— Это может длиться вечно, — грустно сказал Нанги. Томи раскрыла свое удостоверение и сунула его под нос панку.
— Чего тебе? — буркнул тот недовольно.
— Вали отсюда, а не то я тебя заберу.
— Да ну? — осклабился парень. — А за что?
— За нарушение общественного порядка, сынок, — медовым голосом пропела Томи. — Какой может быть порядок при таких волосах? — Покосившись на пистолет, который ему Томи ненароком показала, парень счел за благо «отвалить».
— Ну, а теперь что? — спросила Томи.
— Сейчас увидим, — ответил Нанги, передавая ей фишку. — Поиграйте пока, да с огоньком.
Томи опустила в прорезь фишку, начала играть. А Нанги тем временем обошел аппарат кругом и, остановившись с его правой стороны, нагнулся. Там должна быть маленькая дверца, которую Барахольщик при нем открывал, чтобы достать фишки. Сердце Нанги встрепенулось. В третьей сверху дверце была замочная скважина.
— Что вы там делаете? — спросила Томи.
— Последний раз, когда мы встречались, Барахольщик привел меня сюда. Отчасти это было из соображений безопасности. Тут всегда стоит такой шум, что никакая электроника не поможет подслушать разговора. А отчасти потому, что Барахольщик любил сюда приходить, чтобы обдумать что-нибудь за игрой. Но он играл за одним и тем же аппаратом. Я все удивлялся почему, пока не заметил, как он открыл одну из дверок, где они хранят фишки.
— Ловкость рук и никакого мошенничества?
— Возможно, — ответил Нанги, — но не только это. УЧИТЫВАЯ ХАРАКТЕР ЕГО РАБОТЫ, МОЖНО ПРЕДПОЛОЖИТЬ, ЧТО ЕГО ТАЙНИК НАХОДИТСЯ НА МЕСТЕ, ДОСТУП К КОТОРОМУ ОТКРЫТ КРУГЛЫЕ СУТКИ. Так сказала тогда Томи о Барахольщике, и это навело Нанги на мысль попытать счастья в зале игральных автоматов.
Он достал ключ, который был обнаружен приклеенным к ноге мертвого Барахольщика, и, читая про себя молитву, вставил его в замочную скважину. Повернул его направо. Никакого эффекта: ключ не пошевелился. У Нанги оборвалось сердце. Затем он попробовал повернуть его налево.
Дверца открылась.
Нанги сунул руку внутрь, пошарил везде. И его рука нащупала что-то приклеенное клейкой лентой к верху ящичка, в который проваливаются проигранные фишки. Нанги судорожно дернул предмет и, порвав ленту, вытащил его наружу. Это была микрокассета.
Вот это называется сорвать банк!
* * *
Николас мчался по скоростному шоссе, пересекающему весь Лонг-Айленд. Стрелка спидометра часто заходила за отметку 95 миль в час. Жюстина свернулась калачиком рядом, на месте пассажира. Плечи ее по-прежнему были закутаны в соседское одеяло. Время от времени она вздрагивала во сне и тихонько всхлипывала. Николас положил ей руку на бедро, как бы защищая.
Было 04.30 утра, и небо отливало перламутром, как раковина жемчужницы. Облака на горизонте подернуты бледно-оранжевым цветом.
Николас поднял верх своего «Корвета». Ветер трепал его волосы и выдувал из них отвратительный запах пожарища.
Им с Жюстиной пришлось одолжить у соседей кое-что из одежды: весь их гардероб сгорел.
Через каждые двадцать секунд Николас поглядывал на миниатюрный детектор радара, скрытый под щитком от солнца, хотя он и знал, что детектор запищит, учуяв полицейскую машину, караулящую в засаде нетерпеливых водителей вроде него. Наблюдение за детектором отвлекало от безрадостного пейзажа за окном.
Он одолел расстояние от Вест-Бэй Бриджа до Нью-Йорка за час пятнадцать. Когда он снизил скорость, чтобы войти в тоннель Куинз-Мидтаун, Жюстина проснулась.
— Который час? — спросила она, потягиваясь.
— Еще рано, — ответил Николас, въезжая в тоннель. — Спи себе спокойно.
Жюстина протерла глаза.
— Очень уж противные сны, — сказала она. — Призраки прошлого все тревожат. — Она повернулась к нему. — Ник, мне приснился Сайго. А потом он превратился в тебя.
Николас вздрогнул, вспомнив слова Канзацу: ТЫ БОЯЛСЯ ТЬМЫ ВСЮ СВОЮ ЖИЗНЬ. И его ответ: ЭТО ЗНАЧИТ, ЧТО Я И САЙГО — ОДНО И ТО ЖЕ. ОН — ЭТО Я, Я — ЭТО ОН.
— Этого человека зовут не Сайго, а Сендзин, — сказал Николас. — Я хочу, чтобы ты поняла разницу между ними. Сайго был непрошеным злом. Сендзин преступил границу, отделяющую добро от зла. Понятие морали для него не существует. Он живет — или ему кажется, что он живет — вне этих категорий.
— Так живет или не живет?
Они уже вынырнули в Манхэттене, и Николас устремился к центру.
— Не уверен, что знаю это, — ответил он. — Но это и не главное. Узнать бы, что сейчас у Сендзина на уме. Узнав это, я пойму до конца, что это за человек.
Он ехал вниз по Второй авеню до самого Гудзона, а потом свернул на запад. В Сохо он свернул на Грин-стрит и остановился напротив здания, напоминающего фабричный корпус. Пять или шесть лет назад подобные здания, где раньше действительно размещались цеха мануфактурного производства, были переоборудованы в просторные и часто шикарно обставленные жилые помещения.
Николас подвел Жюстину к металлической двери, покрытой эмалевой краской цвета морской волны. Дверь закрывалась на три замка, установленные один над другим, и была укреплена толстыми защитными плитами. Кроме того, дверь была украшена массой кнопок и окошечек с переговорными устройствами. В верхней части Жюстина разглядела стеклышко видеокамеры.
Николас нажал на кнопку, под которой была таинственная надпись: «Кон». Раздался жужжащий звук, и дверь автоматически открылась. Пропустив их, она вновь закрылась, оставив Николаса и Жюстину в кромешной тьме. Прошла минута, другая. Жюстина стояла молча, хотя ее и распирало от желания задать вопрос. Она чувствовала, что Николас стоит спокойно. Значит так и должно быть.
Свет вспыхнул без предупреждения, и Жюстина заморгала. Она увидела себя, окруженную собственными отражениями.
Тошнотворное ощущение галлюцинации прошло, когда одна панель отошла в сторону, и Николас вывел ее из этого зеркального ящика.
Жюстина увидела, что находится в просторном, но теплом помещении с высокими, как в соборе, потолками. Стены были не прямыми, а вогнутыми в одном месте, выпуклыми в другом, напоминая ей формы человеческого тела. Их украшали огромные художественные полотна в постимпрессионистской манере.
Помещение было обставлено мебелью, стилизованной под старинную, но с современной мягкой кожей на сидениях и спинках. Кое-где стояли японские лакированные столики со старинными письменными принадлежностями. В одной из ниш в стене стояла скульптура актера театра Кабуки в натуральную величину, в настоящей одежде и в парике. В центре комнаты была лакированная и позолоченная фигура Будды. Как ни странно, комната создавала впечатление не лавки старьевщика, а какой-то удивительной гармонии.
Посреди комичны стоял японец довольно свирепого вида. Он стоял в напряженной позе и не скрывал этого.
— Быстро же ты обернулся, Тик-Тик, — сказал японец. — Быстрее некуда.
И тут она узнала его:
— Конни? Конни Танака?
— Он самый! — ответил Конни, кланяясь по японскому обычаю, и очень растерялся, когда Жюстина бросилась к нему с протянутыми руками.
Николас рассмеялся:
— Видел бы ты себя сейчас, Танака-сан!
— Это и есть новая квартира? — спросила Жюстина. — Она просто грандиозна.
— Ты еще не все видела, — поспешил ее заверить Николас.
— Тик-Тик! — укоризненно сказал Конни, потом повернулся к Жюстине. — Не думай, что я не рад тебя видеть, — сказал он, целуя ее в щеку. Потом опять повернулся к Николасу: — Я прочел то, что ты мне дал, Тик-Тик. Я работал быстро, но, должен признаться, куда мне до тебя? Скажи мне, почему ты здесь? Я думал, ты появишься только через несколько дней.
— Мы работаем по ускоренному расписанию, — объяснил Николас, располагаясь в роскошном кресле а-ля Людовик XIV. — Дорокудзай спалил наш дом прошлой ночью.
Конни в сердцах бросил эпитет по-японски, которого Жюстина не поняла.
— Я приготовлю чай, — сказал он.
Жюстина повернулась к Николасу. Ее глаза потемнели от затаившегося в них ужаса. Она вся дрожала:
— Почему ты мне этого раньше не сказал?
— А какой смысл? — оправдывался Николас. — Ты бы только еще больше разволновалась. А тебе надо было поспать.
— Но, Ник, как он узнал, куда я направляюсь? — На ее лице было написано страстное желание услышать, что это все была шутка или хотя бы страшный сон, от которого она должна скоро пробудиться.
— Боюсь, ты ему сама об этом и сказала, — сказал Николас. Однако он решил ей ничего не говорить, что она указала Сендзину место, где были скрыты изумруды Со-Пенга. Зачем ей чувствовать унижение?
— О Господи! Ник, а что я ему еще сказала? Я ничего не помню!
— Откуда мне знать? — мягко ответил он. Плечи Жюстины поникли. Она внезапно почувствовала усталость. Просто удивительно, какую физическую нагрузку дает порой страх, подумала она. Но тут Конни вернулся с подносом, на котором стояло все необходимое к чаю, и Жюстина немного восстановила душевное равновесие.
