи, так же, как меня до этого обнял отец. Потом я выдавил из себя улыбку и сказал:
– Все в порядке, мама. На самом деле это не будут четыре года, после всех вычетов останется меньше двух. Время пролетит быстро. Все будет в порядке.
Она тревожно покачала головой.
– Я просто не могу понять, почему ты получил такой же срок, как и Дэнни. Это просто не укладывается у меня в голове.
– Да, – согласился я, – думаю, это не совсем справедливо. Но так бывает в жизни, знаешь?
Она кивнула. На самом-то деле в свой семьдесят один год ей это было известно лучше, чем мне.
– Но как бы то ни было, мама, – продолжал я, – Глисон прав. Ты-то ведь понимаешь.
Я пожал плечами.
– Думаю, все это понимают. Все это придумал я, а не Дэнни, и после того, как все развалилось, я должен сесть в тюрьму. Ну и потом, Глисон умный мужик: он знает и о программе реабилитации наркоманов, и о сокращении срока за хорошее поведение. Так что на самом-то деле он приговорил меня только к двум годам, и этого достаточно, чтобы научить меня уму-разуму, но недостаточно для того, чтобы разрушить мою жизнь.
