Первую пластинку записали году в девяностом — на пороге уже совсем других времен: в каковые времена Деда, несостоявшегося нашего Фоггерти, пару раз чуть не пристрелили прямо на сцене. Он как-то рассказывал в Кирилловом присутствии про бандитские перестрелки на дискотеках, про клубы, где официанткам пробивали черепа, а на половине песни к тебе мог подойти бритоголовый антропоид в пиджаке спектрального цвета, отобрать микрофон и пообещать, что если дальше будешь такую хуергу петь — живым, бля, отсюда не выйдешь. Про знаменитое казино «Мицар» на Севастопольском, откуда Макса Покровского, стащив прямо с площадки, увезли в неизвестном направлении.
В начале нового тысячелетия Гоша, сам уже почти не игравший и с переменным успехом продюсировавший плодящихся «рокопопсеров», открыл вместе со знакомцем-рекламщиком, вальяжно-жуликоватым очкастым пупсом, центр аудиобрендинга. Сочинение корпоративных гимнов оказалось золотым дном — спрос зашкаливал, и давно уже в десятках московских офисов ежеутренне или еженедельно нестройные хоры клерков с латунными зенками и уставным восторгом на лицах горланили слабоумно-бравурные композиции производства Дедовой студии. Сам Гоша, не вполне утративший богемные повадки, к бизнесу этому вроде как всерьез и не относился — но бабки знай себе стриг.
«Премию Дарвина» он знал — «ну естественно»:
— Есть такая, да. Лаунж-панк.
— Чего?
— Ну, — хмыкнул Гоша, — какие сейчас два главных формата? Гламур и антигламур. Так вот это — антигламур…
— Понял, — вздохнул Кирилл, сразу и сильно затосковав.
— Не, в них даже что-то есть… Хотя ребят в последнее время крутовато пиарят. Так что скоро, наверное, совсем окислятся; на закрытых вечеринках, вроде, уже выступали.
— Говорят, ихняя вокалистка с чекистским генералом хороводится.
— Женька? — удивился Гоша. — Не в курсе.
— Кто она такая?
— Женя Уфимцева. Я ее знаю немного. Вообще она милая девка. Между прочим, действительно классный вокал.
— Ртом работает… — механически спошлил Кирилл.
— Ладно те. Между прочим, она ради музыки даже офис бросила. Она в какой-то бизнес-конторе работала, а когда от музыки деньги пошли, уволилась оттуда.
— Молодец какая… — Кирилл помолчал, думая. — С-слушай, а можно на нее глянуть?
— На «Ру-Тьюбе» или в жизни?
— В жизни. Желательно еще в этой.
— Н-ну можно, если хочешь… Во, знаешь, кому позвони? Андрюхе этому, питерскому, как его… Киндеру. Он сейчас в «Краш-тесте» на басу, они с «Дарвиными» кентуются. Пиши номер…
Киндер-Питерский говорил с резиновыми интонациями обкурка.
— Ну так мы на их точке репетируем, — промямлил он на Кириллов вопрос о «Дарвиных», — в Текстильщиках. Или, как говорят у вас в Москве, — на базе.
— В начале нулевых в Венесуэле объявился странный чел из России, — Кирилл покосился в Риткин монитор, где бурела страница «Компромата.ру» со старой статьей «Ведомостей». — То ли имеющий какое-то отношение к гэбэ, то ли нет; предъявлял невнятную бумагу от «Рособоронэкспорта». Но замечен был в компании такого полковника Чепары, правой руки президента Чавеса…
Юрка выщелкнул сигарету за перила, шагнул в комнату, азартно потянул носом. У Кирилла уже у самого урчало в брюхе — засевший на кухне Тишаня явно готовился подтвердить реноме. На эти выходные он приехал без своей Людки, и Кирилл, вспомнив прославленные в определенных рязанских кругах кастрюлищи димонова борща, немедля привлек безответного гостя к делу: макароны и магазинные пельмени, которыми пробавлялись они с Хомой, у него давно стояли поперек горла.
— Чем он там занимался, не особо понятно, светиться визитер явно не собирался, — продолжал Кирилл, крутясь на офисном стуле, — но уже на второй день визита угодил в заголовки новостей. Потому как в первый день вышел из гостиницы к ближайшему бару — ну а Каракас, знаешь, город, где цивильно прикинутым гринго с золотыми часами прогулки не рекомендованы. Короче, подкатывается к нему, одинокому, местная гопота… Итог такой: двое в нокауте, один заломан и сдан в полицию. Местная пресса страшно радуется и русского титулует не иначе как «генералом». Главная хохма в том, что за какой-то месяц до этой истории в Каракас приезжал мужик из американских спецслужб (тогда еще Уго со Штатами разругаться не успел) — консультировать местные «органы», как им бороться с уличной преступностью. Ну и та же самая история — не успел он выйти из гостиницы… Только америкос послушно отдал и лопатник, и «Ролекс», и все, что попросили…
— Правильно: куда пиндосьему спецагенту против русского афериста… — Юрис взял со стола и разочарованно понюхал пустую стопку.
— Русский… — пробормотал Кирилл. — Вардан… — он снова развернулся к экрану. «Компроматский» материал описывал странности «рособоронэкспортного» бизнеса, а главный герой озвученной Кириллом истории поименован в нем был: «некто Вардан Моталин».
Когда-то здесь явно был завод — обширный асфальтовый пустырь окружали длинные четырех-пятиэтажные корпуса, чьи мрачно-обшарпанные фасады редко и невпопад белели стеклопакетами, пестрели вывесками автофирм и мебельных магазинов. В разных концах пустыря стояли группки машин, в дальнем — сразу три нелепо-бесконечных, как мультяшные таксы, белых «таункара» с двуглавыми орлами на слепо тонированных стеклах. Носатый, чем-то похожий на попугая Киндер (марихуанное мяуканье оказалось его постоянной манерой речи — и в этой манере он первым делом без лишних церемоний стряс с Кирилла двести рублей) повел к бетонному крыльцу без вывески. Через стеклянные двери они попали в полутемный вестибюль, голый и безлюдный, но, разумеется, с мрачным жирняем на посту охраны; затем — в геометрический лабиринт голых коридоров, словно из простенькой компьютерной стрелялки. Новый уровень — сложный конгломерат звукоизолированных комнат и залец, темных и ярко освещенных, заставленных микшерными пультами, комбиками, кабинетами, синтезаторами и ударными установками.
Киндер с размаху хлопнул ладонью о ладонь длинного мосластого парня в узких очках, при мефистофелевской бородке и в майке с надписью «Вроде и пить бросил, а лучше не становится». Дико выстриженный «ранга» с густо татуированными разноцветными руками сидел на корточках у стены, безнадежно распутывая клуб проводов. За стеклом во всю верхнюю половину стены видны были двое на стульях, с гитарами, то щиплющие струны, то неслышно переговаривающиеся друг с другом и с кем-то, не попадающим в поле зрения.
— Нет наушников — надевай ушанку, — сказал рыжий-татуированный, — а пиши — хоть в ножку от табуретки…
— Вот у Эндрю есть сигареты, — сказал козлобородый. — Правда, Эндрю?
Кирилл, хотя давно и успешно бросил (а лучше не становится), поплелся за ним и Киндером в конец коридора, где под здоровым пыльным окном с облупившейся рамой стояла на полу объемистая, полная окурков жестянка. Некоторое время глубокомысленно внимал негромкому разговору про таму и перл, пласт для бас-бочки и стойку под райд, ламповый приамп и поп-фильтры к микро. Над темными прямоугольниками корпусов матово желтел закат. Сзади кто-то торопливо прошел, отрывисто прогоготав, бухнув дверью. «…В Берлине, он тогда лабал панораму, а басист „АукцЫона“ выставил свой „Ампег“. Звук, говорит, плотный, ро́ковый, „Фендера́“ в него хорошо звучат…»
Вернувшись, они услышали музыку, а там, откуда она неслась, в комнате с особенным изобилием электроники, наткнулись на компанию в полдюжину человек (включая давешних гитаристов), музыку эту слушающую. Заслушался невольно и Кирилл. В расслабленное курортное колыхание сладковатой мелодийки холодной низовой струей вторгался чистый и сильный женский голос, выводящий по-английски что-то, что ему не захотелось разбирать. И совершенно очевидно было, что обладательница этого голоса сидит здесь же на колонке: худенькая ладная девица в драных джинсиках, с недлинными подрастрепанными темно-русыми волосами, с живым, заметно веснушчатым лицом.
Встретив взгляд ее светлых спокойно-насмешливых глаз, он вдруг сообразил, что уже некоторое время неотрывно на девицу пялится, поспешно потупился, насупился — до него стало доходить, в чем засада. Оказывается, он все пытался представить эту Женю рядом как с настоящим «большим чекистским начальником», так и с наглым афером, проходившим по телесным повреждениям, — но абсолютно не преуспел.
Он снова случайно пересекся с ней взглядом — и досадливо уставился в плакаты на стене. Три разных, они были выполнены в одном стиле: за основу явно были взяты агитационные картинки из иеговистских или им подобных брошюр («Человекам положено однажды умереть, а потом суд (Евреям 9:27)»). Скажем, один изображал разворот книжки, где на первой странице было модельное мочалочье рыльце с подписью «Вид человека сегодня», на второй — оскаленный череп с комментарием: «Вид человека завтра». С цитатами из Нового завета были намешаны цитаты из песен «Премии Дарвина».
