После обеда Гримстер спустился в ту часть подвала, которая была переоборудована под тир и спортзал. Он расписался в книге за две обоймы к автоматическому пистолету «беретта» устаревшей модели образца 1953 года и выпустил в мишень шестнадцать пуль, — целился в глаза, нос и рот, отгоняя мысль о том, что на месте стилизованного фанерного щита может оказаться человек. В спортзал Гримстер не зашел, решил поплавать в бассейне. Под пестрым пляжным зонтиком сидели миссис Пилч и Лили. Они помахали Гримстеру, вернулись к прерванному разговору, засмеялись и, вероятно, тут же забыли о Джоне. Гримстер переплыл бассейн несколько раз и вспомнил, что купался в последний раз вместе с Вальдой в ледяной воде Шотландского озера, и над поросшими вереском холмами плыли клочья осеннего тумана, а у береговых скал, высматривая падаль, кружились вороны. Воспоминания, связанные с Вальдой, всякий раз причиняли Гримстеру боль, поэтому он безжалостно изгонял их из памяти.
Вернувшись в дом, Гримстер взял ключ от чердака и со списком вещей Диллинга в руках пошел взглянуть на имущество умершего.
Оно лежало в очерченном мелом углу большого чердака. В другом углу грудой были навалены стулья, столы, конторки — все с ярлычками Министерства обороны. Они предназначались для различных совещаний, столь редких, что на мебели толстым слоем скапливалась пыль.
Вещей у Диллинга набралось немного. Его квартира состояла из гостиной-спальни, ванной и маленькой кухни. Кухонная утварь лежала отдельно, на столике: чистые тарелки и кастрюли. Диллинг, как понял Гримстер, привык поддерживать в чистоте все, чем пользовался. Как это ни странно, Гримстер в нем до конца еще не разобрался. Казалось, будто мертвец избегает его, не хочет открываться, даже через Лили.
Здесь же стояли низкий диван-кровать с грудой одеял, простыней и другого постельного белья; письменный стол с простой крышкой — его ящики и полки были пусты, содержимое в двух картонных коробках стояло на столе; пара кресел, одно с большим пятном на сиденье («Чай или кофе», — решил Гримстер); книжный шкаф длиной футов шесть с тремя полками, на которых так и остались книги; пишущая машинка — Гримстер открыл ее проверить, есть ли лента: если лентой пользовались, ребята из лаборатории смогут на ней что-нибудь прочитать, — но лента оказалась совершенно новой, на белом металлическом корпусе машинки остался лиловый отпечаток пальца того, кто заправлял ее; мусорное ведро со сценой охоты на боку; два маленьких недорогих персидских ковра; пустой буфет — бутылки, графин и стаканы перекочевали в картонный ящик; высокий дубовый комод (внизу ящики, вверху вешалки), наполненный одеждой Диллинга, которую — хотя он и знал, что Копплстоун уже сделал это, — Гримстер основательно обыскал, но не обнаружил ничего, даже какую-нибудь старую пуговицу или завалившийся в уголок кармана билет — платье было чистое, хорошо выглаженное, ни у одной рубашки не обтрепались рукава; обувь в нижнем ящике блестела от крема. На маленьком кофейном столике лежали вещи, найденные у Диллинга в день смерти: часы на белом матерчатом ремешке, кожаный кошелек с несколькими фунтами, немного мелочи, связка ключей, наполовину использованный билет «туда и обратно» от Оксфорда до Паддингтона (неужели Диллинг собирался возвращаться к себе в Беркшир в тот же вечер?), золотой перстень, шелковый шейный платок, чековая книжка, в которой осталось всего три чистых бланка, вязаный галстук из темно-красной шерсти, дешевые запонки, шариковая ручка, одежда, включая пиджак и брюки, бывшие на нем в тот день, — словом, на площади двенадцать на пятнадцать футов лежало все оставшееся от Гарри Диллинга.
Не было только того, что интересовало Ведомство.
После поверхностного осмотра Гримстер принялся за настоящий обыск. Обыск уже провели — по его результатам и была скрупулезно составлена опись, но Гримстер хотел порыться в вещах сам, для себя. Он перебрал книги в шкафу, отмечая в памяти их названия, вынимал и встряхивал каждую. В них не было ничего, кроме пометок на полях. Пометки позабавили Гримстера: «Неужели! Ради всего святого! Одумайся — взгляни на стр. 91, где ты утверждаешь обратное». А чаще всего попадалось просто: «!!!». По-видимому, Диллинг был требователен к книгам, не терпел плохо состряпанного чтива. Пометки попадались в беллетристике (не часто), в многочисленных научно-популярных трудах, в Шекспире, стихах, например, в потрепанном томе «Оксфордского сборника английской поэзии», в старинной книге по соколиной охоте, нескольких медицинских брошюрах, включая сборник «Домашний врач» без обложки. Но ни одного чисто научного труда или книги по собственной специальности у Диллинга не было.
Закончив осмотр, Гримстер услышал, как кто-то вошел в оставленную открытой дверь на чердак. Он обернулся и увидел Лили. Поверх бикини девушка набросила купальный халат, а широкополую шляпу от солнца держала в правой руке.
— Анджела сказала, что вы здесь, — проговорила она. — Ничего, если я войду?
— Ради Бога, — ответил Гримстер. — Сказать по правде, все это принадлежит вам. Хотите взглянуть на вещи без меня?
Она поколебалась, потом едва заметно кивнула и сказала:
— Если вы не возражаете, Джонни. Мне так грустно. Ведь это все, что осталось от Гарри.
Гримстер подал ей ключ.
— Уходя, заприте дверь. Ключ потом отдадите мне. И пожалуйста, ничего пока не уносите. Договорились?
— Конечно.
Он оставил ее на чердаке, а сам быстро спустился в кабинет к Кранстону. Майор сидел за столом, писал письмо.
— Телекамеры стоят во всех верхних комнатах? — спросил Гримстер.
— Да.
— Включите чердак. Там мисс Стивенс.
Они прошли в небольшую просмотровую рядом с кабинетом. Кранстон включил один из мониторов и сказал:
— Там темновато. Хорошей картинки не получится. Надеешься что-нибудь высмотреть?
— Сомневаюсь. Но попытка — не пытка.
Монитор нагрелся, Кранстон нажал кнопку камеры на чердаке, на экране появилась серо-белая рябь. Он сфокусировал изображение насколько мог.
— Лучше не сделаешь.
Широкоугольная камера была установлена где-то над входной дверью. Лили стояла посреди очерченного мелом прямоугольника, озираясь по сторонам. Мебель и вещи из квартиры, сообразил Гримстер, ничего не должны для нее значить. Она ведь не бывала в Лондоне у Диллинга.
Не отходя от Гримстера, Кранстон спросил:
— Как, по-твоему, Лили простая продавщица или воскресшая Мата Хари?
Гримстер промолчал. Лили ходила по чердаку, иногда трогая руками что-нибудь из мебели… Знакомилась, а не искала. Подошла к кофейному столику и вещам, бывшим на Диллинге в день смерти. Подняла связку ключей, тихонько потерла ее пальцами и положила на место. Теперь она стояла боком к камере; вот тронула шерстяной галстук, потом шариковую ручку — прикасалась к вещам так осторожно и мимолетно, словно они вселяли в нее некое тяжелое необъяснимое чувство, долго испытывать которое она не хотела. Лили встала к камере спиной, и вдруг Гримстер заметил, как опустились и задрожали под халатом ее плечи. Она присела на край стола и закрыла лицо руками, но Гримстер успел заметить, что она плачет. Так она сидела, прикрыв ладонями глаза, и плечи ее сотрясались от рыданий.
Гримстер шагнул вперед и выключил монитор. Скорбь Лили свернулась, превратилась в серебристую точку и исчезла.
Кранстон с минуту помолчал, мусоля повязку на глазу. Потом тихо сказал:
— Возможно, ты прав, старик. Да. Возможно, ты прав.
Ночью начался дождь, — неторопливый, размеренный летний дождь со слабым западным ветром. Он сыпал, не переставая, до самого утра.
Лили завтракать не шла, хотя во время вчерашнего обеда не выказала беспричинной печали. После завтрака Гримстер написал черновик донесения Копплстоуну. Среди бумаг Диллинга не было банковских счетов. Очевидно, Гарри сразу же их уничтожал. Гримстер хотел получить копии всех его прошлогодних счетов, и если вклады делались по номерам чеков, то, по возможности, и все оплаченные чеки. Из опыта он знал: по денежным делам можно судить о человеке, а ему нужно было составить о Гарри впечатление более полное, чем он имел сейчас. Перед тем как идти к Лили, Гримстер сел и прочитал присланный Копплстоуном номер «Таймс» за пятницу, двадцать седьмого февраля.
Лили стояла у окна и курила. Она повернулась к вошедшему Гримстеру, улыбнулась, поздоровалась с ним и вдруг без всякого перехода спросила:
— Знаете, Джонни, что мне в вас нравится?
— Нет.
— Вы всегда выглядите чистым и свежим. Словно пыль и грязь не смеют садиться на вас. Удивительно, как это удается некоторым мужчинам? В конце дня рубашки у них будто только что из-под утюга. Не то, что у других, — те умудряются за час перепачкаться.
Гримстер нагнулся, включил магнитофон и спросил:
