У двери столпилось человек пятнадцать — двадцать служащих фирмы. Верна, администратор, седая пятидесятилетняя женщина, открыла дверь, и они сразу же заспешили к своим столам.
Но через несколько шагов остановились. Они увидели перевернутый стул, кровавые отпечатки пальцев, ужасающую надпись:
УБИВАЙТЕ ЕВРЕЕВ!
— Боже мой! — выдохнула Верна.
— Что там?! — Те, что задержались у входа, еще ничего не знали. Они проталкивались вперед.
Уолкер выступил из угла; обнаженный, покрытый кровью и грязью, с ружьем в руках.
— Терри! — закричал он. — Все хорошо, девочка, все хорошо!
С воплями ужаса, отпихивая друг друга, люди кинулись назад, к дверям. Некоторые так и не поняли, что случилось.
— Все в порядке, Терри! Терри!!
Уолкер открыл огонь. Он посылал в толпу пулю за пулей, загоняя в магазин все новые патроны. Молоденькой секретарше удалось выползти на улицу, Уолкер погнался за ней, ступая по корчившимся, истекавшим кровью телам, и выстрелом сбил ее с ног. У него за спиной двое мужчин в окровавленных деловых костюмах попытались пробраться к черному ходу по длинному центральному коридору, но Уолкер настиг и застрелил обоих. Пожилая женщина бросилась по лестнице на второй этаж, Уолкер побежал за ней. В коридоре ее не оказалось. Он обыскивал комнату за комнатой и в одном кабинете услышал ее рыдания. Он зашел, но не увидел ее. Она спряталась в стенном шкафу. Уолкер сорвал дверь с петель. Женщина забилась в угол и кричала, кричала. Он выстрелил в упор, снес ей полголовы.
В приемной валялись в одной куче мертвые и умирающие. Раненые, погребенные под трупами, стонали и молили о помощи. Уолкер добивал их из «магнума» — один выстрел в затылок, и все. Он видел по телевизору в сериале «Холокост» — немцы делали так. Это гуманно, по-христиански. Он перезарядил оружие и уселся на пол, рядом с жертвами. Ему было удобно, хорошо рядом с ними. Он один из них. Он избавил их от опасности, им больше ничто не грозит. Он служит Сыну. Это цель его жизни.
Он ползал среди тел, не выпуская из рук ружья и поглядывая на открытую парадную дверь. Она не закрывалась, мешал чей-то труп. На улице бегали, кричали люди, с визгом тормозили патрульные машины, из них выскакивали полицейские. Вход держали под прицелом, но близко никто не подходил. Уолкер смотрел на них, как смотрят на экран телевизора с выключенной громкостью, отрешенно, как сквозь сон. Он поднялся и пошел обратно, в кабинет Эйба Моррисона. Положил оружие на стол и открыл внутреннюю дверь, ведущую в соседний офис, в комнату Терри. Здесь запах свежей крови был почти невыносим. На полу глубокие лужи крови, стены забрызганы. Здесь он отрубил голову Уолтеру Чаппелу. Топор еще торчал в теле. Уолкер наступил Чаппи на грудь, выдернул лезвие. Вернулся в кабинет, взял оружие и вышел в коридор.
Он не заметил, что тело Эстер исчезло.
Вернувшись в приемную, Уолкер прислонил ружье к стене, «магнум» снова засунул в сапог. Он выбрал ближайший труп — молодая белая женщина — и ловко, одним ударом отделил ее голову от туловища. Голова откатилась на несколько шагов. Уолтер отбросил топор в сторону, лезвие звякнуло об пол. Подобрал и несколько раз встряхнул голову. Она была нужна ему, как банка с краской. Он окунул два пальца в рану и написал на чистой стене:
УБИВАЙТЕ ЕВРЕЕВ! УБИВАЙТЕ ЕВРЕЕВ!
УБИВАЙТЕ ЕВРЕЕВ! УБИВАЙТЕ ЕВРЕЕВ!
Прошло какое-то время, в голове у него немного прояснилось, он услышал, как рыдает и молится Флоренсия:
— Santa Maria! Madre de Dios...
Уолкер отбросил ненужную уже голову, взял ружье и пошел в кабинет Моррисона. Остановился на пороге. Мексиканка все плакала и взывала к Господу. Глаза ее были зажмурены, тяжелые груди вздрагивали при каждом всхлипе. Он посмотрел на нее, потом вниз, на свою покрытую кровью правую руку. Член его был напряжен. Он начал мастурбировать. Уолкер был счастлив.
Эстер очнулась, когда в приемной началась стрельба и истерически зарыдала Флоренсия. Она заставила себя очнуться, выйти из полусонного, полубессознательного состояния. Ей было почти хорошо, тело не болело, и Бобби был опять с ней, живой, счастливый, и наркотики были ему не нужны, а маленький Бобби вырос, сделал карьеру и ходил каждый день на работу в костюме-тройке, как у Кларка Джонсона. Гораздо лучше, гораздо легче было оставаться в спасительной темноте. Но она заставила себя выплыть на поверхность. Непреодолимое, всепоглощающее стремление — остановить его! — владело ею.
Она еще не открыла глаза, но сразу же вернулась боль, прошла через тело, как электрический разряд. Потом она осознала — это не просто синяки, он повредил ей что-то очень важное, она тяжело ранена. В ней проснулся древний животный инстинкт — уползти в свое логово и зализать раны.
Она все еще не могла открыть глаза, но услышала, как Флоренсия твердит по-испански:
— Matale el diablo! Matale-el diablo![71]
В холле гремели выстрелы, дикие крики неслись оттуда, там происходило что-то чудовищное, жуткое.
Эстер хотела встать. Прочь отсюда. Она должна встать. Но тело не слушалось. Она попробовала ползти и поняла, что вся левая половина парализована, онемела, ничего не чувствует. Она не испугалась, просто вытянула правую руку и поползла, цепляясь за мебель, отталкиваясь правой ногой. Было больно дышать, наверное, ребра тоже переломаны. Морщась от боли, медленно ползла она по ковру.
Эстер дотащилась до комнаты Терри. Вдохнула сладковатый, дурманящий запах смерти и поползла через лужу густой, засыхающей крови. Обезглавленный труп был в нескольких шагах от нее, он почти плавал в крови. Она отметила все эти летали, отметила сквозь туман боли, но не испугалась, не ужаснулась. Будто это просто мусор, необычный, омерзительный, склизкий, но всего лишь мусор. Ею двигал только инстинкт самосохранения и желание остановить маньяка. Она проползла еще несколько шагов — и наткнулась на что-то твердое. Что-то твердое, что-то, чем можно убить. Револьвер Чаппи 44-го калибра. Сердце подпрыгнуло в груди, как у юной девушки, впервые обнявшей любовника. Она крепко прижала к себе револьвер и по-волчьи оскалила зубы. Она должна остановить его! Но... Что-то не в порядке с этим револьвером. Что-то не так. Что0 Она пыталась поймать ускользавшую мысль, пыталась вспомнить. Он не заряжен. Возбуждение ее угасло. Он приставил дуло к ее затылку, спустил курок и — щелк! — шесть раз. Не заряжен. Вот что его взбесило. Ну конечно, револьвер-то Чаппи. Конечно, он не заряжен. Извиваясь, как червяк в грязи, Эстер подползла к трупу. Из шеи свисали клочья мяса. В ране торчал топор. Где? Где у него пули? В ящике? В кармане? В... Она увидела ряд патронов в самодельном кожаном патронташе на поясе мертвеца. Она попыталась отстегнуть патронташ, но пряжка была какая-то хитрая — специально для военных? — она не могла справиться с ней одной рукой.
В приемной снова гремели выстрелы. Но теперь не сплошной огонь, а отдельные залпы, как салют на Четвертое июля.
Она тщательно теребила пряжку, ощупывала пальцами патроны. Как бусы на платье у богатой женщины. Ей удалось вытащить один, но патрон выскользнул, упал в красное болото. Второй она поймала. И еще один. И еще. И вдруг услышала быстрые шаги в соседней комнате. Он увидит ее! Святый Боже, он увидит ее! Она перелезла через труп и заползла под стол Терри. Она лежала тихо-тихо, превозмогая боль, сдерживая дыхание. Она видела подкованные тяжелые сапоги, видела, как они наступили в лужу крови, на грудь Чаппи, слышала хлюпающий звук — он выдернул топор — и ушел.
Торопливо — она должна остановить его! — Эстер положила револьвер на колено, осмотрела его. Как, черт возьми, заряжают эту штуковину? Как-то раз Бобби оставил револьвер на столе, так она такой скандал закатила — еще бы, мальчик рядом. О, Святой Иисус, увидит ли она когда-нибудь сына? О, Святой Иисус, как заряжать револьвер? Что-то дернуть? Куда-то затолкать патрон? За что? Или это предохранитель? Что такое предохранитель? Она нажала на какой-то рычажок. Может быть, сюда? Положила револьвер на неподвижную левую руку. Руки, револьвер, патроны — все было покрыто тонкой пленкой крови. Первый патрон она уронила, он покатился по полу. Со вторым была осторожней, ей удалось загнать его внутрь. И еще один. Щелкнула затвором.
Она выбралась из-под стола и медленно, как улитка, проползла в кабинет Моррисона. Луп скользнула по ней полубезумным, отрешенным взглядом. Флоренсия по-прежнему бормотала молитвы. Эстер извивалась между заполнившей кабинет старинной мебелью. Еще этот аквариум на металлических ножках. Надо встать, она должна встать, чтобы остановить его. Она вложила револьвер в мертвые, негнущиеся пальцы левой руки. Прижалась спиной к стене, уперлась здоровой ногой и, как могла выше, подняла правую руку, ухватилась за орехового дерева тумбочку с картотекой, подтянулась изо всех сил, скрежеща зубами от боли, и поднялась. И вновь боль пронзила искалеченное тело. Она зажмурила глаза, наморщила лоб. Комната поплыла в красном тумане. Прошло несколько секунд, прежде чем ей удалось остановить головокружение, перебороть смертельную дурноту, подкатившую к горлу.
