Гримстер нагнулся, включил магнитофон и спросил:
— Таким, как я, был и Гарри, верно?
— Да. Откуда вы знаете?
— Сужу по его вещам на чердаке. По пальто и обуви.
— Правильно. Едва вещь слегка ветшала, он ее выбрасывал. — Лили рассмеялась. — Говорил, большинство людей проходят по жизни, таская на себе мусор. Иногда он мылся трижды в день. Трижды! Я посмеивалась: «Смотри, смоешься!» — Она взглянула на магнитофон и спросила: — Начинаем новую серию, да?
— Всего несколько вопросов, а потом — в Барнстепл. Анджела предлагает вам пойти в парикмахерскую, где сама делает прическу.
— Замечательно. Надеюсь, меня там постригут лучше, чем ее. — Лили села, положила ногу на ногу и поправила юбку. — Начинайте, мистер следователь.
— Вы осмотрели вещи Гарри. Среди них есть обратный билет до Оксфорда на тот же день, когда вы приехали в Лондон. Вы знали, что он собирался возвращаться немедленно?
— Нет.
— Он не говорил об этом?
— Не говорил. Если бы захотел, рассказал бы о своих планах сам — с пустыми расспросами я никогда к нему не приставала.
— Как вы думаете, почему у него в квартире не было никаких картин?
— Понятия не имею. К искусству он был довольно строг. Терпеть не мог репродукций. На вилле он их почти все поснимал.
Гримстер знал ответ на этот вопрос. Отсутствие картин он заметил еще в описи и перед разговором с Лили связался с Копплстоуном. Оказалось, в одном из музеев Гарри брал напрокат по две картины в месяц. После его смерти очередные картины были возвращены в музей. Очевидно, Диллинг хранил свою лондонскую жизнь в тайне от Лили. Вспомнив о книге «Домашний врач», Гримстер спросил:
— Как Гарри относился к своему здоровью?
Лили улыбнулась:
— Берег как зеницу ока. Стоило где-нибудь вскочить прыщику, как он мчался к врачу. И тонизирующее пил, как лимонад. Особенно налегал на какой-то «Метатон».
Аккуратный, заботящийся о своем здоровье, чистоплотный до предела, ведущий две жизни, одну с Лили, другую в Лондоне или где-нибудь еще, — характер Диллинга прояснялся.
— У него на год отобрали права, — продолжал Гримстер. — Вы были с ним, когда это случилось?
— Нет. Он ездил с другом куда-то, по-моему, в Гертфортшир.
— Его можно было назвать человеком, склонным к риску?
— Не всегда. Обычно он был осторожен. Но иногда отпускал тормоза.
— Когда он остался без прав, за руль сели вы?
— И только я. Без прав он ездить не хотел.
— Где вы научились водить машину?
— Был у меня до Гарри один парень, он и научил. Опять не понимаю, к чему вы клоните, Джонни, — призналась Лили, беспокойно ерзая на стуле.
— Так дождливым утром время быстрее пробежит, — улыбнулся в ответ Гримстер. — Машину, на которой вы ездили, Гарри взял напрокат?
— Да. В ближайшем гараже. Свою он, оставшись без прав, продал.
Гримстер переменил тему, спросив:
— Как он относился к политике? Вы ее когда-нибудь обсуждали?
— Нередко. Он хотел меня в ней просветить. Все политики — жулики, говорил он. Гребут под себя все, что можно. Плевать он на них хотел. Должна сказать, он становился довольно беспардонным, если его раззадорить. По его словам выходило, что нам не нужны ни королева, ни церковь. Слышали бы вы, что он говорил об архиепископе!
— А как насчет Англии? Родины и патриотизма?
— В самую точку попали! Тут он просто из себя выходил. Кричал, что патриотизм — это болезнь. Что мир перерастет границы и забудет о нациях. Бывало, у меня от его разглагольствований даже голова болела Стоило ему прочитать пару раздражающих строк в газете — и начиналось. Мне кажется, такими бывают отставные полковники.
— Он дал вам какое-нибудь прозвище?
— Нет, пожалуй. Звал меня Лил, Лили. Иногда называл Златовлаской или еще как-нибудь. Ну, в общем, как приходило в голову.
Гримстер продолжил:
— Вчера вы сказали, что никто никогда к Гарри на виллу не приезжал, но в отчетах нашего наблюдателя сказано, что в среду, восемнадцатого февраля, — за неделю до вашего отъезда, — в доме был какой-то человек.
— Но ведь вы спросили, оставался ли кто-нибудь у нас! — воскликнула Лили с обидой в голосе.
Верно, у нее была хорошая память. Память на разговоры. Она могла вспомнить слова людей в магазинах, девушек в парикмахерских. Это память на сплетни, всегда готовая повернуть вопрос выгодной стороной. Гримстер и в самом деле спросил «оставался ли», но Лили должна была понять это и как «приезжал». Что-то заставило ее сузить рамки вопроса, и Гримстер решил, что у Диллинга бывал кто-то Лили неприятный.
— Итак? — произнесла она торжествующе.
— Кто этот человек? Как его имя?
— Он был другом Гарри. Я знаю только, что его звали Билли Кто.
— Кто?
Она расхохоталась в ответ на его замешательство: — Приезжал он раза три, в первый визит Гарри представил его как Билли, а я спросила: «Билли кто?» Тогда они засмеялись и Гарри объявил: «Верно. Билли Кто». С тех пор мы его так и звали. Шутки шутками, но я поняла, что Гарри не хотел открывать его настоящую фамилию.
— Чем вы занимались, когда он приезжал?
— О, обычно он появлялся перед обедом. Мы с Гарри ездили за ним на станцию. Немного выпивали в трактире, потом ели. После обычно втроем шли гулять, но иногда я оставалась прибрать в доме и приготовить ужин, а вечером мы отвозили Билли обратно на вокзал.
— Он уезжал в Лондон?
— Не знаю. Когда Гарри шел его провожать, я оставалась в машине.
— На этом настаивал Гарри?
— Нет. Просто так было.
— Расскажите мне все, что вы знаете об этом Билли. Как он выглядел. Что вы вместе с ним и Гарри делали, о чем говорили.
— Ничего себе приказ!
— Попробуйте.
Лили попробовала, и с помощью Гримстера кое-что прояснилось. Краткий словесный портрет Билли у Гримстера уже был, и ее описание с ним совпадало. Получался мужчина лет тридцати, невысокий, на вид обшарпанный, в плисовых штанах, темном свитере и штормовке, с копной льняных волос и жиденькой бородкой. Образованный, язык хорошо подвешен, остроумный. «Шутник», так Лили его прозвала. Вина он не пил, налегал на пиво. С ума сходил от птиц и зверей. У Лили создалось впечатление, что его работа так или иначе связана с ними. Однажды на ее глазах Гарри дал ему пять фунтов на пожертвование в фонд охраны природы. Нахальный тип. Стоило Гарри выйти из комнаты, как Билли набрасывался на Лили, пытался обнять и поцеловать. На ее жалобы Диллинг только смеялся и говорил: «Это Билли так, для вида. Если бы ты расстелилась перед ним, он удрал бы за тридевять земель». Билли обладал хорошим голосом. Иногда на прогулках он пел. Если был пьян, пел и похабные песни. Хотя он был явно моложе Гарри, у Лили создалось впечатление, что знакомы они давно: вспоминали швейцарские скалы, по которым лазили когда-то, выходные, которые провели вместе, наблюдая за птицами, пирушки, на которых бывали. Но ничего определенного Лили о нем не знала; понятия не имела, где он жил, чем занимался, был холост или женат. Он трижды приезжал к Гарри, вероятно по старой дружбе, и все. Они никогда не говорили о делах, присутствие Лили их не стесняло.
— Как у Билли с деньгами? — спросил Гримстер. — Как, по-вашему, он богат?
— Знаю только, что относится к деньгам равнодушно. Бывало, в пивной занимал у Гарри пару фунтов — вечно порывался выписать за них чек, но Гарри в ответ только хохотал. Так они подшучивали друг над другом.
— Вы не пытались узнать, в чем тут дело?
— Нет. Я всегда догадывалась, о чем Гарри хочет умолчать. Он так хорошо ко мне относился, что я позволяла ему иметь от меня секреты. Мало-помалу он научил меня уважать тайны других. Да и сам он никогда не выпытывал, что я делала до него. Кто, например, у меня был, с кем я дружила. Даже имя моей бывшей соседки Ады он не пытался узнать — я сама сказала.
Гримстер мысленно отметил, что среди оплаченных чеков Диллинга должны быть два-три на подлинное имя Билли. Вдруг он ощутил, что смутная тень недоверия впервые легла на их внешне безукоризненные отношения, и решил подхлестнуть Лили, выбить ее из седла, показать, что они не просто забавляются, дать ей понять — если она что-то скрывает, пусть не ждет пощады.
— Вернемся к последнему дню перед вашим отъездом в Лондон, к пятнице, — произнес он. — К последним суткам, проведенным вами вместе с Гарри. Что вы скажете, если я заявлю, что вы провели их не так, как описываете? Если скажу, что вы взяли машину и вместе с Диллингом надолго уехали? И не только скажу, но и докажу?
Спокойно, без колебаний, она спросила:
— По-вашему, я вру?
— Да.
Лили засмеялась.
— Вы с ума сошли, Джонни! Зачем мне врать? — И вдруг вполне серьезно добавила: — Неужели вы правда считаете меня лгуньей?
Гримстер встал и выключил магнитофон.
— Нет, не считаю.
— Слава Богу! — В ее словах звучало негодование; решив вступиться за себя и одновременно доказать Гримстеру, что подобных обвинений не потерпит, девушка ледяным голосом отрезала: — Иначе я перестала бы считать вас порядочным человеком.
